— Я не могу разрешить вам это свидание, — сказал он, глядя в угол. — Человек очень болен. Это запрещено нашими правилами. Эта встреча не поможет, а только повредит больному.
— Судя по тому, что вы говорили перед этим, — возразил Ведин, — ему уже ничто не может особенно повредить. Но увидеться с ним мне необходимо. И при этом наедине.
— Ну, как хотите, — решил Маскараки. — Но я снимаю с себя всякую ответственность.
— Да, вот еще что, — нерешительно сказал Ведин. — Я не очень разбираюсь в этой штуке… Так как мне?.. На каком расстоянии надо держаться? И можно ли здороваться за руку?
Маскараки дико посмотрел на Ведина, со свистом втянул в себя воздух и выпучил глаза.
— Ну, знаете, — сказал он наконец. — Вам известно, как распространяется проказа?
— Нет, — ответил Ведин.
— И мне не известно. Хотя я занимаюсь этой болезнью тридцать лет и имею научные труды. Ни в коем случае не здороваться за руку. Ни в коем случае не допускать непосредственного контакта.
— А разговаривать на каком расстоянии?
— Что значит — на каком расстоянии? На обычном, как мы с вами говорим. Или вы считаете, что раз хотите поговорить по секрету, так должны шептать ему на ухо?
— Нет, — сказал Ведин спокойно. — Я так не считаю.
— Его приведут сюда, в мой кабинет. А я уйду из своего кабинета… Вас это устроит?
— Я могу пойти к нему… — сказал Ведин.
— Нет, это не нужно. Он придет сюда.
— Товарищ Седых? — спросил Ведин, протягивая руку вошедшему. — Майор Ведин.
Он так растерялся, что силился и не мог улыбнуться. Перед ним был человек в сером фланелевом халате со странным и страшным лицом, напоминавшим морду льва.
— Я не здороваюсь за руку… Боюсь заразиться гриппом, — ответил Седых ненатуральным, сиплым и лающим голосом, который уже не удивил Ведина, так как такой или похожий голос и должен был быть у такого человека.
Седых убрал руку за спину.
— Что вам нужно? Зачем вы меня вызвали?
— Сядем, — предложил Ведин.
И они сели на стулья по обе стороны директорского стола.
— В чем дело? — повторил Седых.
— Вы служили в органах государственной безопасности? — с трудом заставил себя перейти к делу Ведин.
— Служил. И что же там — выявили недостаток полбутылки чернил и восьми скрепок для бумаги?.. И вы теперь приехали потребовать с меня это имущество? — лающе рассмеялся Седых.
— Нет, у меня дело попроще, — серьезно ответил Ведин. Он так и не смог заставить себя улыбнуться. — Я хотел спросить у вас… Не встречали ли вы в последнее время в районе лепрозория каких-нибудь посторонних людей?.. А если встречали, то кто эти люди? Как они выглядели?
— Вы считаете, что я до сих пор состою на работе в органах?
— Да, — жестко сказал Ведин, — мы так считаем. Во всяком случае, что вы до сих пор состоите в партии.
— Не понимаю, — закашлявшись и придерживая грудь руками, сказал Седых. — С тех пор как я заболел, меня никто не навещал. Ни родные, ни товарищи. Считается, что сюда трудно попасть. Хотя, как видите, вокруг нет никаких заборов или загородок. Но как только я понадобился, меня сразу нашли.
— Мне нечего вам на это ответить, — сказал Ведин, заставляя себя смотреть прямо в лицо Седых. — Я понимаю, что вам тяжело. Скажу по правде: я никогда не предполагал даже, что настолько тяжело. И если вы не можете нам помочь — не нужно. Я вас понимаю, и у меня нет к вам никаких претензий.
— Чепуха, — сказал Седых, и Ведин понял, что Седых улыбается, хотя лицо его не изменилось, оно все время было неподвижно, как страшная и нелепая маска, это лицо. — Я расскажу вам, что знаю. Я получаю газеты. Слушаю радио. И не хуже вас понимаю, что людям грозят вещи пострашнее, чем моя болезнь. Здесь нас немного. Очко. Двадцать один больной. И еще медперсонал. Каждый человек на виду. Из посторонних тут бывает молодой узбек — Каримов… — он помолчал. — Хороший человек. Очень хороший человек… Он недавно женился. Жена заболела. Ее поместили к нам. Он был преподавателем в техникуме. Он оставил все и поехал за женой. Как ни гнали его отсюда, а он возвращался. Теперь работает у нас садовником. Он совершенно здоров, хотя все время проводит с женой, как это было и до ее болезни. Этот человек, я уверен, вне всяких подозрений. Но вот километрах в шести отсюда вверх по реке есть небольшой кишлак, а в нем живут люди, прежде считавшиеся больными. Там может быть все, что угодно.
— Что значит «прежде считавшиеся больными»?
Седых рассказал, что лепрозорий этот был организован в первые годы советской власти. Со всей Средней Азии, с базаров и горных кишлаков собрали сюда несчастных людей, годами не знавших врачебной помощи и живших подаянием. Однако больных проказой среди них оказалось не так уж много. Прокаженным считался всякий, у кого на теле пятна и язвы, а мало ли от чего могли появляться пятна и язвы при том уровне санитарии и гигиены. Больных проказой поселили в трех больших двухэтажных каменных домах, выстроенных на берегу, а остальных — отторгнутых обществом, но фактически здоровых людей — в отдельном поселке. Многие из них, их дети и внуки живут там по сию пору.
— А какое отношение имеют теперь эти люди к вашему… к вашей больнице? — спросил Ведин.
— Считается, что это наше подсобное хозяйство.
— Спасибо. Большое вам спасибо, — сказал Ведин. — Я не умею говорить всякие слова… Но я удивляюсь вашему мужеству и, скажу по правде, не знаю, хватило ли мне бы его, чтобы… Окажите, не могу ли я или наше управление что-нибудь сделать для вас?
— Нет, — ответил Седых. — Если можно найти что-нибудь хорошее в моем состоянии, то это единственное; мне ничего и ни от кого не нужно.
Он поднялся, медленно заковылял к выходу, остановился у двери, сказал «прощайте» и вышел.
Главный врач не возвращался. Ведин посидел несколько минут, сосредоточенно глядя в одну точку, а затем вышел на улицу. Под большим ореховым деревом, на деревянной скамье, сбитой из узких планок, сидели Маскараки и молодая женщина. Он говорил ей что-то вполголоса, шевеля густыми черными бровями, а она слушала его, грустно покачивая головой. Лицо женщины, с матовой кожей, с темными глазами и маленьким ртом, было редкостно красивым и напомнило Ведину полузабытое им лицо девушки, которая была ему дороже всех на свете.
— Вы извините меня, — громче сказал Маскараки женщине, встал и направился навстречу Ведину, а женщина ушла.
— Кто это? — спросил Ведин.
— Понравилась? — с гордостью вскинул голову Маскараки. — Но берегитесь — у нее здесь муж. — И серьезно продолжал: — Это наша больная, Каримова…
— Больная? У нее ведь не видно никаких следов болезни?
— Вам не видно. Они, к несчастью, есть, эти следы. И все-таки мы ее вылечим. И надеюсь, скоро. Лечение у нас пока, чтоб, как говорится, не сглазить, проходит хорошо. Очень хорошо.
— А Седых?
— С Седых труднее. При такой форме лепры случаи выздоровления исключительно редки.
— Это, конечно, не относится к делу, по которому я приехал, — сказал Ведин. — Но почему вы взялись за такую работу? Ну, я имею в виду, за лечение таких людей?
— Это было так давно, что я уже не вспомню, — смешливо прищурил выпуклые умные глаза и развел руками Маскараки. — Но у нас есть и молодые медицинские работники. Наверное, по тем же причинам, что и они. Потому, что дело врача — лечить. А по какому, собственно, делу вы приехали?
— Я хотел расспросить у вас кое о чем. И в частности, о том, не сможете ли вы рассказать, что представляют собою люди, занятые в вашем подсобном хозяйстве. Кто они такие? Меняется ли их состав?
— Отчего же? Смогу. Только для этого лучше взять в руки список. Пройдемте ко мне в кабинет.
Этот список легко умещался на одной страничке.
— А остальные? — спросил Ведин. — Ведь там целое селение.
— Остальные работают в соседнем колхозе… Вернее, считается, что работают. С этими людьми довольно сложное положение.
— А почему вы считаете его сложным?
— Дело в том, что на Востоке, как, впрочем, и везде, проказа считалась особенно страшной, мистической, я бы сказал, болезнью. Опасность заражения ею сильно преувеличивалась. А отличать проказу — лепру от других болезней здесь научились сравнительно недавно, и многие люди в народе до сих пор не отличают…
Маскараки вынул из ящика стола и протянул Ведину наклеенный на картон прямоугольный кусок шелка красивого, яркого розово-коричневого цвета.
— Таким обычно бывает первое пятно на теле больного проказой. Как правило, оно появляется около поясницы.
Ведин посмотрел на шелковый лоскут — у жены было похожее платье — и повернул лист картона так, чтобы он лежал шелком вниз, к столу.
— В старину считалось, что проказа может быть не только у человека, но и на ткани, и на камне, и на дереве, и любого человека с любыми язвами на теле признавали прокаженным. Многие века и иудейская, и христианская, и мусульманская религии изгоняли такого человека из общества, он скитался по дорогам, выпрашивая милостыню. Здоровых, но считавшихся больными людей собрали здесь, недалеко от лепрозория. Среди них никогда не было больных, но вместе с тем поселок сохранил за собой славу селения прокаженных. Он в особом положении. Еще Калининым был подписан указ, по которому люди, живущие в этом поселке, как занятые обслуживанием прокаженных — а их в те времена было у нас значительно больше, чем теперь, — не подлежат никаким налогам и могут возделывать для себя большие земельные участки. Фактически, даже люди, занятые в нашем подсобном хозяйстве, не обслуживают больных непосредственно, но в селении до сих пор живет немало хитрых бездельников. И они умеют ловко пользоваться своим необыкновенным положением.
