Юбка задралась, между ног втиснулась его рука и задвигалась, потирая нежную плоть прямо сквозь кружево. Тринни стонала, изгибалась, дурела от жадных прикосновений.
И опять поцелуи, мятный вкус его губ, дурманящий запах разгоряченной кожи и чистого пота… Его волосы, теплые и чуть влажные, упоительно скользящие между ее пальцев, его умелые пальцы, скользящие по обнаженной коже – одежда куда-то делась, она не помнила когда и куда…
Желание, почти нестерпимое, жгло изнутри, рассыпалось колючими искрами под кожей, бурлило в венах, мутя разум.
Он оторвался от ее зацелованных припухших губ, Тринни протестующе всхлипнула, вскинув голову. Затуманенный взгляд встретился с его взглядом, острым, голодным, ждущим. Дыхание перехватило, низ свело спазмом болезненного возбуждения.
– Да… – шепнула она едва слышно.
От жара, полыхнувшего в глубине его глаз, по коже прокатилась сладкая дрожь. Он медленно опустил ее на пол. Тринни распласталась по гладкой прохладе паркета, изнывая от страсти, отчаянно желая, чтобы большое, сильное мужское тело опустилось на нее, придавило теплой тяжестью, чтобы его плоть ворвалась в нее. Чтобы слиться. Полностью.
– Да, – глухо сказал он, словно прочитав ее мысли. И накрыл ее своим телом.
И это было чертовски правильно. Что бы там кто ни думал и ни говорил.
Она жадно впилась в его губы, вдавила его в себя, словно воруя свое счастье у тех, кому оно не принадлежит.
Никогда еще Тринни не являлась на работу в таком чудесном настроении, никогда еще не заходила к начальству с таким радостным предвкушением.
– Доброе утро. Вы не могли подписать мое заявление об уходе? Мне предложили другую работу, и я уже согласилась. Я понимаю, в последнее время вы были мною не довольны, так что…
– Ты, должно быть, шутишь? А где я тебе за один день найду замену? И вообще, Тринни, ты не лучший юрист на свете, но все-таки юрист. Что говорит на эту тему закон?
– При подаче заявления об увольнении работодатель имеет право удовлетворить просьбу сотрудника не позднее чем через две недели. – Тринни обреченно вздохнула. – В исключительных случаях срок может быть уменьшен, но остается на усмотрение работодателя. А у меня исключительный, очень исключительный случай!
Начальник упрямо молчал. Он никогда не был чересчур строгим, да и пользы она приносила немного, а желающих занять ее место было полно (и об этом ей время от времени говорили открытым текстом).
– Вы же легко найдете кого-то на мое место уже сегодня, – взмолилась Тринни. Кстати, немного лести не помешает: – К вам же все мечтают попасть!
– Нет! – крикнуло начальство так громко, что секретарша оторвалась от монитора и бросила него удивленный взгляд.
Такого Тринни не видела ни разу за два года работы. Да и начальника кричащим не видела тоже. Она присмотрелась: он, похоже, просто был сегодня не в своей тарелке. На щеках – синеватая тень щетины, словно утром он не успел побриться, и глаза бегают. Это у него-то! У профессионального юриста, который привык не отводить взгляд ни перед кем и ни перед чем.
– Я не знаю, во что ты вляпалась, – прошипел он недовольно, – но прошу тебя, не впутывай еще и меня. По закону ты должна отработать минимум две недели, и ты их отработаешь. Мне не нужны неприятности.
– Какие еще неприятности? – недоуменно переспросила Тринни. – Если вы меня отпустите, у вас могут быть неприятности?
Нет, она совершенно не понимает, что происходит.
– Выйди из моего кабинета и приступай к работе, – рявкнул он.
Но Тринни не могла не заметить, что где-то в глубине его глаз плескался страх. Она вышла, села за свой стол и быстро набрала сообщение: «Тут какая-то ерунда. Меня не отпускают с работы. Только через две недели».
Ричард улетает уже вечером. Если она будет торчать в офисе до конца рабочего дня, они даже не успеют попрощаться.
Ответ пришел почти сразу: «Не раскисай. Значит, прилетишь через две недели. Я буду тебя ждать. Люблю».
Некоторые дни тянутся невыносимо долго. Так долго, словно состоят не из часов и минут, а из густой смолы. Они наполнены ожиданием под завязку, и ты идешь сквозь это ожидание с утра до вечера, и кажется, что дорога никогда не кончится. А вечером звонит Ричард, уставший и почти равнодушный. Или ей только кажется, что равнодушный, потому что это ее день был наполнен ожиданием и мыслями о том, как много надо будет вечером обсудить. А его день состоял из дел, забот, хлопот, съемок, дублей, бесконечного «Заново!», «Заново!», «Пройдемся еще раз».
По крайней мере, так он рассказывал, и Тринни предпочитала ему верить. Это безопасно – верить, потому что если хоть на минуту предположить, что он врет, сердце пронзает даже не боль, а предчувствие боли. Но и предчувствия достаточно, чтобы воздух стал колючим и врывался в легкие, разрывая их болью.
Две недели, на которые задержал ее босс, сыграли решающую роль. На продюсера нажали профсоюзы – вакантная должность при таком количестве желающих ее занять. Он ведь не хочет оплатить экспертизы и доказать в суде, что достаточно профессионального сотрудника среди соискателей нет? Так что ему пришлось взять другого человека на должность психолога.
И через две недели, когда Тринни отпустят, ей просто придется искать другую работу, а не собирать чемоданы к Ричарду.
Сегодня был самый обычный день, вязкий и никчемный. Ей бы следовало научиться чем-то наполнять свои дни. Чем-то кроме работы. Впрочем, как назло, даже работы было мало. Начальник, словно чувствуя свою вину, оставлял ей лишь самые простые поручения, которые можно было выполнять, вообще не используя мозг: скопировать, вставить, переслать, изменить, подчистить. За те три дня, что она провела без Ричарда, ей ни разу не пришлось даже залезть в справочник.
И поделиться своими переживаниями было не с кем. Ае все не расскажешь – слишком много случилось такого, что никому знать не следовало, даже подруге. А Лейн, который был в курсе, куда-то уехал и даже не попрощался. Ая сказала, нашел работу на каком-то секретном объекте. Первое время будет без связи.
Тринни не могла в это поверить: Лейн, и без связи. Что за чушь?
В общем, некому поплакаться. А так и закуклиться недолго, просто вот замкнуться на самой себе. Только вряд ли из этого выйдет что-то хорошее вроде бабочки. Скорее всего так и пропадет она в своем коконе, иссохнет.
Ая говорит, раньше было выражение «сохнуть по кому-то». Какое точное!
Тягучее время, оно как будто стоит на
