Похоже, куда большее впечатление рассказ детектива произвел на наставницу Кокин. Когда детектив только вошел, она отложила кото и сидела в позе вежливого ожидания. Услышав же его рассказ, в ужасе раскрыла свои почти не зрячие глаза, плечи у нее дрогнули, и она глубоко вздохнула. А реакцию Киё скрыла белая маска, лишенная всякого выражения и до жути неподвижная.
Неловкое молчание воцарилось в комнате, только Мацуко спокойно продолжала играть на кото. Разумеется, она прекрасно понимала, какие чувства питают к ней ее сестры, и притворялась равнодушной, чтобы разрушить чудовищный образ, который они создали. Но и ее личина дала трещину, когда детектив рассказал о струне кото на шее Томо.
— Инспектор считает это очень странным. Другое дело, если бы его удавили струной кото, но этого-то не было. Зачем понадобилось убийце, задушив его какой-то веревкой, потом затягивать на шее струну так, будто он был удавлен ею?
Мацуко сбилась с лада, услышав слова детектива. Однако продолжила игру.
— Значит, убийца, — говорил детектив, — хотел почему-то привлечь внимание к струне кото. Это единственное возможное объяснение. К струне кото или, может быть, к самому кото. Кстати, когда господин Такэ был убит, убийца использовал хризантемовую куклу — другими словами, хризантему. А теперь — кото, то сеть цитру. Цитра и хризантема. Ёкикотокику. Топор, цитра и хризантема.
И тут пальцы Мацуко извлекли какой-то ужасный царапающий звук, и одна из струн кото лопнула.
— Ах!
Мацуко и Кокин вскрикнули почти одновременно. Встревоженная наставница приподнялась на коленях, а Мацуко торопливо сняла плектр. С указательного пальца правой руки капала кровь. Вынув платок из рукава кимоно, она обмотала им палец.
— Вы поранились? — спросил детектив.
— Да, вот этой струной…
Кокин, наставница игры на кото, застыла, стоя на коленях, но, услышав слова Мацуко, нахмурила брови, словно в смятении, и пробормотала про себя:
— Вот этой струной?
Детектив заметил в глазах Мацуко вспышку неистовой ярости, тут же погасшую. Взгляд мгновенно приобрел обычную невозмутимость.
Почти не зрячая Кокин, конечно, не заметила реакции Мацуко и осталась стоять на коленях, прижав руки к груди, словно успокаивая биение сердца. Рядом с ней в нерешительности сидел Киё. Почему-то, когда Кокин вскрикнула и приподнялась, он прянул к ней, словно хотел поддержать.
Мацуко с недоумением посмотрела на сына и свою наставницу, но тут же повернулась к детективу.
— Что, струна кото и вправду была затянута на шее Томо?
— Простите меня, мне надо уйти, — вдруг порывисто заявила Кокин, вставая.
Очевидно, рассказ детектива ее напугал, она была ужасно бледна и как будто нетвердо держалась на ногах.
— Я вас провожу. — Киё тоже встал.
Кокин удивленно смотрела на него своими почти слепыми глазами.
— Ах, господин Киё, как это любезно с вашей стороны! Но я не хочу вас затруднять.
— Ничего страшного. Не хватало только, чтобы вы споткнулись, так что позвольте мне проводить вас до дверей.
Кокин не могла отказаться — Киё уже ласково взял ее за руку.
— Что же, очень вам благодарна. До свидания, госпожа Мацуко.
Мацуко, наклонив голову набок, с любопытством глядела на уходящих, потом опять обратилась к детективу с вопросом:
— То, что вы сказали, будто на шее Томо оказалась струна, это правда?
— Да, правда. Это что-то значит для вас?
Мацуко некоторое время молча размышляла, но потом подняла глаза, казавшиеся почти сумасшедшими.
— Ну да… это может быть… мои сестры что-нибудь говорили об этом?
— Они, видимо, тоже что-то знают, но не говорят, что именно.
В этот момент вернулся Киё. Однако, вместо того чтобы остаться с Мацуко и детективом, молча, кивком головы простился с ними и ушел в свою комнату. Когда он проходил мимо, Мацуко вздрогнула, словно на нее повеяло ледяной стужей.
— Госпожа Мацуко, прошу вас, скажите мне, что вы знаете об этом. Лучше, чтобы все было известно.
— Да… — Глаза Мацуко смотрели в одну точку, как у одержимой. — Но я ничего не могу сказать вам, не обсудив это с сестрами. Кроме того, история эта слишком странная, слишком невероятная. Мне необходимо сначала переговорить с ними, а потом, может быть, когда вернется инспектор Татибана, я расскажу, если смогу.
Мацуко звонком вызвала служанку и велела ей немедленно вызвать Фурудатэ, семейного поверенного. После чего впала в безмолвное созерцание.
Спустя два часа на виллу из деревни Тоёхата вернулись инспектор Татибана и Киндаити.
В недрах виллы Инугами, в просторной комнате, устланной татами, на простом деревянном алтаре по-прежнему стояла украшенная крупными хризантемами фотография покойного Сахэя Инугами, чье тонкое лицо до глубокой старости хранило следы былой красоты. На этот раз еще два человека — мужчина и женщина — не явились на собрание членов клана Инугами.
Оставалось только гадать, о чем думает Сахэй, глядя с фотографии на алтаре и видя, как с каждым разом редеет, как зубья расчески, его семейство, собирающееся здесь.
На днях Такэ. Сегодня Томо и Саёко. Она, чей разум не выдержал страшного потрясения, может быть, еще вернется к нормальной жизни, но он, чье тело сейчас лежит, вскрытое доктором Кусуда, на столе в больнице Насу, никогда уже не придет на собрание семьи.
Если не считать отсутствующего Сизумы Аонума, из прямых потомков Сахэя Инугами в живых остался один лишь Киё. Он восседал, как безжизненная статуя, в своей белой гуттаперчевой маске, безмолвный, как пришелец из мира иного, как таинственное болото, которое таится далеко в горах, неведомое людям с древних времен.
Рядом с Киё сидела Мацуко; чуть поодаль от них — Такэко и муж ее Тораноскэ; а еще дальше — Умэко, с глазами, покрасневшими от слез, и ее муж Кокити. Вот и все, что осталось от клана Инугами. Рядом с ними, но, понятное дело, все же в сторонке — Тамаё, явно уставшая после всех потрясений вчерашнего дня, но тем не менее не поблекшая. Ее хрупкая красота, воистину бессмертная, как вечно цветущая весна, с каждым ее появлением становилась все более чарующей. Макака расположился рядом с ней.
В стороне от членов семьи расположились инспектор Татибана и Киндаити, вернувшиеся из деревни Тоёхата, и адвокат Фурудатэ, вызванный Мацуко. Кроме того, там присутствовал детектив Ёсии, тот самый, первым принесший дурную весть. И все они затаили дыханье в ожидании, что вот сейчас раскроется нечто очень важное.
Стояла такая тишина, что можно было слышать потрескивание угольков в жаровне посреди комнаты, и воздух в комнате был напоен острым запахом хризантем и предчувствием зла. Наконец Мацуко нарушила удушливое молчание.
— Теперь я отвечу на ваш вопрос. Такэко, Умэко, вы согласны, чтобы я рассказала все, да?
Как всегда, в голосе Мацуко прозвучала властность. Такэко и Умэко, на которых снова надавили, обменялись испуганными взглядами, но кивнули с мрачной покорностью.
— Все это известно только нам, и мы договорились никогда никому ничего не рассказывать, и до сих пор не рассказывали, и предпочли бы, если бы то было возможно, унести нашу тайну в могилу. Однако обстоятельства вынуждают нас раскрыть ее. И Такэко, и Умэко согласились со мной, что мы должны пойти на это единственно ради того, чтобы вы могли отомстить за смерть их сыновей. И быть по сему. Теперь уже не имеет значения, что вы подумаете о нас, услышав эту историю. У каждого есть свои причины для оправдания неприглядных поступков. У каждого есть право защищать свое счастье, а тем более у матери, которая должна бороться не только за себя, но и за счастье своих детей, даже если люди ее осудят.
Замолчав, Мацуко окинула собравшихся пронзительным взглядом хищника. И снова заговорила:
— Это было примерно в то время, когда родился Киё, а значит, лет тридцать тому назад. Думаю, все вы слышали, что в то время наш отец, Сахэй Инугами, сошелся с женщиной низкого происхождения по имени Кикуно Аонума. Она работала на его шелковой фабрике, и лет ей было, наверное, восемнадцать или девятнадцать. Особой красотой или умом она не отличалась — обыкновенная девушка, единственным достоинством которой была кротость. Как этому созданию удалось соблазнить нашего отца, понятия не имею, но когда он с ней сошелся, на него даже смотреть было неловко — так он был опьянен. Наверное, такое нередко бывает с влюбленными мужчинами почтенного возраста — в то время отцу было уже за пятьдесят, дело Инугами наконец твердо стало на ноги, Сахэй Инугами уже входил в предпринимательскую элиту страны, и все же он влюбился без памяти в скромную работницу с его собственной фабрики, простую восемнадцатилетнюю девушку. Нетрудно представить, какой это вызвало скандал.
Даже сейчас голос Мацуко задрожал от вновь ожившего гнева.
