Он принялся считать в уме, чтобы не упустить момент, когда достигнет «точки невозвращения» – того времени, когда надо будет бросить все и рыбкой шмыгнуть в коридор, оттуда в каюту с открытым иллюминатором и вон из «Ноты»: прямо в объятия к Изотовой! Рассчитывая запас воздуха, он «заложился» на лишних пару минут, но не факт, что прикинул время правильно. На больших глубинах воздух расходовался гораздо быстрее, и вероятность ошибки была велика. А ошибка означала смерть от удушья.
Он захватил один «барашек» пазом на рукояти ножа, нажал посильнее и – неужели! – гайка провернулась, и, хоть с трудом, но пошла по резьбе.
Вторая! Тут пришлось напрячься, налегая на ножны всем весом тела. Гайка стояла намертво. Пименов надавил еще раз, бросив корпус вниз и «барашек» провернулся – сначала на несколько миллиметров, потом еще чуть-чуть и, наконец пошел значительно шустрее.
50, 49, 48, 47…
Если б не загубник, Губатый бы торжествующе ухмыльнулся. Страх отступил. Он видел тень Изотовой за загаженным стеклом, две гайки из трех поддались его усилиям. И у него еще было целых…
42, 41, 40, 39…
…секунд!
Он вставил в паз «ушки» последнего «барашка» и нажал на ножны, ожидая ответного усилия от заросшей оксидами гайки, но неожиданно провалился вниз, словно сорвался с лопнувшей ветки дерева. Пименов даже коснулся задом пола, но тут же заработал ластами, взбивая густой ил под ногами, взлетел на уровень иллюминатора и примерился повторить попытку. Но тут же понял, но с этим придется повременить. Рукоять ножа так и осталась на винте – гайка плотно сидела в пазах. А вот лезвие лопнуло у самой рукояти и осталось в руках Лехи вместе с ножнами.
29, 28, 27, 26…
Губатый подергал рукоять, скорее для того, чтобы убедиться, что ею уже ничего не провернуть, чем для получения положительного результата. Потом медленно развернулся в помутневшей воде, для того, чтобы наконец оглядеться.
Это помещение было почти полной копией каюты, через которую он проник в судно, разве что расстояние между переборками было чуть больше. Такая же койка, стол, встроенный в переборку гардероб с оторванными дверцами… Сейф был несколько больше, чем Пименов себе представлял. Массивнее. Размерами он был не очень велик, поэтому располагался в нише, образованной стенными полками и платяным шкафом, но выглядел достаточно впечатляюще. Он тоже зарос водорослями и слизью, даже колесо запирающего механизма более напоминало по форме шляпку огромного гриба. Одного взгляда на эту махину было достаточно, чтобы понять всю сложность предстоящей работы. На месте эту махину не вскрыть. Вытащить ее наверх – труд, достойный античных Титанов!
«Интересно, как его сюда вносили? Неужели через иллюминатор? Или все-таки через трапы?»
3, 2, 1…0!
Компьютер на руке зажужжал, завибрировал…
Пименов, не успев даже выругаться, метнулся к дверям, протиснулся в узкий проем и оказался в коридоре, где не было видно ни зги! Проползая в выломанную филенку Губатый активно поработал ластами и теперь перед глазами висела поднятая с пола взвесь, густая и черная, словно чернильное облако. Фонарь оказался бесполезен, луч, завязнув этих чернилах, обессилено замирал в сантиметре от рефлектора. Воздух в баллоне все еще был, но Лехе стиснуло горло настоящим удушьем. Оглушая себя собственным дыханием, он рванул вперед, ощупывая левой рукой стену в поисках проделанного недавно проема. Пальцы скользили по слизи, покрывавшей стены почти сантиметровым слоем и Губатому мучительно хотелось одернуть руку и вытереть ладонь, перепачканную мерзостью, но делать этого было никак нельзя. Рука провалилась в проем, и Пименов, извернувшись, огромным угрем проскочил вовнутрь каюты, ударившись бедром о притолоку.
Он вытянул вперед обе руки, чтобы с маху не въехать головой в борт, нащупал обшивку, перебирая ладонями вверх развернул корпус, чтобы выскользнуть наружу, но…
Иллюминатор был закрыт.
И в тот момент, когда в трехлитровом баллоне кончился воздух, Губатый понял, что он не в той каюте. При ограниченной видимости немудрено было промазать мимо цели, и Леха именно это и сделал – только вот свернул ли он раньше времени или проскочил мимо? Времени метаться из стороны в сторону уже не было. В распоряжении Пименова был только тот воздух, что остался в легких во время последнего вдоха.
Он развернулся всем корпусом, одним мощным гребком достиг дверей, и вынырнул назад в клубящуюся муть судового коридора и свернул налево – инстинктивно, полагаясь на удачу, но хорошо помня о том, что второй попытки уже не будет. Следующая дверь тоже была с выбитыми филенками. В висках уже начало стучать, инстинкт приказывал Лехе вдохнуть, только вот вдыхать было нечего. Желтый баллончик был абсолютно пуст!
Губатый нащупал руками края иллюминатора, сбросил лямки скубы с одного плеча, протискиваясь в отверстие, и таки выскользнул во внешний мир из желудка Левиафана. В висках уже били колокола. Пименов оглянулся, разыскивая силуэт Изотовой, но не нашел его в нужном месте. Ленки не было у борта «Ноты». Ее не было ни справа, ни слева. Губатый заметался, закружился на месте, как раненый катран. Ему показалось, что все тело покрылось изморозью, но не от страха. Страх исчез. Это было предчувствие скорой смерти. Неизбежной и скорой. Бывали, конечно случаи, когда человеки, ведомые инстинктом выживания, выныривали безо всяких технических приспособлений и с полутора сотен метров, но такие факты можно было пересчитать по пальцам. Пименов, грудь которого уже раздувалась от переработанного воздуха, уже примерился рвануть наверх, как вдруг увидел внизу, у самого дна, какое-то шевеление. Переборов инстинктивное желание всплывать во что бы то ни стало, Губатый заставил себя, вопреки здравому смыслу, нырнуть глубже, туда, где краем глаза заметил движущийся объект.
Изотова уже лежала на дне лицом вверх, раскинув ноги и руки, затянутые в неопрен, словно черная морская звезда. Баллоны Пименова опустились на грунт рядом с ней и, Губатый, работая ластами, как атакующий тюлень хвостом, коршуном пал на них, еще в движении метя рукой в шланг подачи воздуха с редуктором на конце. Он мгновенно поменял загубник, уже почти теряя сознание от недостатка кислорода, и выдул в него спертый воздух из разрывающихся легких, выгоняя воду.
Первый вдох был сладок, как мед, вторым Губатый упивался, словно ароматным и легким виноградным вином, которое ему привозили знакомые из Самтредиа, и только третий вдох вернул Пименова в реальность. Сквозь прозрачный щит маски на него смотрели подкатившиеся, словно у эпилептика во время припадка, глаза Изотовой.
Когда Ленка открыла глаза, солнце уже перевалило зенит.
На фоне голубого неба, раскрашенного белыми перьями облаков, виднелись две головы. Лиц в контражуре было не разглядеть, но правая голова была почти лысая – только пушок мерцал в солнечных лучах, а вторая – значительно более лохматая.
– Слава Богу! – сказала лохматая голова и на лицо Изотовой упала капля происходившая то ли из носа этой головы, то ли из глаз. Капля была большая и горячая, но, покатившись по щеке, она оставляла за собой прохладную дорожку, и это было приятно. – Живая! Она живая!
– Как ты? – спросила вторая голова без лишней аффектации, и Изотова сообразила, что лысая голова – это Пименов. – Помнишь что-нибудь?
– Нет, – хрипло сказала Ленка. – Воды дай. Холодной. И под спину положите что-то – печет же!
Доски палубы были раскалены донельзя.
Она попробовала сесть и неожиданно легко села, но тут же едва не завалилась на бок, так ее повело – пришлось облокотиться спиной на стену рубки, от которой тоже не веяло прохладой. Удивительно, но Изотова ощущала себя достаточно сильной, просто куда-то делось то, к чему эту силу можно было прикладывать. Слегка болели суставы, особенно колени, и побаливала голова. Более всего это напоминало пробуждение после сильной пьянки. Такой фанатичной пьянки (с выпадениями памяти, мордобоем и обязательным братанием в финале), какая у людей нормальных случается не чаще раза в десять лет. И еще – страшно зудела кожа, причем не где-нибудь в одном месте – а сразу по всему телу.
Губатый принес воды, жаль не очень холодной, и Ленка выпила ее с жадностью верблюда, дорвавшегося до источника после недельного перехода.
Соображение понемногу к ней возвращалось.
– Спасибо, – сказала она Губатому.
Тот молча кивнул.
Свет падал на него сбоку, и стало видно, что выглядит Леха просто «на Мадрид» – лопнувшие сосуды в глазах делали его похожими на красноглазого кролика. Синяя сетка капилляров вылезла наружу на и щеках – в местах не скрытых свежеотросшей бородкой.
– Что это было? – спросила Изотова. – Я ждала тебя долго, почти десять минут, а потом… Потом…
– Это я виноват, – покачал головой Губатый. – Тебе нельзя было столько времени находиться на такой глубине. У тебя, скорее всего, начались глюки. На глубинах около 50 метров такое случается. Правда редко. Обычно эйфория начинается после восьмидесятиметровой отметки. Тебя достало раньше. Это чисто индивидуальная особенность. Одного начинает плющить на 30 метрах , другой вполне адекватен и на 85-ти. Ты себя вела хорошо – тихо «отъехала» со счастливым выражением на лице. А бывает – драться порываются или маску с напарника срывать… Никто не знает, что из него полезет на глубине…
