– Не понимаю, о чем речь.
– В отделении Спойон есть санитар, Гордон. У него их полны карманы. Пойдем, спросим, где он их берет?
Офицер оглянулся через плечо, проверяя, не слышат ли подчиненные, но те, скучая над работой, не заметили ее обвинений.
– Миссис Грегсон, уверяю вас…
– О, бросьте это, мистер Ланг. Я провожу ночные обходы. У вас, мужчин, одно на языке. Что вытворяет Фифиор Трикси с вашим маленьким джентльменом. Какие штучки у француженок, какие у бельгиек… да уж, они могли бы научить английскую розочку, как обращаться с сучком. Я только об этом и слышу. В том числе – где купить сладкие французские картинки. Никто не спрашивает, откуда они берутся. Но мы с вами знаем, верно?
Ланг с трудом сглотнул. Она улыбнулась его замешательству.
– Спорим, миссис Ланг об этом ничего не знает?
– Миссис Ланг сюда не впутывайте, – прошипел он и снова оглянулся через плечо. – Так вот, среди имущества покойных и вправду часто попадается то, что вы назвали непристойными изображениями. И что я должен делать? Посылать карточки с этой Трикси, у которой панталоны видно, если не хуже, матерям, сестрам, женам и невестам? С записочкой: «Смотрите, что носил в солдатском ранце ваш Альберт»?
– Нет, вы очень предусмотрительно изымаете их из имущества. После чего обязаны сжигать. А не перепродавать пациентам.
– Вы блефуете. Вы ничего не докажете, – гнусно ухмыльнулся Ланг. – Так что можете облизать моего жирного петушка.
Если он думал запугать или смутить ее, то напрасно.
Миссис Грегсон задумалась. Она, как-никак, побывала замужем и санитаркой на передовой.
– Зато я могу раз и навсегда прихлопнуть вашу торговлю. И – ваше предложение очень заманчиво, но мне некогда.
Он невольно рассмеялся, видя, как хладнокровно она ответила на обдуманное оскорбление. Других сиделок он доводил до слез меньшим.
– Или я иду прямо к матроне и жалуюсь, что ваши волшебные открытки снова гуляют по палатам.
Матрона Элизабет Челленджер, подобно большинству матрон, посланных воевать в Европе, заставляла с собой считаться.
Ланг глубоко, прерывисто вздохнул и решился:
– Хорошо. Но если вы после этого меня заложите…
– С какой стати? Даже у дьяволиц есть понятия о чести. Слово есть слово. Так вот, тот рядовой умер десять дней назад. Он посинел. И лицо было такое… ужасное…
– Это не облегчает поиски. Почти в каждом есть что-то ужасное. Еще что-то?
В его голосе мелькнуло раздражение.
Она порылась в памяти. Суета в отделении, всем требуется внимание, умерших сразу выносят. Только странный цвет кожи и искаженные черты заставили ее помедлить, и то всего на миг. Потому что ей еще надо было… да, представление!
– Это случилось в ночь «Противогазов». Помните, они выступали…
«Противогазами» назвалась мужская труппа певцов, танцоров и мимов, многие из которых переодевались соблазнительными женщинами. Они разъезжали со своим захудалым мюзик-холлом по госпиталям и тыловым частям.
– Он умер как раз перед выступлением.
– Счастливчик. А мне пришлось отсидеть до конца. Могу посмотреть смерти за этот час в журнале отделения. Вы ведь его записали?
– Сестра записывала.
– Как?
Она снова насупилась. Как же они классифицировали эту смерть?
– Кажется, отказ почек.
– А какое отделение?
– Я тогда работала в Нельсона.
– Подождите здесь.
Оттолкнув стул от стола, Ланг встал и вышел в гимнастический зал. Только тогда миссис Грегсон позволила себе задрожать. То, что он ей предложил, почему-то застряло в памяти. За последние полтора года она нарастила толстый панцирь и обзавелась словарем, который позволял живо дать отпор даже самым наглым. Но это ее не радовало. Каждый раз, опустившись до их уровня, она мечтала отмыться с лизолом.
Ланг вернулся. Его щеки уже приняли обычный мучнистый оттенок. Он бросил на стол толстую папку:
– У вас одна минута.
Миссис Грегсон твердо встретила его взгляд. Она понимала, что рискует. Ланг не любил уступать. Она подозревала, что рано или поздно он найдет способ отомстить ей за сегодняшнюю маленькую победу. Но пока верх был ее.
Ланг хрюкнул и отправился проверять писарей и сортировщиков, оставив ее листать документы. Так и есть, вот он. Эдуард Хорнби. Девятнадцать лет, отказ почек.
«Писано левой ногой», – думала она, просматривая симптомы. Синюшность упомянута, а сведенные когтями пальцы – нет. А она отметила и то и другое. Точно ли? И тут она увидела – вот она, несомненная связь между Шипоботтомом и Хорнби.
Миссис Грегсон закрыла папку и тут же открыла снова. Коротким взглядом проверила, не видит ли Ланг, и оторвала верхнюю часть второго листа, а потом и нижнюю половину третьего. Сложила обрывки и спрятала их в карман.
– Эй! – окликнул ее Ланг, когда она накидывала плащ на голову, собираясь выйти под дождь. Она приказала щекам не гореть от стыда. – Закончили, а?
– Да, закончила.
– И собирались удрать, не попрощавшись?
– Ничего подобного. Благодарю вас, – возразила она, толкнув к нему папку. Ланг взял ее в руки.
Не открывай! Пожалуйста, не открывай!
Ланг рассматривал журнал, водя большим пальцем по корешку.
– Извините, – выпалила она, – за резкость. Я была очень невежлива.
Он с полминуты упивался извинением, прежде чем ответить:
– Надеюсь, вы старались не зря.
Она сквозь одежду чувствовала свернутые листки в кармане. Тяжелые, как мешок со стальными умывальниками.
И я надеюсь.
– Возможно, вы помогли в раскрытии преступления. Я расскажу, когда все буду знать. Но если так, это в большой мере благодаря вам, Артур.
Лесть была фальшивой, как девятипенсовая монета, однако Ланг этого не заметил.
– Преступление? Ну-ну… Поставлю-ка я ее на место, а?
Глупая ты женщина, теперь он наверняка заглянет. И заметит потерю. Надо скорей убираться отсюда.
– Будьте добры. И, Артур?..
– Да?
– Не знаете, у кого найдется свободный мотоцикл?
34
Небо, кажется, вылило всю влагу, и к утру тучи стали таять. Отмытая, мокрая земля блестела каплями. Ватсон с Бриндлом на каталке перевезли тело Шипоботтома в монастырский погреб, после чего майор послал Торрансу записку, в которой уклончиво сообщал, что тело убрали. В сводчатом подвале было достаточно прохладно, чтобы на время предотвратить разложение.
Двадцать минут Ватсон провел за мучительным разговором с мисс Пиппери, которая, вероятно от пережитого потрясения, путалась во времени. Все же он более или менее составил представление о том, как протекал последний день сержанта Шипоботтома. Следовало бы еще исключить возможность, что тот был отравлен до переливания – на эту мысль наводили голубые пятнышки в глазу. И еще требовалось поразмыслить над мотивом убийства.
Одолжив у санитара велосипед, Ватсон поехал на ферму Суффолк. Дорога далась нелегко. Подъезд к госпиталю превратился в трясину, поверх которой проложили дощатые мостки для санитарных машин, но и доски, покрытые скользкой грязью, давали плохую опору. Поэтому к повороту налево по шоссе подъехал сильно измотанный Ватсон.
Низкое солнце распугало облака, и ему скоро стало жарко в рубашке и пальто. На дороге было оживленное движение, кроме того, он проехал три стоянки грузовиков, откуда машины рассылались по всей долине Ипра, перевозя людей и грузы ближе к фронту, чтобы под покровом темноты доставить на передовую. И все же становым хребтом транспортной системы оставались лошади, о чем свидетельствовали кучки навоза, которые то и дело приходилось огибать Ватсону.
Он проехал табунок вьючных мулов на заслуженном отдыхе и увидел за лугом руины маленького сельского замка. Животные стояли как в ступоре, как будто не понимая, чем заняться без тяготившего спины груза. У каждого мула на боку был выбрит номер. Мулам, в отличие от их благородных сородичей, лошадей, редко давали имена.
Ватсон почувствовал на себе взгляды. На уцелевшей среди развалин башенке стояли двое рядовых с «Ли Энфилдами» наготове.
Ферму Суффолк он услышал раньше, чем увидел. Из-за живой изгороди раздавалась песня с присвистом. Ватсон узнал хоровой напев: «Тук-тук, бедняга, тук-тук, весь день мой станок стучит. Тук-тук, бедняга, тук-тук, доходяга, денег не жди. Тук-тук, бедняга, тук-тук, когда же смене конец? Тук-тук, бедняга, тук-тук, челнок мне мать и отец…» Песня фабричных рабочих разносилась над сельской местностью, густо пахнущей мокрой землей, навозом и соломой, стадом и немытыми солдатскими телами. Ватсон явно попал куда нужно. Он пошел к ферме – на запах.
Дому из красного кирпича тоже досталось от войны: снесенный кусок крыши затянули брезентом. Ветер приподнимал его, показывая ребра стропил. Два крепких хлева на удивление хорошо сохранились и вместе с жилым домом огораживали мощеный двор с круглым каменным колодцем посередине.
