– Гляди, Королек, какая фигня, – Кеша тычет в меня заскорузлый палец. – Расстреляли последнего русского государя, Николая Романова то есть. На этом месте, говорят, поставили Храм на Крови, а самого царя причислили к лику мучеников. Ладно. Но у Николая, если по-честному, выбора не было. И его, и всю семью не помиловали б даже в том случае, если бы он у душегубов в ногах валялся.
А известен тебе такой генерал Карбышев? Попался он в плен. Фашисты ему обещают: сражайся за нас, армию дадим, все у тебя будет, чего только ни пожелаешь. Эта сука предатель Власов на посулы-то и согласился. А генерал Карбышев избрал мученическую смерть – его на морозе водой облили. И он как бы в ледяную статую превратился. Я – человек верующий, крещеный. А он – коммунист, Бога отвергал. Но разве его деяния не святы? Я так считаю: Бог не делит людей на поклоняющихся ему и всяких там атеистов. И воздает он не по вере, а по делам. Только так будет справедливо…
Удаляется Кеша часа через два, заявив на прощание, что пиво – это так, баловство, и дома он врежет водки.
– Вы так горланили, что Илюша возбудился, – вздохнув, говорит Анна. – Теперь убаюкивай, папочка.
Точно подтверждая ее слова на кухню неудержимо врывается Илюшка и принимается скакать и вопить так, что у меня, чуточку захмелевшего, звенит в черепке. Тяжело вздохнув, сажаю сына на колени и пытаюсь утихомирить. Но Илюшка хохочет и буянит.
– Послушай, друг, – обращаюсь к его совести, – прямо ответь, чего тебе надо, чтобы угомониться?
– Расскажи сказку!
– Только не из своего сычовского прошлого, – предупреждает Анна.
– Само собой. Что бы это тебе такое доступное рассказать?.. Ага. Только учти, будешь баловаться, сразу прекращаю.
Илюшка немедля затихает, доверчиво глядя такими сияющими – моими! – глазами, что у меня обрывается сердце.
– Итак. Жила-была девочка. Росла она в деревне (такой, как эта), гусей пасла. И захотелось ей стать настоящей царицей. Корону золотую носить. На золотом троне сидеть. Ну, просто невмоготу. Стала она думать-гадать, как бы это сделать?
– На царе жениться, – подсказывает Илюшка.
– А в той стране, брат, царей и цариц народ выбирал. Такое вот чумовое государство. Пораскинула девочка мозгами – а она была о-о-очень умная – и решила так: чтобы люди избрали меня царицей, нужно заиметь много-много деньжищ…
– Подожди, ты намерен ребенку о Плакальщице рассказать? – прерывает меня Анна, выразительно подняв брови.
– Тьфу ты, и точно. Вот окаянная баба, даже в сказку пролезла. Сидит в башке, точно ржавый гвоздь… Нет, Илюшка, наша девочка была правильная и поступила как положено. Отправилась она к синему морю, закинула невод и вытащила золотую рыбку. И убедительно так попросила, чтобы сделала ее царицей. Рыбешка туда-сюда, деваться некуда: если просьбу не выполнит, то зажарят ее с маслицем на сковородке. Или уху из нее сварят. И стала девочка царицей… А теперь – спать.
Илюшка послушно слезает с моих колен и топает в комнату. Укладываю его спать и возвращаюсь на кухню.
– Дрыхнет. Только головенку на подушку положил, тотчас отрубился… Эх, жаль. Смерть Воланда развязывает нам руки. Плакальщица раскрылась, и начинается на нее королевская охота. А я торчу здесь и не могу в этой забаве поучаствовать.
– Ты хотел бы вместе со сворой загонять человека?
– Брось. Плакальщица – дикий зверь, и уничтожить ее – дело святое, за которое на том свете многие грехи простят.
– Прежде, чем вы ее найдете, она принесет немало горя.
– Ты моя прорицательница! Ничего, пускай беснуется, зверюга, скорее себя выдаст…
* * *
Вторая половина сентября освещена ликующим и смиренным солнцем бабьего лета, напоминающим мальчика-послушника: ему положено ходить, потупив очи долу, а он потихоньку смеется и дурачится.
Воскресенье. Независимо шествую по центру города, стуча по асфальту каблучками, – и вдруг замираю с почти остановившимся сердцем: я увидела его, шествующего под ручку с фотомодельной девочкой. Что за лето! Из трех мужчин, бывших в моей жизни, встречаю второго, вернее, самого первого.
Следую за ними, точно заправский сыщик, сама не знаю, зачем. Парочка прилюдно целуется и расстается. Чуть помедлив, он поворачивается – и мы сталкиваемся носом к носу. Долю секунды он ошарашено пялится, узнавая, но тут же справляется со своим лицом и водружает на него очаровательную улыбочку.
– Сколько лет, сколько зим!
– Четырнадцать лет, милый. Уверена, ты благополучно забыл наивную девочку Нату. Сюжет для небольшого рассказа. А потому напомню. Было это в июне. Романтичная Ната случайно познакомилась с обалденным красавцем. Завязался легкий флирт, плавно перешедший в безумие (с ее стороны). И вот она уже не владеет собой, не соображает, на каком она свете, врет родителям, что переночует у подруги, и остается у него, неотразимого и мужественного. Ночь, фантастическая огромная луна в окне его холостяцкой квартиры… Ты сделал меня женщиной страстно и профессионально, за что благодарна тебе до сих пор. Я вполне серьезно. Обычно женщины вспоминают свой первый физический контакт с мужчиной с чувством стыда и омерзения, а у меня это был праздник.
Он берет меня под руку.
– И ты носишь серебряные колечки в память о той луне?
– Не воображай о себе слишком много. Я по гороскопу Рак. Ракиня. Мой небесный покровитель – прекрасная Селена. Помнишь у Бродского: «ночной фонарик нелюдимый». Когда была маленькой, бывало, заплачу в кроватке, – родители берут меня на руки и показывают луну. Тотчас умолкала.
– Прелесть моя! Несмотря на глупую ершистость и наигранный цинизм, ты осталась наивной лунной девочкой, которая шептала мне: «Нет, не надо!», и горела как в лихорадке…
– Сатир.
– Если не спешишь, давай зайдем ко мне. Почешем язычком. Вспомним время золотое, и сердцу станет так тепло.
– Ты меня клеишь, проказник? Ух, где наша не пропадала!..
Квартирка у него обихоженная – скорее жилье чистюли-хозяюшки, чем отпетого донжуана. Он расторопно накрывает на стол. Приступаем к трапезе. От вина кружится голова, а от кофе толчками бьется сердце. Он целует меня, шепчет жаркие слова. И я словно раздваиваюсь. Ожившая во мне юная Ната млеет и покоряется его рукам, а умудренная опытом тридцатичетырехлетняя женщина смотрит со стороны и понимающе усмехается.
– Почему ты не называешь меня по имени? – тяжело дыша, спрашивает он. – Забыла?
– Я буду звать тебя Корольком.
– Как? – изумляется он. – Это еще почему?
Нежно закидываю руку ему за шею.
– Королек мой!..
Утром в мой сон вторгается настойчивое пиканье будильника. Секунду-другую разнежено соображаю, где нахожусь, и выныриваю из-под одеяла. Из кухни доносится волнующий запах кофе, но наваждение закончилось. Гляжу на лысеющего мужчинку с круглым, как у майского жука, брюшком, и диву даюсь: неужели когда-то он казался мне обольстительной помесью ангела и демона? И на его вопрос: «Мы еще встретимся, Натуся?» – отвечаю небрежно: «Зачем?»
Он унижен и оскорблен, и это доставляет мне злорадное удовольствие. Так-то, миленочек. Четырнадцать лет назад ты покинул несчастную Натку. И она была в состоянии страшного отчаяния и очень близка к самоубийству. А теперь я бросаю тебя, пузанчик! Брысь!..
В своем салоне, оставшись наедине с ангелочком, шепчу ему:
– Сегодня у меня праздник, малыш!
Он искоса поглядывает на меня, склонив кудрявую головку в веночке из роз, и его пухлые губки изгибает понимающая улыбка…
Но дома ощущение победы улетучивается. Выйдя перед сном на балкон, гляжу во двор. Круг луны налит сияющей желтизной. Вокруг него светится дымка. Прошу: «Пожалуйста, научи глупую Натку, чтобы она стала такой же ледяной и неприступной, освободи от глупых страстей и страданий». Но луна холодно и насмешливо смотрит на меня из темной синевы.
* * *
Четыре дня Королек наслаждался деревенской идиллией. На пятый день виртуозно раскрашенный осенью простор начал его утомлять. На шестой, как магнитом, потянуло в город. Это желание становилось все невыносимее.
Спасает его звонок, электропилой взрезавший утренний сон. Продирая глаза, Королек нашаривает лежащий на сложенных джинсах мобильник.
– Ну как, человече, отметил веселый капут Воланда? – гудит Акулыч.
– Само собой.
– Сколько выдул?
– Штук пять.
– Мало. Ну да хрен с тобой, птаха певчая, прощаю. Тем более что нынче тебе предоставляется возможность исправить свой архигнусный проступок и оприходовать в тройном размере.
– Погоди… Неужто?..
– Вот именно. Пымали киллера, а уж он раскололся и сдал саму. Взяли тепленькую. Вместе с помощничком. Только боюсь, не сядет она, сердешная.
– А что так?
– Крыша протекает. Такое баба несет… Ей, вишь ли, во сне императрица на черепушку корону надела. С брюликами. Дескать, носи, будущая царица всея Руси. Вроде как она без пяти минут президент державы, а потом и всего нашего земного шарика. В общем, Наполеон в юбке и колготках. Так что по моему разумению светит ей дурдом. Вертайся, милок. Небось соскучился по ментовскому ремеслу.
