— Да. Спасибо, Вилли.
— Полагаю, если бы я спросила, ЗАЧЕМ вам все это понадобилось, вы не стали бы…
— Не стал бы.
— Вы очень странный человек, — задумчиво промолвила Вилли. — Впрочем, я уверена, что вам это уже говорили.
— Впервые, когда я еще сидел на коленях у своей матушки. Да и не могут же все быть таким совершенством, как Джордж.
— Я никогда не утверждала, что он совершенство, — отпарировала она неожиданно резко, будто слишком образно представила Джорджа, окруженного загорелыми девушками. — Он так же своеволен, как его мать. Если у него вдруг возникает идея — он прет напролом и осуществляет ее, ни с кем не советуясь и не заботясь о том, что об этом думаю я или кто-либо еще.
— Так, как это произошло с его внезапным отъездом на Гавайи?
— Да, это хороший пример.
— А вы уверены, что он поехал именно на Гавайи?
— Как? То есть — я… Конечно. Конечно, уверена.
— Вы видели, как он уезжал?
— Естественно.
— Каким образом?
— Он заезжал ко мне попрощаться. Собирался ехать в Сан-Феличе, оттуда самолетом в Лос-Анджелес, там пересесть на реактивный лайнер — и в Гонолулу.
— А машину свою решил оставить в аэропорту Сан-Феличе?
— Да.
— Между прочим, там нет гаража.
— Но, наверное, есть где-нибудь поблизости, — встревожилась Вилли. — Разве не так?
— Скорее всего. На какой машине он поехал?
— На своей. Зеленый «понтиак», фургон, прошлого года выпуска. Вам-то зачем? Мне это не нравится. Вы, похоже, предполагаете, что Джордж вовсе не поехал на Гавайи.
— Да нет, просто хочу в этом убедиться.
— Но к чему? У меня даже сомнений никаких не возникало, пока вы не принялись тут намекать Бог весть на что, — недовольно изрекла она. — Может, вы хотите меня с Джорджем поссорить? Мало ли зачем вам это может понадобиться.
— А ведь вам уже приходилось с ним ссориться, правда?
Она стиснула зубы, отчего лицо ее приняло выражение, какого раньше на нем Куинн не замечал.
— Ничего такого, с чём я не могла бы справиться. С его матерью бывает куда труднее.
— В прошлый раз, когда вы о ней поминали, она была старой каргой. Кто переменился к лучшему, она или вы? — Не дождавшись ответа, Куинн продолжил: — Несколько дней назад я услышал из надежного источника кое-что любопытное, и, как раз про Джорджа.
— Можете не трудиться пересказывать это мне. Такая личность, как Джордж — и уж тем более после того, что случилось с Альбертой, — неизбежно становится мишенью для сплетен и слухов. Джордж держится так стойко, как может только он один; живет чистой, честной, примерной жизнью. Вы можете не знать, поскольку ни разу с ним не встречались, но его основная черта — необыкновенная храбрость. Ему легче всего было бы уехать отсюда, чтобы избежать скандала. А он остался здесь и боролся.
— Почему?
— Я же вам сказала. Он очень храбрый человек.
— А может, что-то держит его в Чикоте? Так же, как вас, например?
— Вы имеете в виду его мать? Или меня?
— Нет, — покачал головой Куинн. — Я имею в виду Марту О'Горман.
Лицо Вилли окаменело, и Куинн видел, каких волевых усилий ей потребовалось, чтобы собраться.
— Это нелепо, — сухо обронила она.
— Не понимаю, почему. Она привлекательная женщина. К тому же в ней чувствуется настоящая порода.
— Порода? Да просто она нос дерет, считает, что выше всех. Уж о ком, о ком, а о Марте О'Горман я все знаю. Моя лучшая подруга работает в лаборатории вместе с ней, так она говорит, Марта буквально из себя выходит, стоит кому-нибудь хоть чуточку ошибиться.
— Вообще-то в больнице даже маленькая ошибка может быть чревата…
Куинн запнулся, сообразив, что его собеседница уже не в первый раз очень ловко уводит разговор в сторону от Джорджа. «Есть такие птицы, — вспомнил он, — если им чудится опасность, они начинают пронзительно кричать и хлопать крыльями, пытаясь увести противника подальше от гнезда. У Вилли это неплохо получается, только она слишком переигрывает, может быть, оттого, что сама толком не знает, где ее гнездо и кто в нем находится».
Вилли же тем временем продолжала пронзительным голосом поносить противницу.
— Она холодная, жестокая женщина. Только взгляните на ее застывшее лицо! И держится всегда, будто палку проглотила. Девочки в лаборатории аж трясутся, когда ее видят.
— Да и вы, похоже, ее побаиваетесь, а, Вилли?
— Я? С какой стати?
— Из-за Джорджа.
Она снова начала объяснять Куинну, как нелепа эта мысль, насколько абсурдно предполагать, будто Джордж может обратить внимание на подобную женщину. Куинн все больше убеждался, что сама она в этом далеко не так уж уверена. Вилли Кинг буквально корежило от ревности, и вот это уже было не совсем понятно. Буквально неделю назад она, казалось, была абсолютно в себе уверена, и, выражаясь в цветистом восточном духе, единственной мухой в янтаре ее счастья можно было назвать миссис Хейвуд. Теперь же, когда янтарь отполировали, в нем стали видны и другие насекомые: Марта О'Горман, загорелые девушки с орхидеями в волосах, а может, и еще кто-нибудь, кого Куинн пока что не разглядел…
Это был старый трехэтажный дом из белого кирпича в викторианском стиле. Больше всего он походил на величественную светскую даму былых времен, свысока взирающую на появившихся откуда-то наглых выскочек-нефтяников, изо всех сил пытаясь их игнорировать и уж во всяком случае не желая иметь с ними ничего общего. Отгородившись от мира кружевными занавесками и остроконечными башенками, он размышлял, не одобрял и день за днем с неизбежностью проигрывал неравную битву с плоскокрышими оштукатуренными ранчо и унылыми домами-коробками из красноватой древесины. Куинн не сомневался, что женщина, ответившая ему из-за дверей, будет вполне под стать дому.
Однако миссис Хейвуд оказалась совсем иной: стройной, элегантной, в льняном бежевом платье, с волосами, выкрашенными в цвет розовой платины. Если не считать едва заметных шрамов от пластической операции на лице, она выглядела однолеткой собственного сына, и лишь внимательный наблюдатель смог бы заметить затаившуюся в ее глазах давнишнюю печаль.
— Миссис Хейвуд? — осведомился Куинн.
— Да, — с голосом, увы, никакая пластическая хирургия ничего поделать не могла: хриплое, унылое контральто красноречивее любых морщин говорило о возрасте владелицы. — Я ничего не покупаю у разносчиков.
— Меня зовут Джо Куинн. Мне бы хотелось обсудить с мистером Хейвудом одно дело.
— Для дел существует офис.
— Я туда звонил. Мне сказали, что его нет. Решил попытаться застать его дома.
— Здесь его тоже нет.
— Ладно, прошу прощения за беспокойство, миссис Хейвуд. Вас не затруднит попросить мужа связаться со мной, когда он вернется? Я остановился в мотеле Фрисби, на Мэйн-стрит.
— Мужа?! — она набросилась на это слово, будто голодная кошка. Куинн почти чувствовал прикосновение ее когтей. В нем отчаянно боролись острая неприязнь и столь же острая жалость, неожиданно взметнувшаяся при виде отчаянного голода в ее глазах — голода, который она безуспешно пыталась скрыть за застенчивой, девичьей улыбкой. — Вы ошиблись, мистер Куинн. Впрочем, это приятная ошибка. Жаль, что все ошибки, какие выпадают нам на долю, не могут быть такими. Джордж — мой сын.
Куинн устыдился того, что ему пришлось использовать столь грубую приманку, но менять что-либо было поздно.
— Трудно поверить.
— Честно говоря, я обожаю лесть и поэтому склонна с вами согласиться.
— Уверен, что я не первый допустил такую ошибку, миссис Хейвуд.
— О да, такое случается сплошь и рядом. Но никогда это меня до такой степени не удивляло и не забавляло. Боюсь, правда, что бедный Джордж совсем не найдет это забавным. Пожалуй, лучше, если я ему ничего не скажу, пусть это останется нашим маленьким секретом, мистер Куинн. Договорились?
«Ну да, между нами, — ухмыльнувшись про себя, подумал. Куинн. — И еще сотней ближайших подружек, которым мадам сегодня же расскажет о столь дивном происшествии».
Теперь, встретившись с миссис Хейвуд лицом к лицу, он уже не удивлялся ее полнейшему равнодушию к собственным дочерям. В ее доме просто не было предусмотрено место еще для двух особей женского пола, с которыми ее неизбежно начали бы сравнивать. Материнский инстинкт миссис Хейвуд оказался куда слабее инстинкта самосохранения. Она поставила себе целью выжить и не могла позволить такую роскошь, как сентиментальность. Бедная Вилли — ее путь к надежной пристани имел куда больше выбоин и объездов, чем она предполагала.
Миссис Хейвуд легко прислонилась к дверному косяку, приняв живописную позу, наверняка почерпнутую из журнала мод.
— Конечно, я всегда обладала завидным здоровьем, — хрипло проворковала она. — Не понимаю, почему люди считают позволительным распускаться после пяти… после сорока. В своей семье я всегда пыталась внушить: человек есть то, что он ест.
