операционной лампы в подробностях обнажил всю плоть бедра. Сначала шла тонкая желтая пленка, затем мякоть разных оттенков от розового до темно-красного.
– Внутренних повреждений на ногах нет, – прокомментировал медэксперт в микрофон.
Он повторил ту же операцию на руках, затем повел разрез по туловищу, начав сразу под нижней челюстью и дойдя до лобка.
Не пролилось ни капли крови, была только плоть, в которую раз за разом врезался скальпель патологоанатома, рассекая верхние слои кожи.
Микелис и Алексис более полутора часов наблюдали, как тело постепенно опустошалось, теряло орган за органом, каждый из которых вскрывался для забора материала. Патологоанатом выбрал кровь черпаком, выскреб дно брюшной полости, а затем приступил к голове Эмили Эймессис. Он вскрыл ее, как фаршированный помидор, чтобы рассмотреть в мельчайших подробностях серое вещество. Скальп мертвой женщины был вывернут на лицо, волосы закрывали ее черты, словно она не хотела быть узнанной в той деликатной фазе исследования, когда разрезали на тонкие полоски ее мозг, хранилище мыслей, фантазий и воспоминаний.
Алексис озяб.
Судмедэксперт больше ничего не нашел. Женщину ударили электрошокером, вероятно, на первом этаже, поскольку она сопротивлялась, затем втащили наверх (по дороге она обломала несколько ногтей на лестнице) и привязали к кровати пластиковыми стяжками. Оттуда Фантом отправился в спальню девочки, чтобы сделать свое подлое дело. Крики дочки заставили мать очнуться, и она, содрав с себя несколько миллиметров кожи и плоти, высвободила руки из пут, прежде чем убийца вернулся и снова ударил ее электрошокером, после чего хладнокровно перерезал ей горло.
Под конец он вырезал на ее спине их условный знак единения, сделал снимок и скрылся, аккуратно заперев за собой двери.
– Вы заметили, что он подписался не под главным своим преступлением? – обратил внимание Микелис.
– Вырезал знак на матери, а не на дочери? – переспросил Алексис.
– Точно. Интересует его именно дочь, на ней он дает себе волю, с ней кончает, ее истязает в соответствии со своими больными фантазиями, но подпись оставляет на матери.
– Потому что дочь недостойна символа?
– А я, наоборот, думаю, что это некая стыдливость. Он не хочет смешивать все в одну кучу. Девушка – его добыча, его тайный мир. Но он все равно должен отчитаться по обязательствам. Должен вырезать знак. И он делает это на теле, которое не так сильно его волнует, которое не выдает его внутреннюю сущность. Он ставит подпись, потому что должен, а не потому, что испытывает потребность.
– Неужели его… обязали так делать?
– Что-то вроде того, да.
– Как можно заставить серийного убийцу соблюдать какие-то внешние обязательства?
Микелис поднял указательный палец:
– Найдите ответ на этот вопрос, и вы узнаете, кто он! Я уверен, что он делает это не по глубокому убеждению, а потому что должен. И после такого тройного убийства я готов поручиться, что разграничение личного и должного придется ему по вкусу: он будет убивать не меньше двоих, одного – чтобы выпустить пар, другого – чтобы выполнить долг. Их обязали убивать, Алексис. Кто-то где-то нашел способ вербовать серийных убийц и подчинять их своей воле.
– Это же просто нелепица.
Ледяные глаза криминолога вперились в молодого жандарма, и тот вздрогнул, как от электрического разряда.
– Более того, это даже теоретически невозможно. Нельзя сформировать или навязать другому человеку чьи-то глубоко внутренние фантазии так, чтобы он воспринимал их как свои. Сначала я думал, что Фантом, в силу своего мастерства, владения собой, является движущей силой дуэта, что именно он задает тон, организует все это шоу, но теперь ясно видно, что он сам подчиняется внешней воле.
– Так это Зверь правит балом?
– Нет, он слишком импульсивен. Не тот тип.
– Третий? Педофил?
– Педофилы редко психологически подходят на роль лидеров, они закомплексованы, одиноки, сидят в своем углу, вдали от других, сторонятся сборищ. Бывают исключения, но в таком случае, я думаю, он бы заполонил сеть своими фотографиями, чтобы все могли почувствовать его присутствие, его власть, его доминирование над системой. Но ваши ребята нашли только несколько снимков – по сути, очень мало. Как будто он тоже действовал по долгу службы, а не по желанию. Нет, я думаю, что в этом кольце есть четвертый персонаж. Кукловод! Тот, кто дергает за ниточки в темноте. Тот, кто собрал их вместе. Это он стремится создать пещерный союз вокруг своего эго, это он объединил их нездоровые фантазии в общее дело. Он и вербует их, и учит действовать так осторожно.
Алексис смотрел на тело Эмили Эймессис, раскрывшееся перед ним, словно жуткий цветок. Несмотря на ментоловый бальзам под ноздрями, он чувствовал терпкий запах смерти, начало гниения.
В ней больше не было ничего человеческого. Только ноги с изрезанными бедрами и вскрытые руки придавали ей смутный гуманоидный облик. Голова исчезла под вывернутым скальпом, верхняя часть черепной коробки отсутствовала, живот был выпотрошен, кожа, как два зияющих отворота, открывала внутреннее пространство пустого, блестящего человеческого сосуда, который теперь состоял из одних лишь костей, ребер, позвонков и багровых тканей.
А на воле оставались люди, которые получали удовольствие от такого зрелища, от поля ужаса, вспаханного их самыми дикими фантазиями.
«Мир не будет достойным местом для жизни, пока в нем обитают такие существа», – размышлял Алексис.
И, словно отвечая его мыслям, патологоанатом хлопнул в ладоши:
– Не спим, господа! У нас еще двое, включая ту, что в самом плохом состоянии.
Было раннее утро или совсем поздняя ночь, в зависимости от того, встал человек недавно или еще не ложился спать.
Алексис вошел в офис, массируя виски. Он устал. Как всегда. От этих бесконечных ночей.
В комнате пахло кофе, и Алексис сразу заметил, что в помещении прохладно. Его флаг «Джайантс» висел косо, болтаясь на одной кнопке, и трепетал на сквозняке. Окно было приоткрыто.
Людивина сидела у себя за столом.
Алексис замер. Он сразу увидел чудовищную улыбку, обезобразившую ее горло.
Ужасающий, огромный рот с пунцовыми губами. Извергший галлоны крови на блузку женщины-жандарма.
Ее большие голубые глаза смотрели в пустоту. Они навеки сфокусировались на исчезнувшей точке, которую видят лишь мертвые.
Алексис бросился было к ней, но все мышцы словно сковало страхом.
Он хотел закричать, но ни звука не вырвалось из его рта. Он схватил ее и прижал к себе. Людивина вся горела.
Ее тело было теплее живого.
Тогда он бросился к телефону, чтобы вызвать помощь. Но гудка не было. Не зная зачем, он бросился к окну и распахнул его настежь, чтобы крикнуть во двор, но из горла снова не вырвалось ни звука.
На улице
