Перекинулись с Наташкой еще парой новостей и пошли с Ромкой искать самое теплое место, доступное в нашем лагере, забрались на «мартовские холмы», так называются пузатые пестроцветные поляны, обложившие лагерь с юго-востока до самого края «спортивной» зоны. Название такое они получили по причине своей способности уже в марте сбрасывать с себя тяжелый утробный снег, стаивать зелеными боками и подснежниками. Не отметить способность к чудотворчеству было кощунственно, это невероятное зрелище, когда в тайге все лежит под сугробами, стоит стужа, а тут открывается такая трепетность и нежнятина, и холмам дали заслуженное имя. Понятно, что летом в немилостивой к теплу тайге именно здесь в световое время дня градус тепла всегда выше, чем где-либо, и до глубокой ночи эта земля стремится отдавать свое прогретое тело всем, кто в этом нуждается. В тепле нуждалась я, мне нужно было тепло и надежда, которая была бы больше, чем этот стадион, который вдруг так смело осветился пылающими сознанием душами; если теория о «фишке» верна, если это естественный закон, то через какое-то время баланс сил «мертвых и живых» изменится совсем в другую, «светло-вечную» сторону! Молюсь? Да, молюсь, но не богу, а каждому Пробужденному… Некому больше молится, кроме нас нигде никого нет.
Валяемся с Ромкой на поляне и никуда не стремимся, сейчас нет ничего важнее, чем «мы», просто лежим и смотрим в небо, держась за руки, и это состояние для меня абсолютно. Здесь есть все. Когда «время» закончится, так и будет, буду я, и он будет рядом, всегда… Мы внутри «мира», и «мир» в нас, и все здесь, и сейчас, и не нужно делать переход, расставаться, искать его, вспоминать себя, сражаться с разложением и заразой, потому что «смерти» больше нет, она утратила свое значение навсегда, и мы перестанем существовать как «два полюса», а станем «одно», и держать баланс за счет нашего разъединения больше не придется, «мир» сможет держать себя сам. А сейчас все зыбкое, совершающееся, творящееся, воспаленное — и нас снова растащит по разным полюсам, но я уже знаю, каким будет мой «рай», «мартовский холм» подарил мне это ощущение, видение, предчувствие будущей себя, возможно, и очень скоро, я увижу «мой дом» Воплощенным.
Ромка двигается ко мне, закрывает затылком путь луча в мой глаз, и теперь я его вижу без бликов, он смотрит на меня долго, запоминает:
— Ты похожа на себя, я тебя помню… — целуемся, для этого сюда и забрались.
— Ты меня помнишь? — и я рассматриваю его, странно, мне все в нем так знакомо, а мы не были близки, мы вместе ровно сутки…
— Да… не буквально, но помню, смотрю и вижу — это ты…
А я боялась, что это только моя беда.
— Какая я? — он ведь знает меня как-то иначе.
— Замороченная, устал я от этого всего… я всегда с тобой. Но я устал. Сколько мне лет? — он пристегивает меня к себе со всей силы, хочет, чтобы я была внутри, и ему тогда не пришлось больше тут быть, словно держится «на этой стороне» он с большим трудом.
— Нисколько… Всегда — вот твой возраст, — это длится всегда и везде, я знаю.
Он оперся на локоть, развернувшись ко мне, другой рукой проверяет, действительно ли я на месте, проводя по лицу. Все ли так, как он знал, но внутри себя? Знаю, что он чувствует, со мной происходит то же, я выпустила в реальность часть внутренней правды, а она так четко соединилась с тем, что снаружи… Разве можно мне дать больше? Он мой «абсолют», вот такой, вывернутый наружу, не скрывающийся, не отрицающий ничего из себя, он готов получить все, что за это причитается. И всегда это боль и сплошное рванье, мы порваны, нет никого ближе нас и дольше нас по отношению друг к другу, мы крайности целого…
— Дед сказал, Алене «путевку» выписали по «Золотому Кольцу», она сегодня уедет, так что все успокоится… Представляешь, за такие выверты ее «поездкой» награждают! Парадокс! Так она еще и ехать отказывается! — говорить ни о ком он не хочет, держит меня близко, чтобы никто меж нами не влез, но куда деваться от всего этого?
— Мне кажется, этот ее парень где-то тут и ошивается, уж не знаю, кто он. Может, поэтому уезжать не хочет, из-за него, может, у них кризис в отношениях и поэтому она такая!? Он ей квартиру почти целый год снимает в городе, и вообще, парень точно не из простых… взрослый, наверно? Может, он женат, и поэтому она нам его и не показывала? «Если честно, — думаю я про себя, — у меня нет никаких сил разбираться с Аленой, уже сама должна соображать, чего делать нельзя! Где ее внутренние мышцы, выращенные перерождениями?»
— Тогда какого хрена она меня так доставала, если у нее мужик есть!? — целует в губы и смотрит в глаза.
— Так ты — «детская» мечта, детство кончилось, а мечта так и не осуществилась. Это такой подсознательный страх, ты вроде как обесценил ее своим отказом перед большой жизнью, она думает, я ее «жизнь» забрала… — запускаю руку ему в волосы под шею, там у него бьется моя жилка, а его кровь во мне.
— Вряд ли все так серьезно, она такая…
«Да уж, все в Алене закрыто, и нитки света нет», — продолжаю я про себя его мысль и вслух:
— Может, и «поверхностная», но страхи от того только страшнее, в темной комнате совсем темно! Мне ее жаль, но что с этим делать, если я и есть ее «зло»? Вместо того, чтобы включить свет, она хочет избавиться от меня… Расскажи про Караулову… — его шея напряглась под моей рукой.
— Нечего рассказывать… Да, мы встречались, но я не был ее парнем и не стремился к этому, не менял я ее на тебя! И не надо на меня так смотреть! Мы и поссорились из-за этого — к Грише я ее отправил! Она с самого начала знала про тебя, а я знал про Гришу, не хотел я ее обижать, но она психанула и все, уехала! Да у нее свадьба на носу, думал, она вообще тут не появится, мы вообще не должны были встречаться автоматически, откуда я знаю, что у нее в голове?
Он, конечно, эгоист редкий, зацентрован на одну идею и «трава не расти».
— Да не объясняй ты мне ваши отношения, думала, ты можешь знать, куда она уехала, пора бы ей объявиться, а то все нервничают… — мне было бы спокойнее, если бы она нашлась.
— Да никто, кроме тебя… Она классная, веселая, но дико сумасбродная, чего в голову стукнет, то и делает! И никто ей не отказывает! Да ты сама знаешь, зря дергаешься…
Беру его руку, положила ее на центр своей груди, где точка между ребрами под сердцем, где обычно селится душа, где у меня так нестерпимо ломит все время, где я думаю о нем; от его руки исходит тепло, словно он держит мою душу руками, и от этого она чувствует себя защищенной, а то обычно моя душа слишком открыто живет, на одном дыхании держится.
— Ясно, ты Олю лучше знаешь…
Как я могу спасти мир, если Ромка одним неловким движением меня просто убьет? В этом месте, под грудью, я слишком уязвима, держалась только верой в него, а теперь, когда барьер веры сорван, и все прорвалось в реальность, чуть что он сделает не так, я не удержусь, душа вылетит мгновенно…
Провалялись мы на поляне до скатного солнца, пропустили обед и ужин, и по великому блату, Ромка-то из «высшей» касты, накормили нас как взрослых номенклатурщиков в «пансионате», списали все траты на его деда. Пока сидели в кафе, пристроенном огромной открытой верандой к главному корпусу, я оглядывалась по сторонам, думая, что все же было бы неплохо увидеться с Аленой до ее отъезда. Слишком все пошло неправильно, упустила я этот момент, когда в ней случился такой надлом. Когда она так стремительно изменилась? Может, если мы останемся наедине, и я буду смотреть ей в глаза, она станет вести себя иначе, не «на показ», и я все пойму про нее? Но Алена так и не появилась… Появились Боря Ким, Наташкин отец, и Игорь Валевский, отец Ромки, заметив нас вдруг, они начали умильно улыбаться, как улыбаются все родители на детских праздниках, видя своих детей в плюшевых костюмах с ближайшей перспективой рассказать плюшевый стишок, при этом они вовсе не постеснялись подсесть к нам и тут же разложились своими забитыми до отказа подносами:
— Ну что, молодые, нарушаете пионерский устав, выходите за территорию?
Боря Ким выговаривает это строго-шутливо и подмигивает мне, ну, он меня как облупленную знает, сколько я у него дома отвисала все детство? Наташкин отец в лагере почти круглый год живет, он тут со всякими важными людьми встречается, а на территорию «Десятки» вообще посторонних не пускают, или станешь «не выездным» лет на шесть, а важные люди любят за границу регулярно выезжать, так что и все переговоры проводят здесь.
— Они молодые, а не дети, пусть нарушают, когда еще? Игорь Валевский сел нога за ногу, сам во всем светлом и к изобилию на столе равнодушен, оперся на руку, а девицы со всех сторон так на наш стол и пялятся, в смысле на этого Игоря, не на еду, а я вот еды такой никогда не видела, только икру узнала с виду, а что такое красное, сухое и так странно пахнет? Этот Игорь рассматривает меня почти из-под локтя, наверно, привык к миграции Ромкиных подружек, его-то отца я вообще не знаю, мы же с Ромкой не общались раньше. Знаю только, что все вожатухи мечтают его закадрить, потому что Валевский-старший красавчик редкий, так еще и богат на связи, возможности и все такое, короче, он тут главный «объект» страстей и даже не женат уже. Ромкины родители давно развелись, сводная дочь Меркулова, Оксана, мама Ромки, вообще в наших краях редко появляется, ей ближе к сердцу Москва или на худой конец какая-нибудь Ялта. Вдруг Игорь спросил:
