Я понял, что мой друг детства не желает говорить всю правду о сложившейся ситуации на ВБ. Я тяпнул шампанского и сделал вывод: мало денег — тебе плохо, много — у других голова болит.
— И потом, — заметил. — Мы с Илюшей делали свой бизнес честно. На бирже есть на то документальные зарисовки.
— Ладно, живописец, — проговорил Сухой. — Не болтай про Илюху. Ни-ко-му!
— Не буду.
— Я тебе, конечно, верю, но завтра проверю, — погрозил пальцем. — Ты у нас известный завиральщик.
— Я — завиральщик? — возмутился.
— Если все так, как говоришь, — не слушал меня, — то нашего дурика надо беречь, как зеницу ока.
— Зачем? — не понял.
Василий Сухой потукал пальцем по моему лбу, как по кастрюле, и посоветовал подумать ночью. Прощаясь, заявил, чтобы мы ждали его к десяти утра.
— И без меня никуда, — заявил безапелляционным тоном. — Если не хочешь без башки остаться.
— Вася, ты о чем? — вскричал я.
— О наших делах, — ответил. — Советую, — пошутил, — спать с топором.
Я выматерился в голос, когда полубандит убрался восвояси. Что же это делается, господа? Никакой возможности перевести дух. Такое впечатление, что государству выгодно перекрывать всем нам кислород, как на секретной субмарине, и держать впотьмах, чтобы мы чувствовали глубокую признательность оттого, что нам подают ломтями свежий воздух и разрешают жечь лучину.
Не любят у нас счастливых и удачных — не любят. Счастливчик раздражает всех своим вызывающим вольным обликом. А гениальный уникум вообще вызывает ненависть.
Что там говорил Сухой о нашем аутисте: беречь, как зеницу ока? Как зеницу ока?
Бог мой, конечно же! Мой криминальный приятель, узнав о феноменальной способности нашего общего друга, сразу предположил, что некто попытается взять под контроль дар Ильи Шепотинника. Он же — курица, скажем банально, но верно, несущая золотые яйца.
Еть` твою мать, Слава, мозги твои вовсе заплесневели, коль не в состоянии просчитать на ход вперед свои и чужие действия. Если Система возжелает взять в серьезный оборот нас, то никаких сомнений: от меня останется мокрое место, а Илюшу будут нещадно эксплуатировать, как верблюда в каракумских песках. Таковы реалии нашей бытия: побеждает сильнейший!
А кто у нас сильнейший? Верно — государство. Можно ли с ним сражаться на равных? Не знаю. Дедовский топор хил для этого.
Впрочем, нужны ли мы любимому государству? Оно большое, как айсберг в океане, а мы маленькие, как пингвинчики на нем. Мы находимся в разных мирах, и у каждого из нас свои интересы. Остается только надеяться, что эти интересы нигде не пересекутся.
Скорее, бои местного значения могут развернуться между группировками, желающими завладеть «золотым мальчиком». Именно этот ход нашей местечковой истории просчитал мой друг детства, а ныне криминальный авторитет. Авторитет? Ежели даже он занервничал, то у меня нет слов — одни междометия: в какое же я говно вляпался? Чувствую, в самое ароматное. Такое свойство моего вредоносного характера, и с этим ничего не поделаешь.
А-а-а, пошли все лесом, сказал себе, взяв в руки дедовский топор, любому недругу нить жизни перерублю. Мне терять нечего — не хочу более жить в нищете. Знаю, лучшая защита от неприятностей — это глубокая бедность. Но — довольно! Эта рабская мораль не для меня! Никаких компромиссов. Никаких сомнений. Никаких отступлений от своей выкристаллизованной мечты о миллионе.
«Миллион» для меня приобретает иной смысл — более высокий смысл, смею утверждать. Дело не в обладании бумагой с водными знаками. Дело в праве быть самим собой. Пафосен, как бывшая империя СССР? Возможно. Но это не самое плохое свойство моего характера. Дурно другое: я готов топором размозжить чопорный череп любому, кто встанет на моем пути. И никакой раскольниковой душевной маеты после испытывать не буду.
Поутру серебристая современная пролетка поджидала нас у подъезда. Право, не каждый день удостаиваешься такой высокой чести: использовать криминал в личных целях. О чем я и сказал Василию Сухому. Тот был свеж выбритым обличьем и сдержан в своих чувствах:
— Молчи, трепло. — И поинтересовался. — Как Илюша?
— Не видишь, — открывал дверцу, — лучше всех.
— Ыыы, — радостно улыбался аутист, садясь в салон. — Перестаешь знать людей, когда живешь среди людей.
— Чего это он? — удивился Вася. — Философствует?
— Ума палата, — посмеялся я. — Живет в свое удовольствие.
— И почему я не идиот, — сел за руль наш приятель. — Не было бы никаких проблем.
— А много проблем, — поинтересовался я, — у нас?
Наш криминальный друг выразительно чикнул себя ладонью по горлу, и мы помчались на валютную биржу — помчались с задором бездумцев-фаталистов.
ВБ встречала героев цветами, барышнями в кокошниках, духовым оркестром и лозунгом: «Российский миллионер — лучший в мире миллионер!». Разумеется, шучу, однако некая восторженность к нам присутствовала. Во всяком случае, господин Брувер был любезен, как гюрза в руках змеелова.
— Васечка, всегда тебя рад видеть, — радовался. — У нас большая удача. Это такая удача, я вам скажу. Везет же людям, — хихикал. — Чтобы мне так везло.
Мой друг отвечал, что удача — дама капризная, и он прибыл сюда с тем, чтобы она случаем не взбрыкнула. Исполнительный директор на это говорил, что он всегда готов создать благоприятные условия для мастеров экстра-класса и, если господин Мукомольников сегодня подтвердит свое мастерство, то ему предоставят отдельный кабинет и все необходимые технические атрибуты для более комфортабельной работы.
Я все это слушал, и меня не покидало ощущение, что собеседники ведут диалог вовсе о другом. За общими словами скрывается некий тайный смысл. Какой?
— Надеюсь, касса работает? — вмешался я. — Исаак Исаакович, вы обещали.
— Я держу слово таки, Слава, — оскалился г-н Брувер. — Как договорились вчера?
— Получаем «мелочь», — подтвердил, — и дальше режемся по крупному.
— Он не пропадет в этой жизни, — обратился директор к Василию. — Это я вам обещаю.
— Мы ещё от него наплачемся, — согласился господин Сухой и поправил себя, глянув на аутиста, рассматривающего абстрактную картину на стене. От них.
Что чувствует стабильный нищий, когда в его карман нечаянно закатывается золотое колесико удачи? Наверное, приступ иступленной радости и неверия в чудо? Потом начинаются терзания: почему колесико такое малое по размеру, а нельзя ли по более оторвать счастья. Ах, как не повезло!?. Ну и так далее. Скверен человечек в своих непомерных желаниях, как мордатый червь в могильной яме. И с этим ничего не поделаешь — такова человеческая природа.
Примерно такие же чувства испытывал я, когда снова оказался в кассе валютной бирже. Смазливая кассирочка Леночка ничуть не удивилась, узрев меня:
— За миллионом?
— Чуток меньше, — застеснялся. — Но миллион будет наш.
— Миллионом больше, миллионом меньше, — провела на своем ПК необходимые действия. — Поздравляю, — проговорила без особого энтузиазма. Значит, не все берем?
— Не все.
Жаль, что я человек слова: умом понимал, что надо хапнуть всю сумму и бежать под галантерейные гавайские кипарисы и пальмы, да как тут убежишь? Надо жить под родными березками и надеяться, что тебя не схоронят под ними раньше времени, отведенного Господом нашим.
Надо признать, что мизансцену в кассе я представлял куда ярче, чем это происходило на самом деле. Буднично все как-то случилось, скучно: Леночка отсчитала купюры, заложила их в аппаратик, который с шумом потеребил их, как ветерок листву, потом на нем высветились изумрудные циферки и… пожалуйста, получите и распишитесь.
Две долларовые пачки по десять тысяч, перетянутые тонкой медицинской резинкой, не произвели на меня должного впечатления. И даже более того — я почувствовал горечь разочарования. Почему? Эти две пачки были оскорбительно малы по сравнению с брикетами, запечатанными в полиэтилен и лежащими на столе.
Я сдержал свои отрицательные чувства: Слава, не хами, ты в начале пути и, ежели поведешь себя не дураком, то пара брикетиков будут твои.
— Спасибо, — поблагодарил Леночку. — Завтра приду еще, — пообещал.
— Буду ждать, — дежурно улыбнулась.
И я, заталкивая пачки в карманы брюк, поспешил в операционный зал, где уже находилась наша передовая группа в лице Васи да Илюши.
Застал их обоих нервничающих: аутист смотрел на экран и лепетал, как маленький ребенок, «спортсмен» тоже глазел на дисплей и не понимал дважды, что происходит с графиками и что от него хочет слюнявый психопат.
— Черт, — ругнулся я, — зачем включили ПК?
— Чего включили? — не понял тот, кто рубил деньги из воздуха.
— Персональный компьютер!
— Он работал, — пожал плечами Василий и поинтересовался состоянием Шепотинника. — Чего это он кочевряжится?
