Виктор Меньшов - Золотой мальчик

— Пока ещё не знаю. Мне должны позвонить сегодня вечером.

— Вы догадываетесь, что милиция прослушивает ваш телефон?

— Разумеется. Я дал бандитам телефон сотового телефона, который мне одолжили на службе, его никто не знает.

— Вы сами беседовали с бандитом, были какие-то особенности? Возможно, дефекты речи, индивидуальные особенности тембра голоса, пришепетывания, присвисты, причмокивания, картавость, акцент?

— Да нет. Ничего особенного, обыкновенный мужской голос, может быть чуть взволнованный. Да! Я слышал отчётливо гудок подъезжающей электрички.

— Это интересно, — оживился подполковник. — Это очень важно. Может быть, ещё что-то вспомните?

— Нет, больше ничего.

Ещё несколько вопросов, и я сорвусь и наговорю столько всего, что буду жалеть потом об этом всю жизнь.

— Угроз в ваш адрес, или в адрес вашей жены не было?

— Нет.

— У вас самого неприятностей финансового характера не наблюдалось? Возможно, какие-то трудности?

— Все мои, так сказать, трудности, решаются на уровне банка элементарно. Тем более, что я зарабатываю много. Намного больше, чем трачу, даже не ограничивая себя.

— И своих близких?

— Разумеется. Это всё?

— У меня, конечно, есть ещё вопросы, но я чувствую, что вы устали. Не буду злоупотреблять вашим терпением. Искренне вам благодарен. Я могу позвонить вам, если надо будет ещё кое-что уточнить?

— Да, пожалуйста. И чем я могу вам помочь?

— Увы, только информацией, чем же ещё? Если что-то интересное вспомните — позвоните мне. Договорились?

— Разумеется.

Они встали и направились к выходу. В дверях подполковник неожиданно оглянулся и спросил:

— Вы хорошо стреляете?

Я уже расслабился, посчитав разговор законченным, и потому не удержался и вздрогнул. Тем более, что не сразу понял, куда он клонит, и как нужно ответить. Наконец, сам чувствуя, что пауза затягивается, я сказал неуверенно:

— Я очень хорошо стреляю

— Откуда такая уверенность?

— Мои родители — профессиональные спортсмены — стрелки. У обоих куча наград, папа даже на Олимпийских играх выступал и завоевал медаль, а мама дважды была чемпионкой мира.

— А вы?

— Дальше кандидатов в мастера не пошёл.

— Отчего же? — притворно участливо спросил подполковник.

— Стрельба — спорт, требующий много времени, большой самоотдачи, можно даже сказать — жертвенности. Я, увы, качествами спортсмена-профессионала не обладаю. К тому же выбрал другой вид приложения своих сил. Вы удовлетворены?

— Жаль, конечно, что спортивная династия не состоялась, но ничего.

— Династия, кстати, состоялась. Правда, не совсем чисто в стрельбе, но моя сестра — мастер спорта международного класса по биатлону, кандидат в члены сборной России.

— Славная у вас семья.

— Не жалуюсь.

— А чем сегодня родители занимаются?

— Папа умер три года назад, а с мамой у нас сложные отношения.

Я задумался, стоит ли говорить всё этому отставнику. И решил, что чем больше говоришь правды, тем легче при необходимости чуть-чуть соврать.

— Видите ли, мама с отцом практически никогда не расставались. Всегда и всюду вместе: на сборах, на тренировках, на соревнованиях, дома. Они даже нас сравнительно легко отпустили из дома. А когда после смерти отца мама осталась одна, ей было тяжело и непривычно. Я в это время, как назло, уехал в командировку, сестра уезжала на сборы. Словом, мать не выдержала испытания одиночеством и запила. При этом весьма сильно, если даже при её железном характере не могла остановиться. Словом, когда я вернулся из командировки, она уже была законченной алкоголичкой. Мы с приехавшей вскоре сестрой пытались образумить её, но тщетно. Тогда я определил её на принудительное лечение.

— И помогло? — почему-то удивился подполковник.

— Помогло. Но со мной она с тех пор не разговаривает, считает меня предателем, вместо того, чтобы благодарить. Ну как, вам достаточно?

— Вполне. Извините. И ещё хотел вам сказать — когда они позвонят вам, я имею в виду, насчёт выкупа, дайте мне знать. Вы с этим делом в одиночку не справитесь. А я могу помочь. У ваших помощников профессиональных навыков не хватит. Учтите, я специализировался на заложниках и переговорах с террористами. Так как?

— Я подумаю, — холодно ответил я.

— Да уж, пожалуйста, подумайте. И учтите, вы рискуете не только своей жизнью, вы рискуете прежде всего жизнью вашего сына.

— Хорошо, — я уже начинал терять терпение и контроль над собой.

Поэтому пошёл прямо на моих гостей, как бы выталкивая их из комнаты в прихожую, где уже выжидающе подскочили мои охранники.

— Было очень приятно с вами побеседовать, — говорил я гостям. Звоните. Я всегда готов помочь по мере моих скромных возможностей.

Потом я повернулся к охранникам.

— Проводите, пожалуйста, гостей. У меня много дел, если кто-то будет спрашивать — меня нет.

И уже с трудом сдерживаясь, повернулся к гостям спиной и пошел в комнату. Это, разумеется, крайне невежливо, но мне было наплевать.

Уже в дверях меня снова остановил настырный подполковник.

— Если вам позвонят по поводу выкупа, постарайтесь оттянуть время. Ненадолго, иначе они станут беспокоиться. Скажите им, что сумма большая, к тому же они сами потребуют мелкими купюрами.

— Но у них мой сын! — возмутился я. — И каждый проведённый с ними день — это не самый лучший день в его жизни, поверьте.

— Я всё знаю, но пока деньги не будут переданы, он будет жив.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать то, что ваш сын для них — не более, чем свидетель. Свидетель, который видел их лица, слышал их разговоры, голоса. Но пока они не получили деньги — ваш сын будет жить. Кстати, когда станут требовать деньги — поставьте жёсткое условие, что пока не услышите голос сына, больше вести переговоры не будете. Это тоже выигрыш во времени.

— Почему вы так думаете? Он может быть рядом.

— Вряд ли. Они хорошо готовились, значит, у них есть своя квартира, или ещё какое-то место, которым они дорожат и звонить оттуда вряд ли будут, они слишком опытные люди. И скорее всего — звонить они уезжают подальше от своего логова. Так что им потребуется время, чтобы дать вам возможность поговорить с сыном. Тем более, что завтра и послезавтра — выходные дни. Скажите им, что деньги будут в понедельник.

— Как мне быть с милицией?

— Я бы не советовал ставить их в известность. Они вряд ли чем смогут помочь, у них нет должного опыта. И в любом случае, они помогут только если найдут место, где спрятан ваш сын. Во время же передачи денег такие операции, если они и проводятся, то заканчиваются, как правило, большой кровью.

— И что же вы мне советуете? — Я ничего вам не советую. Я не имею такого права. Вам решать, к кому обращаться за помощью. Но только не спешите передавать деньги. И позвоните мне, если нужна будет помощь при передаче денег.

Я ничего не ответил, просто встал в дверях и смотрел, как они обуваются. В огромном холле-прихожей им было явно немного не по себе, они вертели головами, не находя своей обуви. Я сделал незаметно знак охране, один из трёх ребят подошёл к дверце стенного шкафа, замаскированного под зеркало. Створка легко скользнула в сторону, открывая ряды полочек с обувью.

Подполковник достал снизу свои ботинки, они слегка подсохли и оказались в белёсой кайме уличной соли, которую московские дворники во все времена предпочитают лопате. Он запихнул тапочки вниз, не наклоняясь, покрутил головой, и я догадался, что он ищет что-то, на что поставить ногу, с его комплекцией наклониться, чтобы завязать шнурки, было проблемой.

И он предлагает мне свою помощь? Как он будет воевать с бандитами, если с собственными шнурками справиться не может. Но он справился. Он запихал ноги в свои ботинки-корабли, не развязывая шнурки и яростно сминая задники.

Странные у меня сегодня посетители, странные. Впрочем, участкового инспектора и раньше трудно было чем-то удивить, а в наши-то новые времена и подавно. И всё равно странные. Даже внешне чудные какие-то. Заметь я таких на улице — обязательно запомнил бы. Так, на всякий случай. Люблю запоминать. Благо память у меня отменная, сколько раз она меня выручала. Только сейчас лучше и не помнить ничего и никого.

Я как-то давно в музее Ленина был, так у него на столе в кабинете стояла такая статуэтка: сидят рядышком три смешные обезьянки. Одна закрывала лапами глаза, другая затыкала себе уши, а третья — зажимала ладонями пасть. Как рассказывала экскурсовод, эта статуэтка какая-то аллегория, кажется, из Китая, и означает она — "ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу". Вот в наше время и надо быть таким, как те обезьянки. А эти, что пришли, суетятся чего-то.