Но интуиция подсказывала, что мучения, напротив, могут продолжаться бесконечно долго, а воображение, стоило лишь закрыть глаза, рисовало выпуклые зримые картины кровавой расправы и предсмертных страданий, ужасных в своей болезненности. Получив выкуп или хотя бы долю выкупа, преступники, это ясно как день, избавятся от Десятникова, который в будущем может стать центральной фигурой следствия. Ни слезы, ни уговоры, ни обещание молчать, разумеется, не подействуют на злодеев. Это тоже ясно.
Наверняка в этом загородном доме есть русская печь или камин. Там и сожгут останки расчлененного тела. Предварительно выпустят кровь в ржавое корыто, сольют в снег. Найдется в доме и топор. Руки, ноги, голова полетят в печку. А дальше? Выгребут обгоревшие кости вперемежку с углями, истолкут их в муку, свалят в выгребную яму. Возможно, в доме даже есть промышленная мельница, специально для таких целей, чтобы прятать концы в воду, не оставляя ни малейших улик.
Мужчины они серьезные, видимо, похищения людей поставили на поток, на конвейер. Только освободится место после Десятникова, тут же привезут следующего заложника. В таком деле без промышленной мельницы никак не обойтись. А может, дело совсем худо: он попался на крючок садистам, которые и выкупа требовать не станут? Они коллекционируют пальцы своих жертв… Или головы? Или ещё что-то? Другие органы… Десятников передернул плечами. Складывают части тела убитых в банки с раствором формалина, а эти банки ставят на полки, вместо книг. А потом длинными зимними вечерами разглядывают экспонаты своей страшной коллекции, любуются ими, вспоминают.
«А помнишь, как такой-то визжал, когда его кастрировали? Ой, как визжал, я чуть было не оглох. А потом, когда все кончилось, сразу успокоился, затих, даже сигарету попросил». А другой садист в ответ: «А помнишь, как доцент Десятников умирал? Ой, как трудно он умирал, бедняга. Как он ужасно мучался. Не поверишь: самому стало его жалко. Сроду не видел таких страшных мучений. Он весь поседел от боли». Говорит, а сам взгляда не может оторвать от содержимого стеклянной банки. Говорит, и утирает подбородок, потому что слюни бегут изо рта от этих воспоминаний.
Возможно, события примут несколько иной оборот. Садисты грязно надругаются над доцентом, выколют ему глаза, язык вырежут, а на груди выжгут каленым железом сатанинский знак, как некогда фашисты выжигали на груди партизан звезду… И оставят жить, но такая жизнь будет хуже страшной смерти, куда хуже. Десятников до боли сжал зубы. И ещё ему отрежут уши, конечно, уши отрежут. Это само собой.
«А уши– то, зачем отрезать?» -продолжил внутренний диалог Десятников. А затем, чтобы не смог узнать своих мучителей по голосам. Вот зачем. Что же тут непонятного? Это как пить дать, что уши оттяпают садовыми ножницами. Он погладил ладонью пока ещё целое ухо и одновременно запустил другую руку в глубину портфеля. Бумаги, бумажки, пара иллюстрированных журналов, ручки. Разумеется, портфель обыскали, вытряхнули все его содержимое на этот самый круглый стол посреди подвала, а затем бросили все бумаги обратно в портфель.
Нет, к содержимому портфеля не притронулись. Потной ладонью Десятников нашарил обмотанную изоляционной лентой рукоятку ножа с длинным трехгранным клинком, напоминающего штык китайского карабина. Теперь нужно действовать крайне осторожно. Его тюремщики наверняка скрытно наблюдают за поведением своей жертвы, они не должны ничего заподозрить. Возможно, они нашли нож в портфеле и теперь подглядывают за Десятниковым и посмеиваются: смотрите, какой умник нашелся, нож в портфеле носит. Тебя и будем этим ножичком на части мелкие рубать. Десятников заворочался, закряхтел, засовывая нож в рукав пиджака острием к локтю, а ручкой к ладони.
Вспомнились описанные в газетах случаи, когда заложникам удавалось бежать от перепившихся или потерявших бдительность преступников. Иным даже удавалось расправиться со своими обидчиками. Вытащив руку с ножом из портфеля, Десятников осторожно застегнул его замочки. Так или иначе, теперь у него есть оружие, совсем неплохое оружие для ближнего боя. И ещё вопрос, кто кому станет уши резать. Нож лежал в рукаве вдоль предплечья, холод стали пробивался сквозь тонкую материю рубашки. Да, насчет ушей – это ещё вопрос. И насчет всего прочего – тоже вопрос. Кто и чьими останками печь топить станет – большой вопрос.
Теперь Десятников испытывал робкую надежду на спасение, но мысли, неприятные, страшные мысли, не уходили, от них по спине бежал холодок. Обычно людей похищают по чьей-то наводке. Что ж, это вполне укладывается в схему событий. Возможно, все это козни врагов, злопыхателей, тесно связанных с преступным миром. Десятников морщил лоб, напрягал память, стараясь извлечь из её темных глубин имена врагов или друзей, которых можно заподозрить в связях с мафией, но тщетно. Аспирант Павлинов как-то обмолвился, что купил у бандитов угнанную в Европе машину. Неужели он?
Десятников вспоминал тщедушного Павлинова, долговязого, с впалой грудью, вечно непричесанного. Мразь, как он смог? Видимо, проигрался в карты, а рассчитываться нечем. Он и сказал бандитам, мол, чиркну вам имя и адресок одного доцента, у которого тесть большая шишка, с этого дела вы снимете такой навар, что надолго хватит. Но есть тут одна заминка… Павлинов не играет в карты. Десятников пробовал как-то затащить аспиранта на преферанс, но то ответил, что карты в руки не берет.
Не в домино же он проиграл Десятникова, не в шахматы. Бандиты в домино с Павлиновым не сядут. Аспирант отпадает. Не того поля ягода, кишка у него тонка с бандитами якшаться. А про мафию он тогда просто сдуру ляпнул, болван этакий. Такому хлюпику, как Павлинов, мафия, небось, за каждым кустом мерещится. Но если не он, то кто же?
А может, жена, Люся? Снюхалась с каким-нибудь подонком, и однажды они решили, что Десятников им помеха. К чему таиться, прятаться, если можно встречаться, жить открыто? Вот и предстоящий отъезд Люсии к родственникам в Тулу теперь выглядит подозрительно. Не к родственникам она едет, а куда-то в другое место, со своим сожителем едет. Змея, сука. Законопатила живого мужа в этот сырой склеп, где он без посторонней помощи отбросит копыта через день-другой. От жажды, от холода. То-то она в последнее время все дулась, как мышь на крупу, все морду воротила, не желая с ним разговаривать. Якобы обижалась на что-то. Вот в чем, оказывается, секрет её обид. А он, слепой дурак, проспал все на свете, проглядел жену. Крякнув, Десятников сел на топчане, едва не выронив из рукава нож с трехгранным клинком. Боже, как он был наивен. И Люся, змея подколодная, отдала на растерзание бандитам собственного мужа.
Неужели нельзя было расстаться по-человечески, цивилизовано, как интеллигентные люди? Загс, заявления, развод. Она опасалась, что Десятников станет настаивать на разделе имущества, станет судиться из-за денег, дачи, квартиры, наконец, постельного белья. Судиться и судиться, до исступления, до посинения. Меркантильная сучка, тварь. Вот ведь тварюга какая. Опустив голову, он, раздавленный ужасными мыслями, невидящими глазами уставился в пол. Как все гнусно, как беспросветно…
* * *– Олег Олегович, вы не спите?
Десятников дернулся всем телом, как от удара током, поднял голову. Голос знакомый, точно, это голос Сорокина или как там его? В распахнутый над лестницей люк пробивался яркий электрический свет. Человек стоял на ступеньках, звал Десятникова, манил рукой к себе.
– Олег Олегович, поднимайтесьльная. Идите наверх, тут холодно. Идите же сюда,
Встав на ноги и сделав несколько шагов вперед, Десятников снова испытал легкое головокружение. Ну вот, все страхи, все догадки и версии в прошлом. Сейчас ситуация разъяснится, сейчас любое объяснение, пусть самое чудовищное, лучше неизвестности. На ватных ногах он дошагал до лестницы, кистью левой руки придерживая нож в пиджачном рукаве. Одна ступенька, другая. Он зажмурился от яркого света, словно просидел в полутемном подвале, по крайней мере, год.
Большая комната, обшитые деревом стены, камин. Не похоже, чтобы здесь глумились над людьми, пытали пленников, выжигая на их телах сатанинские знаки. Крышка погреба упала, скрипнули половицы, собака залаяла совсем близко, видимо, в будке возле дома. Эти звуки вернули доцента из мира воображения в мир реальный, земной.
– Вот к столу проходите, присаживайтесь.
Егоров показал рукой на стул с мягкой спинкой.
Доцент, опустился на стул, плотно прижав рукав со спрятанным в нем ножом к бедру.
– Очень тут у вас мило, – сказал он первое, что пришло в голову.
– Хороший домишко, без лишней роскоши, без архитектурных излишеств, но построен на совесть.
– И подвал глубокий, – машинально отметил Десятников. – А стены не промерзают.
– Да, натерпелись вы там, понимаю, – Егоров вздохнул так тяжко, будто в погребе сидел именно он, а не доцент. – Обстоятельства заставили нас применить, так сказать, неординарные методы. За что сразу хочу попросить прощения. Кстати, супруга ваша предупреждена, что эту ночь вы проведете вне дома. Срочная деловая встреча. А подробности мы сочинять не стали, у вас это лучше выходит, сочинительство.
