— Операция через три часа, — уточнил Кравцов-старший. — У тебя еще есть время отказаться. В случае неудачи ты не сможешь видеть.
— Ха-ха. Мне всегда нравился твой черный юмор, — улыбнулся Джек. Он давно не чувствовал себя таким бодрым. Радостная новость придала ему сил, и хотя волнение присутствовало, оно было куда приятнее тоскливой апатии, не покидавшей его последние дни. Период неизвестности окончен. Благополучный исход неизбежен — ведь если бы врачи посчитали хирургическое вмешательство бессмысленным, то не стали бы оперировать. За считаные минуты болезненная надежда сменилась устойчивой уверенностью: зрение вернется.
Сергей Иванович тоже был возбужден — сын слышал это по интонации его речи. Отец всегда говорил убедительно, но этим утром его голос был особенно крепок. Кравцов-старший то и дело шутил, сегодня не было нужды притворяться. Он и правда пребывал в отличном настроении.
Отец и сын оживленно беседовали на отвлеченные темы, и в какой-то момент Джеку померещилось, что он у родителей дома, в просторной светлой гостиной сидит на удобном диване возле камина и наблюдает, как мать неспешно сервирует стол. Много лет назад, живя в обычной советской квартире, мама умудрялась поместить в гостиной большой и помпезный обеденный стол — трапезничать на кухне она считала дурным тоном. Отец посмеивался над этой слабостью жены и в шутку величал ее «дворянкой».
Джек так отчетливо увидел эту картинку, что на долю секунды поверил в ее реальность. Возможно, вся эта пошлая трагедия с потерей зрения ему приснилась, пока он дремал на диване в ожидании обеда. На самом деле он всегда оставался зрячим и в его устроенной жизни ничто не изменилось. Он по-прежнему работает в клинике и готовится к повторному эксперименту, по вечерам ходит в спортзал и раз в неделю заезжает в бар выпить стаканчик бренди и полюбоваться загадочной фреской.
Джек невольно вздрогнул, вспомнив события злосчастного вечера, когда проклятая фреска рухнула со стены, обрушив на расслабленного человека тысячи острых осколков. Из-за этих осколков пострадали его глаза. К сожалению, это была единственно существующая реальность.
— Ты чего притих? — спросил отец.
— Да так. — Джек помолчал, возвращая едва не упущенный позитивный настрой. — Подумал, надо будет смотаться до Фюссена и обратно, когда все это останется позади.
— Потянуло на Лебединое озеро? Ты становишься сентиментальным, Иван. — Сергей Иванович еле заметно усмехнулся. Ему нравилось, что сын не сомневается в успехе и строит планы. Возможно, они несколько преждевременны, но своих опасений Кравцов-старший вслух озвучивать не собирался.
Дверь в палату отворилась. Медсестра сообщила, что пациента пора готовить к операции. Сергей Иванович приблизился к сыну и, положив руку на плечо, ощутимо сжал его.
— В добрый час.
Джек молча кивнул.
После операции прошло уже двое суток, но повязку с глаз еще не снимали. Это время Джек провел как на иголках. Он всем сердцем верил, что зрение вернулось, но отчаянно жаждал доказательств. Решил, что, если в ближайшие несколько часов ситуация не изменится, он сам размотает бинты.
Время тянулось медленно, иногда Джек всерьез полагал, что он успел поседеть и состариться. А доктор все не приходил, подсылая медсестер, производивших с повязкой какие-то манипуляции. В глазах ощущались тяжесть и легкое жжение. Это одновременно и пугало, и обнадеживало.
Джек не знал, чем себя занять. Слушать музыку или телевизор не хотелось, просто лежать на кровати было скучно, телефонные разговоры его раздражали. Да и кому звонить? Отец и без того тратил на него кучу времени. А друзья… Друзья казались далекими и чужими. Макс пытался выйти на связь, но Джек упорно не отвечал. Понимал, что поступает неправильно, но предпочитал не размышлять на эту тему. Макс хороший товарищ, благодаря ему отец вовремя пришел на помощь гордому сыну. Джек его непременно поблагодарит. Потом. Сейчас он не смог бы выдавить ни слова. Бывают периоды, когда нечего сказать — как в буквальном, так и в переносном смысле.
Пациент бесцельно слонялся по палате, досконально изучив расположение мебели. Десять шагов до стены, мимо окна, повернуть направо, сделать два шага, обогнуть кушетку, сделать три шага до двери, повернуть направо, сделать три шага, отклониться в сторону, чтобы не задеть макушкой прикрепленный к стене телевизор, еще пять шагов, пока не упрешься в кровать, и снова десять шагов до стены, мимо окна. Джек наматывал круги, машинально отсчитывая количество шагов, чтобы занять мозг чем угодно, кроме мыслей о прошедшей операции. За этим занятием его и застал отец.
— Занимаешься спортивной ходьбой? — спросил Сергей Иванович, замерев на пороге. — Может, тебе гантели принести?
— Боюсь, в связи с моим прогрессирующим раздражением гантели я использую не по назначению, — усмехнулся Джек, остановившись и повернув голову в сторону голоса.
— В таком случае больше тянуть нельзя, не так ли, доктор? — Кравцов-старший перешел на немецкий, обратившись к вошедшему в палату пожилому мужчине в белом халате.
— Как ваше самочувствие, герр Иван? — негромко поинтересовался доктор Вангенхайм, взяв пациента под руку, и, подведя к кровати, заставил его сесть.
— Теперь, когда вы почтили меня своим присутствием, я практически счастлив, — съерничал Джек, заглушая растущее волнение.
— Давайте посмотрим, что тут у нас, — ровным голосом произнес доктор, и в ту же секунду Джек почувствовал, как его руки прикоснулись к голове.
Пульс мгновенно подскочил, а в ушах зашумело, словно их накрыли морскими раковинами. Тысячи эмоций сменились за одну секунду и вдруг разом исчезли. В этой внезапной пустоте возник нелепый образ из виденного однажды кинофильма: на больничной койке сидит пациент с плотной повязкой на глазах, врач стоит рядом и медленно разматывает бинты. Тревожная музыка, звучавшая на протяжении всего процесса, резко обрывается, давая зрителям прочувствовать грандиозность момента. Несколько секунд герой фильма сидит с закрытыми глазами, боясь узнать результат. Его лицо бледно, а лежащие на коленях ладони дрожат. Проходит целая вечность, прежде чем он осмеливается открыть глаза. В кадре воцаряется темнота. Некоторые зрители думают, что пленка испорчена и фильм придется досматривать в другом кинотеатре. И вдруг экран начинает светлеть. Появляются размытые очертания предметов, и постепенно фокус становится резче. И вот, наконец, мы уже смотрим глазами главного героя — и видим палату, и серьезного доктора, и улыбающуюся медсестру…
— Я вижу! О боже! Я вижу! — восклицает счастливец…
— Я не вижу. — Голос Джека звенел от напряжения. — Я ничего не вижу.
Вангенхайм посветил фонариком, внимательно изучая глаза пациента. Закапал какие-то капли и что-то записал в медицинской карте. В палате висела гробовая тишина.
— К сожалению, новости неутешительные, — нарушил молчание врач и продолжил долгую речь, изобилующую медицинским терминами. Джек перестал улавливать их смысл. В ушах бесконечным эхом гремела одна-единственная фраза.
К сожалению, новости неутешительные…
К сожалению…
Неутешительные…
Упругая тишина окутывала его. Плотный черный занавес дрожал, будто по ту сторону сцены кто-то водил пальцами по тяжелому бархату. И было жарко, удушливо жарко, как в натопленной сауне, где на камни плеснули слишком много воды с эвкалиптовым маслом. У Джека не осталось ни мира, ни иллюзий. Лишь стойкое ощущение, что ты еще не родился, но уже перестал существовать.
— Приди в себя! — Сергей Иванович повторно шлепнул сына по щеке. — Ты отключился, что ли? Ты слышал, о чем мы с доктором говорили? Сдаваться рано. Проведем новые обследования.
Джек с удивлением обнаружил, что он по-прежнему находится в больничной палате и, судя по всему, мир не только никуда не исчез, но даже ни капли не изменился. И проблемы тоже.
— Ты слышишь меня? — грозно спросил Кравцов-старший.
— Извини, пап. Все нормально. Задумался просто. — Джек поднялся на ноги, нетвердой походкой приблизился к окну и, не сразу нащупав ручку, открыл его. Уперся кулаками в подоконник и вдохнул свежий весенний воздух. — Новые обследования, значит новые обследования.
Если бы Джек мог видеть, то разглядел бы, как глубокая вертикальная складка легла между бровями отца и дрогнули крылья носа. Сергей Иванович поменялся бы с сыном местами, если бы только мог. Единственное, что было в его силах, — пытаться изменить ситуацию и облегчить страдания Ивана. Сын старался не впадать в уныние, но это стоило ему огромных усилий. Кравцов-старший хотел сказать, что рано ставить на себе крест, — даже лишившись зрения, можно наполнить жизнь смыслом и удовольствием. Однако мысль эту так и не озвучил, осознавая сомнительность подобного утешения. Пока существует хоть малейшая надежда на полное восстановление, нужно фокусироваться на успехе.
