Антонио решил, что приговорен. С того момента, как он разболтал Ренату о поручениях куратора, его жизнь ничего не стоит. Он покойник! Он уже мертв. Мертвее адвоката и его жены, которых он прикончил.
Антонио не знал, что его больше пугает: совершенное им убийство или расплата за болтовню. Куратор внушал ему панический ужас. Лучше уж самому свести счеты с жизнью, чем ждать неминучего и страшного конца. Ожидание казни мучительнее, чем сама казнь.
Антонио лежал на кровати и беззвучно плакал. Роза делала вид, что спит. Ее знобило. Они чувствовали боль друг друга, их сердца учащенно бились.
Над морем занимался рассвет. Край солнца показался над горизонтом, на воде пролегла розовая дорожка. Антонио подумал, что это утро может оказаться для него последним. И хорошо! И ладно! Так будет лучше для всех. Он не станет дожидаться, пока его застрелят или отправят на морское дно. Он опередит своего палача, оставит его с носом. Эта идея завладела им. Антонио привстал, оперся на локоть и прислушался к дыханию жены.
– Роза… – тихо позвал он. – Роза… ты спишь?
Она не ответила. Вероятно, ей удалось уснуть. Глаза ее были закрыты, грудь мерно вздымалась. В комнате пахло ее любимыми духами – корица и яблоко. У Антонио перехватило горло от горя и умиления. Бедная Роза! Она не подозревает, что ее муж – преступник, убийца. Он лишил жизни двух человек.
Смерть можно искупить только смертью. Антонио вдруг понял, что ему нужно сделать. Это так просто. Пойти в сарай, взять крепкую бельевую веревку, перекинуть ее через балку под потолком…
* * *
Между тем Лариса и Ренат шепотом переговаривались в своем номере. Они обсуждали хозяина.
– Я припер его к стенке! Заставил признаться, что у него есть босс…
– Ты испугал его, – качала головой она. – Теперь он мечется, ищет выход из тупика. В чем он признался? Что его приставили следить за нами? Разве это не очевидно? А кто его босс?
– Он клялся, что не знает.
Ренат был недоволен разговором с Антонио. Мужика использовали вслепую, он просто исполнитель.
– Что его боссу нужно от нас?
– Монастырские хроники. Тайна семьи Саджино. Впрочем, это одно то же. Ниточка ведет к графу Брасову, который вывез фрагмент летописи в Питер. А там…
– …след теряется! – заключила Лариса.
– Боюсь, он делает петлю… Петля! – повторил Ренат и вскочил с кресла. – Он делает петлю! Бежим!
– Кто?
Лариса задала вопрос, уже зная ответ. Где-то неподалеку в темном нежилом помещении молодой мужчина готовится к самоубийству. Он хочет повеситься. Петля из бельевой веревки свисает с потолка…
– Антонио! – пробормотала она и упрекнула Рената: – Вот до чего довели твои фокусы!
Хлопнула дверь. Роза вышла из спальни и взволнованно шагала по коридору. Она проснулась, увидела, что мужа нет рядом, и всполошилась.
Ренат с разгону наткнулся на нее.
– Ой, простите…
– Вы не видели Антонио? – спросила она.
Ренат молча пробежал мимо, Лариса за ним. Роза, тяжело дыша, прислонилась к стене. У нее прихватило сердце. С мужем случилась беда, она чувствовала. Ему очень плохо. Он умирает.
У входа в сарай горела лампочка. Ренат ворвался внутрь и увидел, как Антонио стоит на стуле и примеривает петлю. На полу валялись его шлепанцы. Босые ноги белели в сумраке, словно у мертвеца. Собственно, от смерти Антонио отделяли несколько секунд. Он обернулся на шум и замешкался.
– Черт!..
Ренат выругался, метнулся вперед и выбил из-под Антонио стул. Поскольку тот не успел сунуть голову в петлю, его тело рухнуло вниз. Постоялец навалился, и они начали бороться. Антонио взревел от боли и бешенства. Ему помешали! Он почти осуществил свой замысел, почти освободился от ненавистного куратора. Никто не смеет становиться на его пути к смерти. Никто. Никто!
Лариса молча застыла в дверях сарая. Солнце поднималось над морем. Было слышно, как кричат чайки на пляже.
– Антонио, – прошептала она. – Это не выход.
Мужчины не обратили внимания на ее слова. Они катались по полу сарая, кряхтели и колотили друг друга.
– Хватит!.. – не выдержала Лариса. – Прекратите!.. Что вы делаете?! Ренат!.. Антонио!..
Никакого эффекта. Хозяин отеля оказался покрепче. Быть может, ему придавало сил отчаяние. Он подмял под себя Рената и душил его.
Лариса в ужасе оглянулась, схватила первое, что попалось под руку, и ударила Антонио по макушке. Тот ослабил хватку и обмяк. Лариса попятилась и выронила орудие. Им оказалось полено для растопки мангала. В сарае хранились дрова.
Ренат, кашляя, выбрался из-под неподвижного Антонио. Лариса присела на корточки.
– Он жив? Я его не убила?
– Ты отняла у него победу, – прохрипел Ренат, потирая горло. – Сильный, чертяка! Чуть не прикончил меня.
Антонио остался лежать ничком на полу сарая. Его правая нога была забинтована. Лариса наклонилась и прислушалась, дышит он или нет. Ренат усмехнулся.
– Ему не суждено умереть от женской руки…
– Да? Ты меня успокоил.
– Вот идиот! Не ожидал от него такого малодушия.
– Ты перегнул палку.
Ренат перевернул Антонио навзничь и похлопал его по щекам. Тот не приходил в сознание.
– Я не раскроила ему череп? – испугалась Лариса.
– Кто из нас врач? Ты или я? Осмотри его башку!
Она так и сделала. Дрожащими руками ощупала место ушиба. Макушка припухла, но крови не было.
– Кость цела…
– Принеси воды, – скомандовал Ренат.
Лариса выбежала во двор, зачерпнула ведерком из бассейна воды и вернулась в сарай. Ренат взял у нее ведро и окатил поверженного Антонио.
– Где же Роза? – спохватилась она.
– Я налетел на нее в коридоре. Кажется, она искала мужа…
Брасов прятал рукопись у матери. Графиня плохо видела, и он не опасался, что старый пергамент заинтересует ее. Даже если свиток попадется ей на глаза, маменька, пожалуй, не поймет, что это такое.
Мичман завернул манускрипт в чистый кусок холста и сунул на самое дно сундука, где графиня хранила всякий хлам: свое подвенечное платье, свечи, пожелтелые скатерти, детские свивальники и прочие атрибуты безвозвратно ушедшей жизни. В этот сундук не заглядывали даже раз в год, когда вещи доставались и развешивались для просушки и проветривания.
Когда маменька уехала в церковь к заутрене, молодой граф воспользовался ее отсутствием, чтобы достать пергамент. Этот клочок кожи, тщательно обработанный и покрытый латиницей, имел странное воздействие на Жоржа. Взявши его в руки, он терял здравый рассудок и совершал несуразные поступки. Мичман так и не смог объяснить себе, почему присвоил чужую собственность, которая для него не представляла особой ценности.
Он не раз ломал голову над тем, как монастырская летопись оказалась в руках Франчески во время землетрясения? Ведь стихия обрушилась на Мессину ранним утром, когда избалованной барышне полагалось нежиться в постели и смотреть сладкие сны.
Брасов осторожно выяснил, помнит ли Франческа о зажатом в руке пергаменте, который потом исчез. Она не помнила. Пережитый ужас вызвал провал в ее памяти. Ее сознание отторгало часть реальности, связанной со слишком сильной болью.
Странно, что мичман обрадовался этому, словно боялся утратить рукопись. А чего ему было бояться? Подумаешь, какой-то монашек описал бредовое видение и сопроводил басню корявым рисунком. Если буквы тот выводил умело, то с рисованием у него не сложилось. Несмотря на примитивный набросок, Жорж не мог глаз оторвать от рисунка. Кривоватый полумесяц завораживал его.
Он корил себя за глупую привязанность к манускрипту, но ничего не мог поделать. Отдать пергамент Франческе было выше его сил. Полумесяц преследовал его, настигал во сне, во время разговора с маменькой или за любовными ласками горячей сицилийки. Брасов ощущал зависимость от дурацкого изображения и решил, что сходит с ума. Полумесяц чудился ему то там, то здесь… Мичман связывал это с потрясением, которое испытал от чудовищных разрушений в Мессине и бесчисленных жертв стихии. Такого количества трупов ему видеть не доводилось. Бывалые моряки признавались, что самые кровопролитные сражения не шли в сравнение с массовой гибелью жителей прибрежного города.
Он сам мог погибнуть от продолжающихся толчков и обрушений аварийных зданий, которые накрыли некоторых спасателей. Не удивительно, что у него возникло навязчивое состояние: нервы-то не железные. Полумесяц взял его в плен, сделал своим узником. Кое-какое знание латинского помогло Жоржу уловить смысл текста, но остались пробелы.
Пролить свет на историю рукописи могла бы Франческа, но мичман не приставал к ней с вопросами. Вдруг она вспомнит о пергаменте и потребует вернуть его?
– Что я скажу? Как стану оправдываться? Франческа сочтет меня вором и будет права…
Полумесяц освещал его жизнь зловещим сиянием. Мичман все сильнее пылал страстью к Франческе, ненавидел ее и себя, стыдился своей бедности, тратил на любовницу последние деньги, злился на маменьку, влез в долги. Пробовал играть. Неудачно. Хотел застрелиться. Не решился. Женитьба на Франческе невозможна, а бросить девушку после того, что между ними было, – нечестно, подло.
