Но Голубкун ничего не сказал, прежде всего потому, что понял — нужно прийти в себя. Иначе он окажется даже не в санатории. А в морге. С диагнозом — задавили на Садовом Кольце.
— Звони мне, если что-то узнаешь или вспомнишь, — обратился он к парню. — Не стесняйся, звони в любое время.
— Я позвоню, — тот коротка попрощался и стал выбираться из машины. Голубкин, глядя ему вслед, подумал, что парень изрядно набрался. Больше, чем казалось. Тот пошел сквозь метель, косо заваливаясь на бок.
И только когда Федор, придерживаясь за поручни, стал спускаться в переход метро, следователь понял, что тот попросту хром. На левую ногу.
«Бог ты мой! — подумал Голубкин. — Бывают же люди, которым не везет!»
Он откинулся на спинку сиденья и несколько минут подремал, изредка приоткрывая глаза и отмечая, что метель унимается. Зазвонил мобильный.
— Кого еще принесло? В воскресенье… — Он глянул на телефон и увидел номер своего помощника. — Это ты?!
Голубкин говорил раздраженно.
— Что еще там?
— Тебе девушка звонит, — сообщил тот. В его голосе слышалась улыбка." — Да не злись, радуйся… Это по поводу твоего Боровина.
— Студентка? — мигом протрезвел Голубкин.
— А кто ее знает? Странная такая. Строит из себя принцессу Диану. Ни с кем разговаривать не желает — только с тобой. Смешная! Уж я ее уверял, что мне тоже можно рассказать, но она ни в какую.
— Номер оставила?
— Да она на проводе. Тебя ждет.
— Срочно дай мой мобильный! Пускай перезвонит!
Девушку упускать не хотелось. Еще один свидетель, да причем такой, который думал дольше других. А такие — самые ценные.
Ему перезвонили через минуту. Голос в трубке был протяжным и манерным.
— Алло? Это Пивоварова.
Она произнесла фамилию с таким пафосом, как будто являлась по меньшей мере супругой президента.
— Рад слышать, — Голубкин окончательно пришел в себя. — Вы звоните по поводу…
— Боровина, — желчно и в то же время манерно перебила девушка. Следователь еще и в глаза ее не видал, но уже успел возненавидеть. — Кажется, нетрудно понять. Вы же оставили телефон на доске.
— Вы его студентка?
— Была. Теперь мы все у другого преподавателя. Так я хотела с вами поговорить.
— С удовольствием. — Голубкин взглянул на часы. — Давайте где-нибудь посидим.
В трубке раздался долгий вздох. Затем Пивоварова заявила, что совершенно не уверена в своих планах на ближайшие часы. Дело в том, что она подрабатывает журналистом. Точнее — фотографом. А если еще точнее — она папарацци. И сегодня может сделать снимок, за который заплатят долларов триста. Голубкин искусал губы, пока слушал ее монолог. Он уже понял, что встретился с тем типом свидетеля, который иногда звонит впустую. Ну, Жанна и Федор хоть что-то рассказали! Немного, но все-таки А эта, похоже, была рада говорить лишь о себе, любимой.
— А потом мне на сеанс, — сообщила Пивоварова.
— Куда? В кино?
— Нет, — кокетливо поправила та. — На медитацию. И плюс еще на дегустацию новых сортов китайского чая. Не знаю, сможем ли мы с вами увидеться.
«Провались ты! — от всего сердца пожелал ей Голубкин. — Болтает со мной, как с хахалем, который навязался на ровном месте! Нужна ты мне, корова!»
Но вслух очень вежливо сказал, что если сведения, которые может сообщить мадемуазель Пивоварова, кажутся ей важными, они могут увидеться в любое время. А если не очень — то она вполне может сообщить их сейчас, по телефону, и без лишних хлопот;.
Девушка слегка опешила.
— А почему вы так со мной разговариваете?
— Как? По-моему, все отлично. Мы пытаемся назначить встречу. Взаимно пытаемся, я надеюсь, а не просто тратим время. Ваше драгоценное время, а также мое.
— Да, но… — она совершенно растерялась. Это было слышно по ее голосу, который моментально утратил вальяжную богемную тональность. — Я не уверена… Я подъеду! Куда?
Голубкин назвал адрес, описал машину и самого себя, услышал, что Пивоварова будет через полчаса, и, дав отбой, крепко и долго ругался. Если бы девушка слышала хотя бы половину его выражений, она вряд ли бы явилась.
* * *
В поднятое стекло настойчиво стучали. Следователь с трудом открыл заспанные глаза и тут же подскочил, как будто в сиденье обнаружилась иголка. Пивоварова была ослепительна!
Перед ним стояло существо, наряженное, как древний идол. Тонкая голая шейка, открытая всем ветрам, сгибалась под тяжестью громоздких бус из полудрагоценных камней и деревянных четок. Крохотное личико с острыми скулами выглядело изможденным и вместе с тем — очень гордым;. Голова была обмотана оранжевым платочком, из-под которого выбивались россыпи черных волос, заплетенных в мелкие косички.
Конец каждой косички был украшен бирюзовой бусинкой. Хилое тельце замотано в некие шали и покрывала — явно не по погоде. На запястье, на петле, болтался мобильный телефон. Дело было в центре Москвы, где трудно кого-то чем-то удивить, но на девушку все равно озирались.
— Это вы? — недовольно спросила девушка, когда Голубкин, протерев глаза, вылез из машины. — Ну и сон у вас! Я чуть стекло на расколотила!
— Работа… — невпопад ответил Голубкин, все еще не пришедший в себя. Хмель улетучился, но один взгляд на Пивоварову стоил доброго глотка водки.
— Я знаю тут одно место, — девушка взглянула на часы, которые обнаружились под складками длинной пестрой шали. — И время у меня пока есть. У вас носки целые?
— Что?.! — Тут Голубкин окончательно убедился в том, что имеет дело с существом особого порядка. Суперменом и дамским угодником он никогда себя не считал, Пивоварова ему совершенно не нравилась — скорее, анти-нравилась. И все-таки такой бесцеремонный вопрос его уязвил. — При чем тут носки?! Целые!
На самом деле, он этого не знал. Жена стирала его белье, складывала в тумбочку, а по утрам, глотая кофе, он сам брал все, что нужно, не вникая в детали.
— Да вы не обижайтесь! — Пивоварова вдруг улыбнулась. Улыбка ее не украсила, но казалась вполне дружелюбной. — Просто в чайном домике нужно разуваться. Там хорошо. Посидим, выпьем чаю.
— Целые, — уже мягче повторил Голубкин. Он понял, что над ним не издевались. — Но может быть, разные. Я не смотрел, когда одевался. Некогда было.
Теперь улыбнулся и он. Девушка расхохоталась, тряся своими многочисленными косичками, бусами и шалями, так что показалось — она вот-вот изобразит «Цыганочку».
— Это абсолютно все равно, — выдавила она, чуть успокоившись. — Я бы и спрашивать не стала, но один раз пригласила кавалера, а тот, когда ему предложили снять обувь, сконфузился. Пришлось уйти. Подозреваю, что носки у него были дырявые. Так мы идем?
Голубкин запер машину и пошел за девушкой. Ему было неловко находиться ;рядом с таким экстравагантным персонажем. Он пытался сделать вид, что идет сам по себе. В дочки, по возрасту, свидетельница ему не годилась — ну хоть так, никто не подумает, что придурок-папаша так ее воспитал, что девица таскается в подобном виде. В жены она годилась вполне. Но тут уж вообще мрак! «Скажи мне, кто твоя жена, и я скажу, кто ты!» — вспомнил Голубкин свой давний (и собственный) афоризм. Некоторые любят экзотику, но он-то предпочитал классический стиль. Его супруга одевалась по принципу — «белая блузка, черная юбка». «Тебе бы еще китель с нашивками — и вперед, в гестапо, фройлян Барбара!» — говаривал ей муж, который обожал фильм «Семнадцать мгновений весны».
— Это здесь, — внезапно остановилась девушка.
Голубкин едва на нее не натолкнулся, резко остановившись. — Тут мило!
Следователь хладнокровно разделся и уже менее хладнокровно разулся в обширной, но пушной гардеробной. С облегчением заметил, что носки целы и даже одного цвета. За первое сказал «спасибо» жене, за второе — себе. Им прислуживала щупленькая девушка, закутанная в сиреневую шаль. То было одновременно и кафе, и магазин. За спиной у девушки высились полки с банками, наполненными чаем. С потолка свисали колокольчики, украшенные красными кистями, деревянные и каменные четки, амулеты. Целый стеллаж был занят коробками с благовониями.
— Тут есть индийские, таиландские, цейлонские, малайские и бирманские благовония. А еще тибетские и китайские, — сообщила Пивоварова, которая чувствовала себя в этом кафе как рыба в воде. — Словом, все!
Я больше люблю тибетские. Вот сейчас тут жгут калачакру.
Девушка указала на медный лоток, откуда спиралями струился тонкий голубой дым.
— Она способствует осознанию и реализации высшего божественного начала. И…
— Это не калачакра, а кайлаш, — приветливо поправила ее девушка в сиреневой шали.
— Мне все равно, — пробормотал Голубкин. — Один черт — пахнет немытыми ногами!
Пивоварова укоризненно на него взглянула:
— Вы просто не привыкли или больны. Признайтесь — что сегодня ели? Мясо? А пили? Я имею в виду алкоголь?
