Воцарилась очередная длинная пауза. Затем Гоуэри сказал:
– Вы проконтролируете... отмену дисквалификации?
– Да, – сказал Ферт.
– Я подам в отставку. – В его голосе было отчаяние.
– Как член Дисциплинарного комитета – да, – сказал Ферт. – Насчет всего остального будет видно.
– Вы думаете, что шантажист... предаст все огласке, если Крэнфилд получит назад лицензию?
– Это не поможет ему...
– Но...
– К тому же на вашей стороне закон...
– Закон тут не самая надежная защита.
– Что же у него на вас имеется?
– Я... я... я... Боже!
Запись прекратилась на том самом месте, где связная речь перешла в набор отдельных слов и всхлипов.
– Я прекратил запись, – сказал Ферт. – С ним случилась самая настоящая истерика. Это уже нельзя было записывать.
– Понятно.
– Он сообщил мне, что именно знает про него шантажист. В принципе, я готов поделиться с вами и этой информацией, хотя Гоуэри очень этого бы не хотелось. Но это не должно пойти дальше вас.
– Я не буду никому рассказывать, – пообещал я.
– Он рассказал мне, – Ферт презрительно наморщил нос, – что он подвержен неким порочным сексуальным наклонностям. Учтите, он не гомосексуалист. Впрочем, это было бы даже лучше. В наши дни это уже не является предметом шантажа. Оказалось, он член своеобразного клуба, где собираются любители острых ощущений, которых объединяет страсть к... – Он смущенно замолчал.
– К чему же? – как можно равнодушней проговорил я.
– К флагеллации. – Он нарочно воспользовался редким книжным словом, словно лишь оно не могло запачкать того, кто его произносил.
– А-а, – протянул я. – Старая забава.
– То есть?
– Известная в Англии болезнь. Описана еще в «Фанни Хилл». Секс доставляет удовольствие, когда партнеры делают друг другу немножко больно. Монахини с их милыми строгостями, добропорядочные граждане, которые платят за то, чтобы их стегали, – фунт за удар.
– Келли!
– Вы, наверное, читали их скромные объявления: «Производится коррекция». Это как раз то самое. Все начинается, когда муж тихо-мирно стегает ремнем жену, прежде чем завалиться с ней в постель, а кончается лихими оргиями, где участники одеваются в кожаное... Ума не приложу, почему они все так любят кожу, резину, власяницы. Чем плохи уголья или шелк? Но тем не менее они не вызывают тех чувств...
– В данном случае речь идет... о коже.
– Высокие сапоги, плети и обнаженные женские груди.
Ферт недоверчиво покачал головой:
– Вы так спокойно к этому относитесь!
– Живи и давай жить другим! – изрек я. – Если им так больше нравится, пусть развлекаются на здоровье. Он же сказал, что никому от этого нет вреда. Если в его клубе все такие же, как он...
– Но он же стюард, член Дисциплинарного комитета!
– Увы!
– Впрочем, это никак не отражается на его взглядах на скачки. – У лорда Ферта был вид человека, потрясенного до глубины души.
– Конечно. Что еще менее связано с сексом, чем скачки!
– Но если это станет достоянием гласности, его карьера рухнет. Даже теперь, всякий раз вспоминая лорда Гоуэри, я думаю о его извращении. Точно так же будут к нему относиться и все остальные. Его перестанут уважать. К нему перестанут хорошо относиться.
– Его положение сложное, – согласился я.
– Оно просто ужасное. – В голосе Ферта звучало отвращение, которое испытывает совершенно нормальный человек перед тем, кто оказался уличен в отклонении от общепринятых норм. Большинство представителей мира скачек самые что ни на есть нормальные люди. Такие, как лорд Гоуэри, всегда будут париями. И Ферт и Гоуэри это понимали. Равно как и все остальные.
– Разве они в этом клубе не носят маски? – спросил я.
Ферт удивленно на меня посмотрел:
– Вроде бы носят. Я как раз спросил Гоуэри, кто мог опознать его и шантажировать, но он ответил, что понятия не имеет – все там были в масках. Точнее, в капюшонах с прорезями для глаз. И в фартуках...
– В кожаных?
Он кивнул:
– Как они только могут!..
– Все же от них меньше зла, чем от тех, кто пристает на улицах к детям.
– Я очень рад... – пылко начал Ферт.
– Я тоже, – сказал я. – Но так уж нам повезло. Гоуэри же сильно не повезло. Кто-то мог видеть, как он входит или выходит из этого самого клуба.
– Он тоже так считает. Но он утверждает, что не знает имен и фамилий своих сотоварищей. Они, судя по всему, называют друг друга вымышленными именами.
– Там должен быть секретарь... со списками.
Ферт покачал головой:
– Я спрашивал об этом. Он сказал, что никому не называл своего настоящего имени. Это и ни к чему. Там нет годового членского взноса. Просто они платят по десять фунтов за каждое посещение.
– Сколько же там еще членов?
– Он не знает. Говорит, что обычно собирается не меньше десяти человек, но бывает и тридцать – тридцать пять. Больше мужчин, чем женщин. Клуб открыт не каждый день. Только по понедельникам и четвергам.
– Где это?
– В Лондоне. Гоуэри не уточнял, где именно.
– Ну да, он надеется продолжать там бывать, – сказал я.
– Нет. Сейчас нет, некоторое время спустя – да.
– Невероятно...
– Вам известно, кто ввел его в этот клуб?
– Он сказал, что она вряд ли способна на шантаж. Это проститутка. Он не назвал ее настоящего имени.
– Но она понимала его запросы.
Ферт вздохнул:
– Похоже...
– Некоторые из этих девиц зарабатывают куда больше, когда стегают своих клиентов плеткой, чем когда спят с ними.
– Откуда вам это известно?
– Как-то раз я снимал комнату рядом с такой красоткой. Она мне рассказывала.
– Господи! – У него был такой вид, словно он откатил в сторону валун и увидел под ним копошащихся червяков. Он просто не мог себе представить, что значит быть таким червяком. Явный недостаток воображения. – Так или иначе, – медленно сказал лорд Ферт, – вы теперь понимаете, почему он так легко поверил в содержимое того конверта.
– И почему назначил в комиссию Энди Тринга и лорда Плимборна.
Лорд Ферт кивнул:
– В конце нашего разговора, когда Гоуэри пришел в себя, он признался, что выбрал их по только что упомянутым вами причинам. Хотя сначала ему казалось, что это был спонтанный выбор. Теперь он, как вы можете догадаться, находится в большой депрессии.
– Это не его рук дело? – спросил я и показал письмо, полученное Тони от секретариата стюардов.
Ферт встал, подошел ко мне за письмом и, не скрывая раздражения, прочитал.
– Не знаю! – вырвалось у него. – Право, не знаю! Когда пришло письмо?
– Во вторник. А отправлено в понедельник.
– До нашей встречи... он не упоминал об этом.
– Вы не можете выяснить, приложил он к этому руку или нет?
– Вы хотите сказать... что вам в таком случае будет труднее простить его?
– Нет. Я вовсе не о том. Просто я подумал, не заработал ли опять наш шантажист-невидимка. Обратите внимание на эти слова: «До нашего сведения дошло...» Кто же довел это до их сведения?
– Я выясню, – решительно сказал Ферт. – Это вряд ли будет сложно. Разумеется, вы не должны обращать внимания на это письмо. И речи нет о вашем переезде.
– Но что вы намерены предпринять? Вернуть нам лицензии? Как вы собираетесь объяснить это?
Он удивленно поднял брови:
– Мы не обязаны объяснять наши решения.
Я подавил усмешку. Неплохо придумано.
Лорд Ферт снова опустился в кресло и положил письмо в свой портфель. Туда же он положил и магнитофон. Затем, тщательно выбирая слова, сказал:
– Скандал такого рода может обернуться крайне неблагоприятными последствиями для скакового мира.
– Значит, вы хотите, чтобы я получил свою лицензию и помалкивал в тряпочку.
– Ну... в каком-то смысле...
– И не преследовал бы шантажиста, если он начнет фокусничать...
– Ну да. – Он был рад, что я сразу все понял.
– Не пойдет.
– Но почему?
– Потому что он попытался меня убить.
– Что?!
Я показал ему кусочек выхлопной трубы и стал объяснять:
– Это было сделано во время бала. Значит, шантажист из числа тех шестисот с лишним человек. В таком случае найти его будет не так сложно. Можно сбросить со счета женщин: вряд ли кто-то из них стал бы сверлить чугун в вечернем платье. Слишком бросается в глаза. Выходит, остается три сотни мужчин.
– Этот человек хорошо знал вашу машину, – заметил лорд Ферт. – В таком случае круг подозреваемых сужается.
– Необязательно. Меня вполне могли видеть многие на скачках, когда я вылезал или садился в нее. Машина, увы, очень бросалась в глаза. Но на бал я прибыл с опозданием. Пришлось парковаться в самом конце стоянки...
– А вы уже... – Он прокашлялся. – Полиция знает об этом?
– Если вы хотели спросить, ведут ли они расследование по делу о покушении на убийство, то ответ отрицательный. Если вас интересует, собираюсь ли я заявить, то отвечу так: пока не решил.
