– Откуда вы это знаете? – с изумлением спросила Маша.
Плаченик пожал плечами:
– Я догадываюсь. Пытаюсь понять, как могла функционировать его умная голова после того, что пережила его семья в Испанском королевстве.
– И как вы думаете, куда они могли уехать? – спросила Маша.
Плаченик развел руками:
– А куда все. В свободный город Амстердам или протестантский Лондон, который вскоре сам пошел войной против испанской короны. Больше некуда.
Несколько дней он пил, не просыхая. Пожалуй, впервые в жизни. Подобное поведение могло бы сильно удивить его покойную бабку, но совсем не смутило Лесю – в ее окружении все мужчины пили, и она сказала себе, что это только вопрос времени и надо просто переждать. Алкогольный дурман позволял не замечать брезгливых взглядов свояченицы, а главное – не вспоминать о той беседе в ресторане. И о ее презрении.
Когда он протрезвел, ее уже не было в квартире. Леся объяснила, что сестра опять рванула, теперь уже в Вену – там нашелся очень интеллигентный, пусть и немолодой уже мужчина, любитель классической оперы и классического же джаза. Леся даже показала ему фотографию: серое добротное пальто, белый шарф, лицо, как у шарпея, все в складку. Нетрезво вглядевшись в это лицо, он почувствовал приступ тошноты и едва успел добежать до сортира.
А через два дня устроился разнорабочим в бригаду, состоящую почти на сто процентов из поляков. Ездить нужно было из Брюсселя аж в Брюгге, зато сам объект находился в живописном месте, на канале: дом коричневого кирпича со ступенчатой крышей, зажатый между двумя уродливыми современными зданиями – из того же кирпича, но навевающими жуткую тоску.
Дом был странным, это он почувствовал сразу. Будто был построен не для жизни, а только чтобы сохранить какую-то только ему известную тайну: малюсенькие оконца, низкие потолки. Новые хозяева хотели все перестроить: увеличить окна, сделать из пяти крошечных комнат две приличного размера. Убрать потолок, чтобы открыть глазу темные, красиво состарившиеся балки на чердаке. Официально здание не представляло исторической ценности, и мэрия, хоть и не сразу – все же XVI век, – дала добро. Хозяева наняли для черной работы по слому бригаду дешевой рабсилы из Восточной Европы, и – понеслось. Едва войдя, он увидел камин, точнее, каминище. Его и нельзя было не заметить – он царил в центральной комнатке, совершенно ей несоразмерный, белый с синим, величественный. В обеденный перерыв поляки ели свои сэндвичи, скучившись на лавке на берегу канала, а он захотел побыть один. От непривычной работы ломило спину, он сел прямо на пол и, прислонившись к стене, развернул бутерброды, приготовленные верной Лесей даже с некой претензией на изысканность: кружочки огурца на сыре с горчичными зернами.
Он ел, не замечая, что ест, и от нечего делать рассеянно оглядывал камин. По бокам – простенькие копеечные изразцы с рисунком из розочек, а по центру – играющие дети. Ему показалась занятной разница между ними. А она была огромной. Цветы явно рисовались левой ногой в доме для бедных. Дети же и окружающий их пейзаж казались выписанными с величайшим вниманием к деталям. Их можно было разглядывать бесконечно, такая плитка сгодилась бы и для царских палат, вроде того же домика Петра Первого в Летнем саду. Контраст был так явственен, что он было решил, что изразцы принадлежат к разным эпохам, но, встав и приглядевшись к паре отколотых краев, понял – вряд ли. Та же толщина и патина, тот же угловой орнамент. Одна серия.
Он сел обратно и закинул в рот последний кусок бутерброда. Любопытный дом. Любопытный камин. И забыл об этом. До тех пор, пока однажды не прикатил на работу зря – был какой-то их католический праздник, который поляки истово соблюдали, а он оказался не в курсе и ткнулся носом в закрытую дверь. Посреди дня возвращаться обратно домой не хотелось. На минуту задумавшись, глядя на подслеповатые окна странного домика, он решил удовлетворить свое любопытство и узнать-таки, когда и для кого он был построен. Фламандцы все ж таки четкие ребята – не прошло и двух часов, как в архивах реестров по недвижимости он увидел год постройки – 1578 и первого владельца – какого-то еврея. Абрахама бен Менакена. Абрахам так Абрахам.
Вечером, наевшись Лесиных знатных щей – родную кислую капусту она покупала в русском универсаме, а грибы под страхом штрафных санкций собирала в парке прямо в центре города, – он сел перед старым гудящим компьютером и набрал имя странного еврея в Гугле, ничего особенного не ожидая. И ошибся. Менакен оказался широко известным парнем, но только в узких кругах. Он первый, как писал один профессиональный геммологический сайт, смог извлечь из алмаза его истинное сияние, сделавшее этот камень столь популярным. Доминиканские монахи считали Менакена колдуном и не сожгли только потому, что никто другой не владел волшебным искусством, а носить новые сверкающие бриллианты хотели все – от принцев до состоятельных буржуа. Абрахам и сам был богат, как принц: снаряжал на собственные средства корабли для отправки за исходным материалом – голкондскими алмазами, покупал дома и земли. Но, когда Фландрия начала затянувшиеся на восемьдесят лет кровавые разборки с испанской короной, все распродал, кроме одного-единственного домика на канале, и пропал. Причем с огромной по тем временам суммой денег…
Он замер перед экраном компьютера, как пойнтер, почуявший след. Неужели? Возможно ли, чтобы после всех этих долгих лет судьба наконец улыбнулась ему победительной улыбкой? Ему показалось, бриллиантовая пыль задрожала в воздухе, оставляя едва заметный сверкающий след сквозь века, след, который смог увидеть только он своим натренированным в бесконечных поисках глазом. Наконец-то!
«Итак, – размышлял он целыми днями, пока руки его были заняты сломом внутренних стен домика на канале, – наученный горьким опытом Менакен решает снова бежать, на этот раз из ставшего небезопасным Антверпена. У него очень много денег, и с собой их брать слишком рискованно в условиях неспокойных дорог военного времени. Он продает все, кроме этого домика. Почему? Что в нем такого, в конце концов?!»
Он умолил прораба – дюжего красномордого парня – оставить его ночевать на объекте. Придумал историю, что поссорился с женой и та не пускает его в квартиру. Прораб, сам убежденный холостяк, по-мужски ему посочувствовал и отдал ключи: в домике брать все равно было нечего, но от бывших хозяев, пенсионеров, остались железные кровати и старые, пахнущие сыростью матрацы. Почти две недели, едва дождавшись, пока поляки закончат работу, он спускался вниз и, вытащив всю накопившуюся за века рухлядь, долбил пол и обстукивал стенки. Безрезультатно. Уже на рассвете валился в постель и засыпал тяжелым сном без сновидений. А в течение дня, работая вместе с коллегами, внутренне клял себя за недогадливость: ему приходили в голову новые и новые места, где мог оказаться клад, и на следующую ночь он опять стучал, прислушивался, сверлил… А утром, потеряв надежду, возвращался на свой влажный продавленный матрац. И полякам приходилось кричать и колотить тяжелыми башмаками в дверь, чтобы его добудиться. Так, на исходе второй недели, когда почти все некапитальные стены были уже разрушены, он, с трудом встав с постели, спустился, качаясь, на первый этаж и вновь, будто впервые, увидел его. Камин. Теперь он стоял посреди дома со сломанными перегородками, будто широкая белая колонна, и приглушенно блестел в утреннем свете.
И он вдруг как выпрыгнул в другую реальность, получив удар сильнейшей адреналиновой волны под дых – ну конечно! Старый дом действительно был как сундук, выстроенный с одной целью: спрятать этот огромный, несуразный в своем величии по отношению и к малюсенькой комнатушке, да и ко всему остальному жилищу камин! А сам камин был запрятанной в сундуке бело-голубой драгоценной шкатулкой, в которой хранятся сокровища. Он стоял так некоторое время, пока не очнулся от матерных криков поляков с улицы и не поспешил открыть дверь. Бригада ввалилась внутрь, честя его на чем свет стоит, а прораб сказал: «Сегодня отколупаешь изразцы. А завтра разберем камин». Он вздрогнул: уже?! Но по крайней мере на сегодня камин был в его распоряжении, и он как можно бережнее отделял плитку от основы. Прораб, оглядев скромные результаты его трудов перед обеденным перерывом, недовольно крякнул. Но он пообещал закончить вечером один, и прораб согласно кивнул: раз так, ладно.
Вечер тянулся до бесконечности, он не мог дождаться, когда рабочие во главе с прорабом покинут стройплощадку. И выдохнул, казалось, впервые за день, лишь закрыв наконец за ними дверь. А потом медленно обернулся, чтобы взглянуть на серый, с остатками крепящего раствора и кажущийся голым за отсутствием изразцов камин. Перед ним была целая ночь вместе с его будущим богатством, ведущим к совсем иной жизни, полной счастья и любви.
