Он снова передергивает затвор.
Извините, но что же все-таки случилось?
Почему?
Он намеревается выстрелить еще раз? Этому не учили в Корпусе морской пехоты, где его М-1 перезаряжалась автоматически. Каков его мотив? Большинство хороших охотников учатся быстро передергивать затвор, чтобы пауза между выстрелами была как можно меньшей, но этот засранец ни в коей мере не относился к опытным охотникам, и нет никаких свидетельств того, что он занимался этим последние пять лет. И нужен ли ему вообще мотив в этот момент? Возможно, это нельзя объяснить, просто это так, это случилось, потому что случилось. Искать мотив – значит, воспринимать его как рационального человека, в то время как он был иррациональным.
И все же – как представлялось Свэггеру, которому хорошо известны инстинкты, овладевающие снайпером после убийства, – Освальд, после того как его задача выполнена, должен сознавать, что его шансы на бегство измеряются секундами. Наиболее вероятный вариант дальнейшего развития событий: вместо того чтобы передергивать затвор, он бросает винтовку и мчится к единственной лестнице, от которой его отделяют двадцать пять метров пустого пространства седьмого этажа.
Он не делает этого.
Вместо этого он забирает заряженную винтовку со снятым предохранителем с собой и несет ее в руках, направляясь к лестнице. Предположим, кто-то видит его из здания на противоположной стороне улицы – «Дал-Текс» или «Даллас рекордс», окна которых смотрят в окна здания Книгохранилища. В этот момент он ведет себя скорее как морской пехотинец в патруле, опасающийся засады, нежели скрывающийся с места преступления убийца.
Освальд достигает лестницы, находящейся в другом углу здания, и, поняв, что не может явиться миру с винтовкой в руках, сует ее между двумя коробками, стоящими рядом с лестницей, где спустя час она будет найдена.
Почему он передергивает затвор после убийства президента? Почему он несет винтовку к лестнице? Похоже, эти вопросы никого не волновали. Они волновали Свэггера.
Прошло немало времени, прежде чем Стронский наконец решил, что опасность миновала. Свэггер встретился с ним – на сей раз в автофургоне, – чтобы снабдить его инструкциями и передать деньги.
– Поклянитесь, – сказал Стронский, – что после того, как я добуду это для вас, мы тут же отправимся в посольство. Я увижу, как вы войдете в здание, и после этого расслаблюсь с сознанием того, что выполнил все свои обещания, данные вам.
– Вне всякого сомнения.
– Теперь скажите, где мы встретимся.
– Нет.
– Свэггер, вы неисправимы. Нельзя быть таким упрямым. Вы что, не доверяете мне?
– Разве у меня есть выбор? Но давайте соблюдать элементарные меры предосторожности. Пусть это и несколько хлопотно, зато мы сможем полностью сосредоточиться на нашей работе.
– Вы говорите, как генерал. Постоянно успокаиваете, увещеваете – и всегда бываете правы. Черт возьми, дружить с вами не так уж просто.
– Я всего лишь сельский парень, опасающийся городских мошенников.
– Понятно. И когда же мы условимся о месте?
– Я позвоню вам по мобильному телефону на следующее утро после того, как вы побываете на Лубянке. Назову улицу. Вы поедете по ней. В определенное время скажу, куда следует повернуть. Таким образом, за нами никто не сможет проследить. Я уже проделывал подобное два или три раза. Удостоверившись, что вы один, скажу вам, куда нужно ехать. Мы поболтаем, потом возьмем такси и поедем в посольство. Вас такой вариант устраивает?
– У вас прямо-таки изощренный русский ум. Ни в чем не терпите спешки.
– Благодаря этому я славно провел время в подвале велосипедного магазина, наблюдая за тем, как с потолка осыпается штукатурка.
– Да, не самое интересное зрелище, но я думаю, это все же лучше, чем смерть.
– Наверное.
Свэггер протянул ему пакет: десять тысяч долларов в рублях.
– Надеюсь, то, что я достану для вас, стоит этих денег. Какие-либо возмещения не предусмотрены.
– Ясное дело. Риск есть риск.
– Я все думаю, для чего вы это делаете, Свэггер? Тратите деньги, подвергаетесь опасности… Это просто безумие. Не вижу в этом никакого смысла. Может быть, месть? Вы приняли так близко к сердцу смерть этого президента пятьдесят лет назад?
Свэггер рассмеялся:
– Откровенно говоря, мне нет никакого дела до Джона Кеннеди.
Стронский позвонил спустя три дня, ровно в семь утра.
– То, что вам нужно, у меня, – сказал он. – Это было замечательно. Пришлось побегать. Вышел беспрепятственно. Сейчас я с водителем.
– На хвосте никого нет?
– Трудно сказать. Здесь полно народа. Все «Порше» выглядят одинаково. Но думаю, нет.
– Попетляйте немного по городу. Я позвоню вам немного позже и назову улицу.
В скором времени Свэггер позвонил ему.
– Доедете до Бруской улицы и повернете по ней на север.
– До нее десять километров.
– Перезвоню через полчаса.
Через полчаса он скомандовал повернуть на улицу Симоновича. Подождал еще сорок минут.
– Теперь поверните налево, на Чехова.
Сам он стоял в аллее и видел, как черный «Гранд Чероки» Стронского с ревом промчался мимо него. После этого он принялся наблюдать за плотным потоком автомобилей, пытаясь выявить среди их пассажиров парочку мужчин среднего возраста, пристально вглядывающихся вперед. Не заметил ничего подобного. Мрачные, невыспавшиеся люди ехали на работу, как на любом хайвэе в Америке. Проезжали автобусы с женщинами за рулем и длинные трейлеры. Иногда можно было увидеть автомобили с подгулявшей молодежью, явно перепутавшей утро с вечером.
Он прошел один квартал, переориентировал Стронского и проверил еще раз, нет ли за ним слежки. На этот раз Свэггер смотрел, не попадется ли на глаза автомобиль из первой партии, которую он успел проконтролировать. Все чисто.
– Ну, хорошо. Вы знаете Парк Павших героев рядом с Центральным Домом художника?
– Конечно, знаю.
– Мы встретимся там с вами через час. Я поеду на метро до станции «Октяб…» «Октяб…»
– «Октябрьская». Да, там совсем рядом.
– Жду вас, – он взглянул на часы, – в девять тридцать.
– Садитесь напротив товарища Дзержинского, он будет рад такой компании, – со смехом сказал Стронский.
Возможно, товарищ Дзержинский и рад его компании, поскольку, кроме него, поблизости все равно никого не наблюдалось. Семиметровый монумент стоял прямо на земле, завернутый в серую шинель, взирая на окружающий мир с презрительным выражением на лице. Когда-то он возвышался в центре площади, носившей его имя и служившей церемониальным местом перед Лубянкой. Человек, которому он был посвящен, являлся основателем большевистского карающего органа, созданного сразу после революции и называвшегося в те времена ЧК. Поляк по происхождению, один из первых гениев советских спецслужб, который помог Ленину удержать власть, создал машину подавления, способствовавшую укреплению власти Сталина. Он стоял на площади своего имени на протяжении многих лет, служа зримым олицетворением красного террора.
Покрытый граффити и птичьими испражнениями, он уже не выглядел столь грозным, как прежде. Теперь его некогда величественная фигура выражала отчаяние. После того как его свергли с пьедестала, он был перевезен на этот поросший кустарником пустырь за Центральным Домом художника и превратился в насест для городских птиц.
Его окружали статуи других мертвых богов, включая около двадцати пяти монументов Сталина, больших и малых, все с густыми усами и широкими кавказскими скулами. Из-за непривычной для них приближенности к земле они выглядели несколько комично. Складывалось впечатление, будто русские боялись выбросить скульптурные изображения бывшего вождя, но одновременно с этим не хотели, чтобы он продолжал с высоты своего традиционного положения внушать страх и покорность. Стоявшие в траве, среди кустов, порой безносые, с лицами, изуродованными во время уличных демонстраций в славную эпоху перемен, они напоминали древних каменных идолов, таинственных и угрожающих, которых, тем не менее, можно игнорировать. Ибо среди множества прекрасных московских парков этот был наименее прекрасным и наименее посещаемым. Он выглядел неухоженным в отличие от скверов, разбитых за кремлевскими стенами.
Свэггер сидел в полном одиночестве – наедине с каменным истуканом. Малолюдный в обычное время, этим ранним утром парк был совсем пуст. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Ни в метро, ни по дороге сюда слежки не было. Через несколько минут должен появиться Стронский, и в скором времени Боб сможет наконец вернуться домой. Он тосковал по душу, американской еде и полноценному сну. Может быть, вся эта чушь прояснится после того, как он немного отдохнет от нее. Он понимал, что ему придется продолжить ночные путешествия в компании Освальда. Кто? Что? Как? Почему? Но нет. Почему – этот вопрос не имеет смысла. Значение имеет только вопрос – как?
