— О! Уже оделись! — воскликнул Андрей.
— А что, нельзя? — отозвалась одна, вцепляясь в плащ Бонзы и шаря по его груди в поисках пуговиц. Другая энергично дергала концы чересчур крепко завязанного пояса.
Серей отстранил их, сразу обеих, одним движением руки.
— Прогони б. дей, надо поговорить, — то ли попросил, то ли приказал он.
Голос его за музыкой и щебетанием разочарованных девочек прозвучал совсем тихо, но Скопцов его расслышал. Он посерьезнел и некоторое время не сводил с лица Сергея цепкого взгляда, а потом приказал:
— Лариска, дуйте отсюда. Отдыхайте, пока не позовем.
— Мы еще не устали, — пискнула одна из них, и Андрей гаркнул:
— Марш отсюда, кому сказал!
Тех как ветром сдуло. Стоило Скопцову встать, как смолкла и музыка.
— Что случилось, Серега? Где Степанов, а? Чего молчишь? Ты не стой, раздевайся.
— Сколько вопросов!
Сергей снял и бросил на диван плащ, стянул свитер, взялся за брюки.
— Как парная, Андрей?
— Парная под парами. Что со Степановым?
— Да увез я его, увез, не волнуйся, — усмехнулся Бонза в лицо Андрею.
— Фу-у! — Тот прислонился плечом к стене, облицованной деревянными полированными панелями, вытер со лба пот. — А я уж подумал — опять что-то не так пошло.
«Фигляр!» — окончательно убедился Бонза. Он освободился от белья и шлепнул соратника по плечу.
— Пойдем, в парной расскажу. А так все или не так — сам рассудишь.
* * *
Дом оказался пуст и тих. Даже кота в нем не было. Я быстро обошла все комнаты и на второй этаж заглянула. Если бы не звуки, раздававшиеся из наушника и больше всего похожие на хрип приходящего в себя полузадушенного человека, можно было бы сказать, что здесь скучно. Пленника в доме не было. Оставалась машина.
Павел Иванович нашелся сразу — в багажнике собственной «Волги». Связанный вульгарной бельевой веревкой, скорченный, с заклееным скотчем ртом, беспомощный и жалкий в своей беспомощности, он лежал там смирнехонько и косил настороженно глазом. Стоило мне поднять крышку багажника, Степанов повернул ко мне голову и тут же ее опустил, издав при этом носом низкий, урчащий звук, отдаленно напоминающий стон.
То, что ни Скопцова, ни Ивлева здесь не оказалось, а драгоценного для них Степанова не потрудились достать из багажника и положить в доме, говорило о чем-то. Возможно, даже о многом. Гадать, рассуждать и убеждать себя не было времени. По идее его не было даже на освобождение пленника. Самым разумным являлось, захлопнув багажник, уводить отсюда машину как можно скорее. Вероятность того, что хозяева вскоре вернутся, все же существовала. Тем не менее я нашла в себе силы влезть еще раз в окно, на кухню, за ножом.
Освобожденный и поднятый, Степанов покорно, большим ребенком сидел в багажнике, держа руки по-прежнему вместе и склонив голову, упирающуюся теменем в крышку. Глаза его блестели слезами. Ему было больно, когда я отдирала от его губ клейкую ленту, но вытерпел он эту процедуру беззвучно. А когда получил полную свободу, вместо слов благодарности, на которые рассчитывала, я услышала:
— Ю-уля! — гундеж, подходящий больше подростку.
Он ткнулся лбом в мое плечо и всхлипнул неожиданным басом. А когда я отстранилась, слегка брезгуя такой его близостью, запричитал сипло и тоненько:
— Юленька, зачем мне все это надо? Бьют, пальцы откусывают, связывают.
— Тихо, Павел Иванович, тихо! — успокаивала я его, гладя по мокрым от слез щекам. — Сейчас домой поедем. К Лидочке. Хорошо?
— Хорошо! — согласился он. — И к Татьянке.
Я поразилась — до чего можно довести взрослого, уважающего себя и свой образ жизни человека!
* * *
— Ты предлагаешь мне подумать?
Скопцов то ли от возмущения, то ли для того чтобы стряхнуть пот со лба и кончика носа, мотнул головой и воззрился на взбунтовавшегося соратника с праведным возмущением.
— Подумать? Мне?
— Да, Андрей, подумай. А когда догадаешься и объяснишь, почему взорвалась машина, я объясню, где искать Павла Ивановича.
— Бонза! — уже не возмущение слышал Сергей в голосе Скопцова, а самую настоящую неприкрытую угрозу. — Ох, Бонза!
— Чего-о? — прохрипел тот в ответ, чувствуя, как колотится, от жары, наверное, сердце.
Несколько укрощенный неожиданно резким ответом, Скопцов замолчал, свесил голову, будто лишился последних сил. Понаблюдал, как с носа и губ капает пот на голые колени.
В парной, прогретой по его вкусу, вдруг стало невыносимо жарко.
— Ты, Сергей, требуешь от меня разумных ответов, — сделал он еще одну попытку образумить зарвавшегося товарища, — а сам привидения в телевизоре видишь, по телефону с ними разговариваешь. Ты понимаешь хоть, о чем это говорит? И со Степановым, воля твоя, не…
— Свою волю я тебе высказал! — оборвал его Бонза. — И на этом разговор окончен. Ты куда? — схватил он Скопцова за скользкую и мокрую руку.
— Хватит с меня твоего общества, — ответил тот. — Сам же сказал, что разговор окончен. Так мы с тобой ни до чего путного не договоримся, — проговорил Андрей от двери и вышел, поскользнувшись на невысоком пороге.
— И черт с тобой! — услышал он за спиной, прикрывая дверь.
Как знать, если бы не этот возглас, подливший масла в огонь и окончательно возмутивший бывшего уже на пределе Скопцова, возможно, последующие события не приняли бы такой отвратительный оборот.
— Вот, значит, как! — сказал сам себе Андрей и, приоткрыв, с силой послал обратно разбухшую дверь. А когда убедился, что на место встала она без зазора, с лязгом двинул планку засова.
— Эй, Бонза! — крикнул он отчаянно и весело. — Я уже все продумал, и, знаешь, что?.. Ты меня слышишь?
— Что? — послышалось из-за двери. — А ну, открой!
— Теперь думай ты, а то несправедливо получается. Помолчи! — перекричал он Сергея. — Не буду я тебе ничего доказывать, а оправдываться — тем более. Ты парься там до тех пор, пока не выложишь, куда дел Степанова. Ты грейся, а я парку подвалю. До предела! — и, уже выйдя в предбанник, вернулся и обнадежил камрада: — Я все время здесь буду, никуда не уйду. Как невмочь станет — зови. Но смотри…
Не договорил Скопцов, заткнулся, остановленный звуком сильного удара. Бонза изнутри испытывал дверь парной на прочность.
— Лбом приложись! — посоветовал издалека и негромко Скопцов и, как был, голышом, отправился приказать бандерше до предела прибавить жару.
Бандерша не удивилась ни приказанию, ни виду шефа — и не с этаким приходилось здесь сталкиваться, упорхнула на цыпочках, чтобы не зацепиться каблуками за ворс паласа.
— Жердяй! — воззвал Скопцов к дежурному при телефоне и скомандовал, как псу: — Ко мне!
Жердяй, одергивая на ходу полосатую маечку, появился в дверях тотчас.
— Юрку и Димана сюда, — и, глядя на его поглупевшее от такого резкого нарушения покоя лицо, счел необходимым подхлестнуть властным криком: — Быстро!
Опричников Андрей в предбанник не допустил, заставил дожидаться распоряжений в холле, в обществе бандерши. Знал, что не продержаться долго Бонзе в парной, постепенно становившейся жерлом вулкана. Ивлев не выдержал и тридцати минут, но и это, по представлению Андрея, было поразительно. Несколько раз, слыша не крики уже, а немощный, но все еще матерный хрип, он порывался открыть дверь, хватался за засов, но останавливал себя и уговаривал Бонзу ответить.
— Серега, возьмись за ум! — взывал к нему, действительно содрогаясь от осознания, что пытает он Серегу жестко и жестоко. — Подохнешь! Где Степанов?
Наконец Ивлев сдался.
— Открой, — простонал, теряя сознание, — скажу, не могу больше!
Ивлев вывалился в распахнутую дверь, как тушеный цыпленок из духовки. Глаза его блуждали и, казалось, смотрели в разные стороны. Грудь, редко, с трудом подымавшаяся, выталкивала воздух из легких короткими выдохами.
— Дурак ты, дурак! — почти паникуя, причитал Скопцов, подхватывая под мышки и волоча товарища по теплому гладкому полу к бассейну, к находящемуся рядом с ним душу. — Выбрал время номера откалывать! Где Степанов? — спросил и повторил не раз вопрос, поливая обессиленное распростертое горячее тело Сергея чуть теплой водой из душевой леечки.
Бонза ловил воду широко разинутым ртом, а когда утолил первую жажду, с трудом повернулся на бок и отрыгнул все, что было в желудке, на белый блестящий кафель.
— В твоем особняке он. В машине. Там, сзади, — прошипел Серега, приподнимаясь на дрожащих руках, и лег в собственную, еще не смытую струйками воды блевотину.
— Юрка! Диман! — завопил Скопцов, бросил душевую лейку на тело камрада и кинулся отдавать распоряжения.
«Ребята», ошеломленные видом голого, приплясывающего от нетерпения шефа, выкрикивающего приказания и, чего за ним не водилось никогда, отчаянно матерящегося, умчались за плененным сломя голову. Ничего не понимающая бандерша, бледная от страха, не смевшая шага ступить, не то что выбежать прочь, жалась к стене, стараясь не попадать лишний раз на глаза взбесившемуся начальству. И права была в своей осторожности, потому что, завидев в дверном проеме Жердяя, Скопцов несколько секунд смотрел на него, не понимая, откуда здесь взялась эта рожа, а потом рявкнул на него, как на дворнягу:
