— У меня есть для вас, — продолжал Метцендорфер, — интересная серия фотографий. — Он подождал.
Даллингер по-прежнему молчал. У фоторепортеров и графиков всегда имелись для него исключительно интересные серии; а потом обычно оказывалось, что это ничтожные однодневки.
— Из Саудовской Аравии, — прибавил, подумав, Метцендорфер и поднял правую бровь.
Даллингер застегнул первую пуговицу.
— Ах, — сказал он: звучать это должно было пренебрежительно.
Адвокат сделал несколько шагов в глубь комнаты. Он слабо улыбнулся.
— Да, — сказал он, — я был в тех краях.
— Гм, — отозвался Даллингер, занявшись следующей пуговицей. — Прием у короля, да? Подписание договора при дворе, что ли?
— Я был там с одним знакомым, — добавил Метцендорфер, скрывая радость, которую доставил ему ответ Даллингера, и поправился: — С одним компаньоном.
Редактор не стал больше медлить. Он опять повернулся к шкафу, вытащил оттуда маленькую баварскую шляпу и, прикрыв сначала тонзуру, энергично напялил ее на лоб. При этом он сказал, не глядя на Метцендорфера:
— Это никого не интересует. Таких фотографий — навалом, хороших и плохих. «Баварская стража» — газета солидная. Но из тех краев нам подошли бы, пожалуй, какие-нибудь истории о королеве или о гареме, да, что-нибудь в этом роде. — Он окинул взглядом письменный стол, дернул ручку ящика, проверяя, заперт ли он, и прибавил: — Всего несколько дней назад тут приходил один, предлагал то же самое. Фотографии еще здесь, у меня, надо будет отослать их ему. Я не мог вернуть их сразу, у него есть протекция в верхах. — Даллингер вздохнул. — Но у вас, слава богу, ее нет. Так что не будем терять время.
— Куда отослать? — с любопытством спросил Метцендорфер.
— О чем вы? — недоуменно спросил в свою очередь Даллингер.
— О фотографиях, — ответил адвокат, теперь все-таки взволнованно, — куда вы должны отослать фотографии, сделанные в Саудовской Аравии?
— Понятия не имею, — сказал Даллингер, снова уже совершенно равнодушно. — Где-нибудь, наверно, записан адрес. — Он вдруг взглянул на Метцендорфера и недоверчиво спросил: — А вас-то почему это интересует?
— Потому что дело идет об убийстве, — ответил Метцендорфер без промедления.
— Ах, — ошеломленно сказал Даллингер. Последовала долгая пауза, во время которой он почти машинально положил шляпу на стол и начал расстегивать пальто. Дойдя до верхней пуговицы, он остановился. Видимо, он хорошенько подумал. Он спросил: — Почему вы не сказали этого сразу?
— Потому что хотел узнать, — ответил адвокат, — был ли здесь Альтбауэр!
— Альтбауэр, — сказал редактор, — боже мой, да ведь это же он и есть, тот с фотографиями!
— Был! — поправил его Метцендорфер. — Был, господин Даллингер. Альтбауэр мертв!
— Господи! — воскликнул Даллингер, забыв о верхней пуговице, которую успел вынуть из петли только наполовину. — Что будет, когда узнает шеф! Ведь он же направил его ко мне!
— Это второе, — констатировал адвокат, заставляя себя держаться спокойно, — что я хотел узнать!
Вдруг Даллингер всполошился: он сделал несколько быстрых шагов к Метцендорферу, порывисто схватил его за плечо и воскликнул:
— Послушайте, господин, послушайте! Не дай бог, если до шефа дойдет, что вы узнали это от меня! — Он потряс его за плечо. — Я же не имею права разглашать редакционную информацию! Это может… — Он вдруг умолк.
Адвокату стало даже жаль Даллингера: побитый, растерянный, тот производил такое тяжелое впечатление, вероятно, потому, что поначалу вел себя нагло.
В эти секунды Метцендорфер заглянул в душу Даллингера и понял, что тот шел по жизни, как по льду, толщина которого неизвестна, зная лишь, что под этим льдом — бездна, и испытывая перед ней ужас, потому что лед мог сломаться, а плавать он не умел. Это был человек, которому перестроиться трудно. Весь мир, кроме его родного города, казался ему чужбиной, а где он мог найти здесь второе такое место? Возможно, думал Метцендорфер, даже весьма вероятно, что теперешний страх его необоснован, но это был старый страх, годами копившийся под кожей и сейчас вдруг прорвавшийся. Но адвокат понял также, что это состояние редактора дает ему, Метцендорферу, неожиданный козырь. Спокойно и стараясь при этом завоевать доверие Даллингера, он сказал:
— Я не хочу вредить вам, господин Даллингер. Я даже прошу прощения, что пытался узнать кое-что таким способом. — Даллингер пробормотал что-то невнятное. Пожав плечами, Метцендорфер немного повысил голос: — Но уж поскольку так вышло, нам придется поговорить, не правда ли?
Даллингер машинально поглядел на часы.
— Меня ждет жена, — сказал он автоматически. Метцендорфер промолчал. Редактор посмотрел на него смущенно. — В Пассау меня знает любой… Может быть, вы проводите меня до дома? — Он быстро прибавил: — Только… держась немного позади меня?
Метцендорфер подумал, что он все больше запутывается в странной для себя роли: брести через город Пассау за почти незнакомым тебе человеком! Тем не менее он сказал:
— Как вам будет угодно, господин Даллингер,?
Тот схватил свою баварскую шляпу. С облегчением — адвокат это почувствовал.
Затем Метцендорфер пошел за Даллингером. Адвокат видел, как тот приподнимал шляпу через каждые три-четыре шага: здесь его и правда знали почти все.
И будет трудно, подумал адвокат озабоченно, выяснить что-либо незаметно, тайком.
Жена Даллингера была не в восторге от незваного гостя. Маленькая, тихая, невзрачная, она походила скорее на какую-нибудь серую букашку, чем на мотылька. Дети шумели вовсю. Никто этого, казалось, не замечал.
Среди шума редактор пытался занять своего гостя, но дальше нескольких несвязных и пустых фраз дело не двинулось. Единственное, что действительно узнал Метцендорфер, — это то, что Даллингер зарабатывал около тысячи в месяц; негусто, подумал адвокат, во всяком случае слишком мало, чтобы трепетать перед кем-либо в этой лавочке, в том числе и перед «владельцем и главным редактором».
После еды жена Даллингера выдворила детей, убрала посуду и исчезла сама; в тот вечер Метцендорфер больше не увидел ее.
Даллингер остался с ним в той же комнате, где проходил ужин, они сидели за слишком большим и слишком тяжелым столом, на стульях с жесткими спинками. На стене висела картина — баварский народный танец на фоне снежных горных вершин, — на темном буфете на вязаной салфетке стояли расписанная цветами пустая ваза и рядом с ней латунный пеликан, изделие художественной промышленности. Вся комната была темная, до блеска отполированная, без единой пылинки, покрытый коричневым лаком пол тускло отсвечивал.
Редактор посмотрел на свои костлявые пальцы и с усилием, словно ему предстояло сделать признание, сказал:
— Пожалуй, я сразу расскажу вам все. Так будет проще. Господин Альтбауэр, видите ли, пришел ко мне в редакцию несколько дней назад; он с первого взгляда мне не понравился. Так уж он держался. И, будь моя воля, я его тут же выпроводил бы, но он пришел с рекомендацией от шефа… Этого я не люблю, ведь в таких случаях я вынужден брать снимки или рисунки, и либо они потом не идут, потому что никуда не годятся, и тогда начинаются неприятности из-за гонорара, либо я их печатаю, а они потом не нравятся шефу, и у меня опять неприятности. — Заметив, что он рискует отвлечься от темы, редактор слегка вздохнул и сказал: — Да, значит, господин Альтбауэр! Он принес мне снимки, сделанные в Саудовской Аравии, а также во Франции, но все одно и то же, пейзажи и фабрики, какие-то деревни, местные жители — ничего нового, да и снято к тому же плохо, иногда вяло. Просто любительские фотографии. Двадцать лет назад мы бы такое наверняка напечатали и еще бы гордились, но сегодня!.. Конечно, мы — политическая газета, но и газета массовая, потому что без масс политику делать нельзя. И мы конкурируем с иллюстрированными журналами, они нас обогнали, они формируют вкус, так что нам надо поспевать за ними.
Это слетало у него с языка очень легко; у Метцендорфера складывалось впечатление, что Даллингер излагал журналистские принципы своего шефа. Но адвокат знал, что ему нужно терпение, если он хочет вытянуть из недоверчивого редактора что-либо конкретное.
— Так вот, я отодвинул от себя к Альтбауэру лежавшие на столе фотографии и сказал, что мы не можем использовать их. Тут он взъярился и так посмотрел на меня, но не стал кричать, нет, только губы у него сузились, и он зашипел: «Черта с два! Он хочет оставить меня с носом, ваш шеф! Я затеял проект, миллионный проект! Я все наладил, и договоры подписаны. Но когда этот проект был у меня почти что в кармане, в Париже в НАТО вдруг заявили, что им требуется письменное согласие западногерманского правительства. Я тут же связался со своим мюнхенским партнером, чтобы тот получил такое письмо у министра, и партнер мне ответил, что получит, а позднее, что письмо есть и чтобы я приезжал. А приехав во Франкфурт, я узнаю, что меня хотят выкинуть из моего проекта, а вместо меня в дело войдут другие, и один из них — ваш шеф, потому что это он добыл письмо от министра. Вот так. Но я всадил в этот проект все свои деньги, у меня нет ни гроша, и я сказал вашему шефу, что мне не на что даже добраться отсюда до Мюнхена, если он не даст мне взаймы. Он вернет свои деньги, ведь мне как-никак причитается компенсация за мою долю в сделке, так что он сможет вычесть мой долг. Но он только ухмыльнулся, он ведь человек бездушный, и сказал, что размеры компенсации ему пока неизвестны, так что лучше мне просто продать его газете снимки, которые я привез из Саудовской Аравии. И поэтому я здесь, и вы их купите!»
