– Нет. Лучше не надо. Ты не боишься разочароваться, увидев солидного дядю с портфелем? Ты сможешь после этого разговаривать со мной о луне?
Разочароваться? Нет, не боюсь. Привыкла. Послушай, а ведь я для тебя – только голос, верно? Как пластинка. Когда у тебя наступает очередной приступ тоски по луне, ты берешь монету, бросаешь ее в автомат и набираешь мой номер. Ведь ты заводишь меня, как пластинку, тебе не кажется? Каждый раз одно и то же, да и звонишь ты примерно в одно время года, после первого дождя.
– Давай о чем-нибудь другом… Света!
– Ну?
– Как тебе живется?
– А это интересно? – Да.
– Я весь день копаюсь в бумагах в нашей давней конторе. Что еще… Чуть не вышла замуж. Очень довольна, что не вышла. Позавчера у меня вытащили кошелек с деньгами. Нет, немного, пятерку… Набрала себе на платье. Голубое в полоску. Довольно симпатичное. Недавно болела… почти месяц. Грипп с целой свитой помощников. Ко мне приходил мой «чуть-не-муж»… приносил лимоны, делал чай, смотрел, как я пью, рассказывал новости с работы… Да, мы работаем вместе. Кстати, он сидит за твоим столом. Ты же знаешь, у нас каждый год повторяются одни и те же новости, одни и те же события. Посезонно. Я вот заболела и, оказывается, знаю все, что происходит там… А как ты?
– Нормально. Зимой получил выговор. А две недели назад – благодарность.
– Исправился, значит?
– Значит, исправился.
– Это… хорошо… Это…
– Света! Ну что ты… Не надо. Слышишь? Ты слышишь меня, Света?! Ну что с тобой?!
– Нет, нет… Уже все. Вернее – уже ничего. Все в порядке. Все хорошо. Ты уж извини. Пожалуй, на сегодня с меня хватит. Будь здоров.
Алексей поднялся из-за своего стола, подошел к окну и остановился, прижавшись лбом к холодному темнеющему стеклу. Тяжелые мокрые сумерки. И такой же тяжелый мокрый снег. Он как-то значительно опускался сверху и молча, не торопясь, укладывался на черный асфальт, жестяные крыши домов, на влажные ветви деревьев. Снежные хлопья, которые падали на исполосованную разноцветными бликами воду, тут же исчезали, будто тонули. У самых плит набережной плавали тихие оробелые чайки, похожие на снежки, пропитанные водой.
Вот тебе и зима, подумал он с каким-то невеселым удовлетворением и стал собираться домой. Выдвинув ящик, он сгреб в него все, что было на столе, и резко вбросил его обратно. В отделе уже горел свет. Сильный белый свет, едва смягченный светильниками. Профессиональный свет конструкторов, чертежников, инженеров.
Потом он пошел в угол, надел плащ, беретку и, не застегиваясь, стал протискиваться сквозь обращенные на него взгляды к выходу. Уже взявшись за ручку и приоткрыв дверь, он оглянулся.
– Ну счастливо. Я пошел.
Поколебавшись несколько мгновений, не то ожидая чьих-то слов, не то думая – не забыл ли чего, он плотно закрыл за собой дверь. Не торопясь, спустился по длинным лестницам многоэтажного здания, прошел через вестибюль и остановился уже за громадными стеклянными дверями, похожими на витрину.
Все так же шел снег. Даже плотней, чем раньше. Вблизи снежинки казались еще крупней, а их полет – замедленнее. Была такая тишина, что он, кажется, слышал, как снежинки с мягким шуршанием опускались на плечи.
Мимо прощебетали девушки из соседнего отдела.
– Спокойной ночи, Алексей Петрович!
– Привет, – ответил он. Прошествовал шеф. Спокойно, невозмутимо.
Даже нет… безбоязненно. Вроде над ним был прочный невидимый колпак. Рядом с ним проплыл громадный и послушный, как дрессированный дог, портфель.
Алексей прошел под темной громадой моста, мимо черного парохода, который на старости лет стал рестораном, и вышел на набережную. Машин на мосту видно не было. Только бесшумные их огни проплывали в воздухе. Пахло снегом, большой рекой, мерзлыми листьями, присыпанными снегом.
Впереди проступили низкие строения причала. Заколоченные досками кассы, сваленные в кучу скамейки, несколько ящиков от мороженого. Издалека, из-за густой снежной завесы донесся крик паровоза, вынужденного уходить куда-то на ночь глядя. Отяжеленные снегом волны плескались в гранитные плиты.
У Алексея было странное состояние – он все больше проникался сочувствием к ржавому корпусу какой-то посудины, которая чернела в холодной воде, к газетному киоску с выбитыми стеклами, к этому снегу, которому суждено завтра растаять, к далекому паровозу, который так отчаянно кричал несколько минут назад.
Вдруг Алексей услышал какой-то посторонний звук. Шаги. Он оглянулся. Человеческая фигура в нелепом тулупе медленно приближалась к нему. Сторож. Пора уходить.
– Ухожу, – сказал он, предупреждая сторожа. – Зря поднялись только.
– Оставайтесь, чего там…
– Нет, пойду, а то еще нечаянно стащу что-нибудь.
– А чего тут тащить-то? Тут и захочешь – не возьмешь, – добавил сторож. – Если не спешите, идемте ко мне, в сторожку. А? Там тепло, а? Посидим… – в его голосе было заискивание, будто он опасался остаться один.
В сторожке, обшитой фанерными листами из-под ящиков и кусками толя, в самом деле было тепло и сухо. Уютно гудела маленькая буржуйка, потрескивали дрова. На узком дощатом топчане спал кот. Возле печки валялись сваленные в кучу обрезки досок, брусков, планок. Они пахли лесом. Сторож снял тулуп и оказался стариком с чистым лицом и жесткими седыми прядями. Не говоря ни слова, он подбросил в печь несколько поленьев, спихнул кота с топчана, веником сгреб в угол стружки. Чувствовалось, что он боялся остаться без дела, потому что тогда ему придется объяснить свое приглашение. Старик так же молча достал из-под топчана заложенную табуретку, из кармана тулупа вытащил четвертушку водки, кусок колбасы, хлеб.
– Понимаете… ну как вам сказать… Именинник я. Сегодня. Вот так-то. Шестьдесят пять, можно сказать, стукнуло. И вас потому позвал. Думаю, может, не обидится… А?
– Чего ж обижаться… Поздравляю. Здоровья вам, чтобы везло, чтобы грустно не было.
Старик сжал его руку и, глядя в глаза, внимательно слушал, кивая головой, будто повторял про себя каждое слово, стараясь их запомнить.
Потом Алексей, опустив руки в карманы и подняв воротник плаща, снова шел по пустынной набережной. Уходя от сторожа, он оставил ему свой нож, далеко не подарочного вида, но это был хороший простой ножик с двумя большими лезвиями.
Набережная кончилась. Дальше шли какие-то дворы, сараи, склады. Пройдя через них, он вышел к вокзалу. Не останавливаясь, прошел через зал ожидания, через какие-то подземные переходы и вышел на пустой перрон. Несколько темных промерзших вагонов пригородного поезда, видимо, никуда не собирались этим вечером. Диктор что-то лопотал о Москве, Адлере, Тбилиси. У самой земли, между рельсами, фиолетово светились низкорослые светофоры.
От вокзала Алексей уходил по центральной Улице крупными размеренными шагами. Толпа обтекала его с двух сторон и смыкалась за спиной. Ему приятно было идти среди незнакомых людей, быстро, но никуда не опаздывая, молча, ни о чем не думая.
– Осторожней, ты! – вдруг услышал он и с готовностью обернулся.
Их было двое. Ростом они были не меньше его, но моложе, намного моложе. По их лицам он понял, что они уже пожалели, что остановили его.
– Надо все-таки осторожней… Ведь…
– Привет, – ответил Алексей и отвернулся.
На перекрестке он остановился у проезжей части. Мимо него проносились черные блестящие машины, где-то на противоположной стороне улицы плавали в летящем снегу светлые квадраты окон, сновали прохожие. Он стоял минут двадцать, не меньше. Смотрел на машины, на снег, на фонари, на прогнувшиеся под снегом ветви деревьев. Было уже часов восемь, когда он вошел в телефонную будку. Тщательно закрыв за собой дверь, смел с аппарата снег, набившийся в открытую дверь, опустил в щель монету и набрал номер.
– Алло, – послышался в трубке знакомый женский голос. – Я слушаю. Кто это?
Алексей смотрел на залепленное снегом стекло и молчал.
– Алло! Ничего не слышно! Перезвоните, пожалуйста!
Выйдя из автомата, он свернул в какой-то переулок, темный и зыбкий. От падающего снега казалось, что здесь заборы, дома не имеют четких и твердых границ и сквозь них можно пройти насквозь и выйти на другую улицу. Неожиданно из-за поворота выскочил пустой, ярко освещенный, дребезжащий трамвай. Словно чему-то радуясь, он громко зазвенел и помчался дальше, напролом, в темноту.
Он без труда догнал трамвай, прыгнул на ступеньку и вошел. В вагоне была только девушка в белом от снега платке. Алексей, не колеблясь, подсел к ней.
– Добрый вечер, – сказал он.
– Извините, я не помню вас, – неуверенно ответила девушка, сбитая с толку его тоном. Он волновался, когда здоровался с ней, но она не заметила этого. – Откуда вы меня знаете?
