— Черт возьми, почему вас ничто не устраивает? — воскликнул Фредерикс со злостью. — Почему никогда нет достаточного основания, чтобы что-то предпринять?
— У нас есть основание что-то предпринять, — возразил я. — Но что-то правильное, а не наоборот.
— Что именно?
— Вы кое-чего не заметили, — сказал я, и когда Фредерикс снова посмотрел на записку, которую он все еще держал в руках, добавил: — Не в формулировке. Во времени, когда ее подкинули.
Он мрачно взглянул на меня, считая, что это не имеет отношения к делу.
— Что вы имеете в виду? Во времени! Естественно, она пришла после убийства.
— Она появилась, когда доктор Камерон проводил групповую терапию с теми, кто составляет наш список подозреваемых. — Я повернулся к Камерону: — Кто-нибудь выходил за этот час, что продолжалось занятие?
— Нет.
— Что вы предполагаете? — опять не понял Фредерикс. — Что вокруг дома бродит Файк, что он проник сюда и оставил эту записку?
— Нет. И я также не думаю, что О'Хара или Мерривейл сбежали из тюрьмы или что Дорис Брейди прикидывается кататоничкой.
Фредерикс развел руками:
— Но это весь наш список подозреваемых.
— Разумеется. Но это означает, что мы допустили ошибку в самом начале. Это означает, что в списке подозреваемых преступника нет. Потому что оставить записку и пилу мог только кто-то из семи постояльцев, которых не было на утреннем занятии. Занятие уже началось, когда я вышел из комнаты, и только что закончилось, когда я вернулся, следовательно, ни у кого из присутствовавших там не было возможности это сделать.
— Но ведь мы уже вычеркнули из списка всех остальных, — возразил доктор Камерон.
— Мы ошиблись, — сказал я. — Мы перестали подозревать кого-то такого, кого подозревать следовало.
Фредерикс недовольно фыркнул:
— Прекрасно. Три дня спустя мы обнаруживаем, что работаем с неверным списком.
— Такое случается, — заметил я, не видя смысла в том, чтобы выгораживать себя.
— Ну, кто же теперь? Семеро, вы сказали?
— На самом деле шестеро, поскольку Боб Гейл все время был со мной. Мы ни разу не приближались к моей комнате настолько, чтобы он смог сбегать в тайник, взять записку и пилу, занести их в мою комнату и вернуться до того, как я выйду из комнаты, которую обыскивал.
Доктор Камерон пододвинул к себе бумагу и карандаш:
— Кто эти шестеро?
— Мэрилин Назарро, Бет Трейси, Роуз Акерсон, Молли Швейцлер, Дональд Уолберн и Джордж Бартоломью.
Он записал имена, которые я назвал, а затем изучил их, морща лоб.
— Четверых из них можно сразу же вычеркнуть. Они пострадавшие. Остаются Мэрилин Назарро и Бет Трейси. — Он посмотрел на меня. — Почему мы считали, что с ними все чисто?
— Они были среди тех, кто наблюдал за игрой в пинг-понг, когда был подстроен несчастный случай на лестнице и я сломал руку.
— В комнате было человек шесть, — заметил Фредерикс. — Боб сказал, что никто не выходил, но почему он так уверен в этом? Он был занят игрой и не считал присутствующих по головам.
— Итак, это одна из двух девушек, — заключил доктор Камерон, — Мэрилин Назарро или Бет Трейси.
— Не обязательно, — возразил я. — Это может быть и кто-то из тех остальных четверых.
— Но они жертвы. — Он рассматривал список, лежавший на его столе. — Разве нет? Да. Роуз и Молли — стол в столовой, Джордж Бартоломью — ось от кровати в кладовой, Дональд Уолберн — стремянка. — Он взглянул на меня. — Вы же не думаете, что один из них нанес увечье сам себе? Специально?
— Возможно, — сказал я.
— Чтобы отвлечь от себя внимание, вы это хотите сказать? — предположил Фредерикс.
— Это одна из возможных причин. Но не единственная. Послушайте, мы все время допускали, что мотив преступника лишен логики, но можем ли мы упускать возможность того, что злоумышленник решил, что ему самому следует стать одной из жертв?
— Это возможно, — сказал Фредерикс. — Но маловероятно.
— Все, здесь происходящее, маловероятно, но тем не менее оно происходит, — парировал я. — Я бы не стал ожидать чего-то вероятного в таком заведении. Это возможно, как и то, что один из несчастных случаев вовсе не был подстроен. Просто «попался, который кусался».
— Мы знаем, что стремянка была подпилена, — сказал доктор Камерон. — Я сам видел распил.
— Это исключает Уолберна, — признал я. — А что остальные? Джордж Бартоломью может быть преступником, а то, что его ударило осью — чистая случайность. Он мог полезть в кладовку за чем-нибудь, что ему было нужно для его ловушек. Или, например, тот стол в столовой просто развалился, хотя его никто не трогал.
— Вы говорите все менее и менее вероятные вещи, — рассердился Фредерикс.
— Я не хочу дважды допускать одну и ту же ошибку. Физические законы возможного сократили список подозреваемых до шести человек. Больше никто не мог подложить записку и пилу в мою комнату. Я не хочу исключать из списка никого из них на основе догадок и предположений, поскольку все, что у меня есть, — это те же догадки и предположения, из-за которых я с самого начала совершил ошибку. На этот раз, я уверен, у меня в списке есть преступник, и я не хочу, чтобы он снова ускользнул.
— Хорошо, — сказал Фредерикс, — я понимаю. Так что вы собираетесь делать? Снова обыскивать комнаты?
— Собственно говоря, да. Но на этот раз все будет проще: мне нужно лишь найти бумагу, такую же, как та, на которой были написаны записки. Мне придется за четверть часа осмотреть шесть комнат. Найду я бумагу или нет, я спущусь на занятие по групповой терапии, когда закончу обыск. Мы будем знать, что за одним столом с нами сидит преступник. С бумагой или без нее мы сделаем все, что сможем.
— Сделаем, что сможем? Например?
— Например, нам будет проще разговаривать с Йонкером, если мы сможем представить ему еще одно признание.
В столовой, когда я пришел пообедать, было почти пусто. Был занят только один стол. За ним сидели Джордж Бартоломью и Дональд Уолберн. Я подошел к ним и спросил:
— Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
Бартоломью поднял голову, снова продемонстрировав заживающие, но все еще жутковатые шрамы на щеке и вокруг рта. Нанесенные самому себе по доброй воле? В это трудно было поверить.
— Ну конечно, — ответил он, — присаживайтесь.
Дональд Уолберн не сказал ни слова и даже отвел глаза от тарелки. Он ел суп с лапшой — медленно, размеренно и почти механически, но от него исходило ощущение чересчур полной осведомленности. Он напрягся из-за моего присутствия, и я физически почувствовал это напряжение, словно между нами выросла стена.
Я впервые находился так близко от Уолберна, хотя видел прежде несколько раз, как он медленно передвигается на костылях, которые сейчас стояли за его спиной у стены. Это был худощавый человек лет пятидесяти, с орлиным носом. Дональд Уолберн провел часть своей юности и молодости в разных тюрьмах по обвинению в кражах со взломом и мелких кражах, но после того, как шестнадцать лет назад закончился его последний тюремный срок, держал он себя вполне благопристойно. Уолберн никогда не был женат и время от времени жил в семье своего женатого брата. Большей частью он работал на заводах, иногда водил такси, а проблемы, очевидно, у него начались более шести лет назад, когда он поспорил на работе с мастером и тот использовал длинный перечень тюремных заключений Дональда для его увольнения. После этого Дональд Уолберн перестал доверять всем, ему казалось, что тот мастер преследует его при переходе с одной работы на другую, чиня всевозможные препятствия. В конце концов он пришел к заключению, что мастер был просто агентом бандитской группировки, заправлявшей всем в одной из тюрем, где он сидел пятнадцать лет назад, и эта группа решила смеха ради измываться над ним весь остаток его жизни. Он винил их в том, что так никогда и не женился, в том, что между семьей его брата и им росла горечь отчуждения, что ему все трудней становилось удержаться на работе, что в его жизни все совершалось и совершается не правильно. Наконец, он набросился в баре на незнакомого человека и здорово поранил его разбитой бутылкой, потому что думал, что этот человек из той банды. Его поведение после ареста привело к психиатрической экспертизе и в итоге к принудительному четырехлетнему лечению в психиатрической лечебнице штата. В его досье не говорилось, что он вылечился. Там было сказано, что он научился справляться со своими проблемами и контролировать свои поступки, а это означало, что он по-прежнему таит в себе подозрения по поводу тюремной банды, но, вероятно, больше не будет предпринимать против них никаких действий. Возможно, он обвинял тех бандитов и в том, что под ним треснула ступенька стремянки и он сломал ногу. Глядя на него, я не мог поверить, что он сам себе это устроил.
