— Но также несомненно и то, что он был нынче в институте! — воскликнул следователь.
ДЕВЯТЬ ИЛИ ВОСЕМЬ ПАЛЬЦЕВ НА РУКЕ
В один из следующих дней Кручинин предстал перед Грачиком с лицом именинника: Гордеев, наконец, признался в том, что был той ночью у Фаншетты. Но зато Фаншетта теперь категорически отрицала показание Гордеева.
И тут выяснилось ещё одно странное обстоятельство. Когда Кручинин сказал Гордееву о запирательстве Фаншетты, тот был, по-видимому, искренно обижен, даже возмущён. Кручинин предложил ему воспользоваться каким-нибудь доказательством, подтверждающим его присутствие у подруги:
— Взять хотя бы забытые тобою перчатки…
— Какие перчатки? — спросил Вадим.
— Твоя перчатки жёлтой свиной кожи.
Вадим посмотрел на него недоуменно:
— У меня никогда не было таких перчаток.
Друзья долго говорили в ту ночь о Гордееве. И именно во время этой беседы Кручинин вдруг как-то странно поглядел на Грачика отсутствующим взглядом.
— Что с вами? — испуганно спросил тот. — Нил Платоныч, друг дорогой, вы мне окончательно не нравитесь!
— Что? — спросил он, тряхнув головой, будто отгоняя какое-то видение. — Что ты сказал?
— О чем вы сейчас думаете?
Кручинин провёл рукой по лицу.
— Так, пустяки… кое-что вспомнилось… Ничего, ничего, давай-ка лучше займёмся делом. Позвони-ка, пусть пришлют мне сейчас обе карты.
— Какие карты? — с удивлением спросил Грачик.
— Дактилоскопические карты этого самого Семы Кабанчика. Обе карты: ту, что хранилась в архиве, и снятую с трупа после катастрофы.
— Но… сейчас ведь третий час ночи.
— Неужели? — Кручинин недоверчиво поглядел на часы. — Да, действительно… Что ж, придётся поехать туда самому.
Через час друзья сидели в Уголовном розыске, и перед Кручининым лежали интересующие его две карты. Но на этот раз он бросил только один взгляд на карты и обернулся к Грачику:
— Ты ничего не замечаешь?
— А что я должен заметить?
— Десять и восемь, — наставительно произнёс Кручинин, поочерёдно указывая на лежащие перед ним карты. — На карте, вынутой из регистратуры, — десять оттисков, как и подобает двум лапам всякого обезьяноподобного; на следующей — оттиски пальцев трупа, вынутого из-под трамвая… их только восемь. Почему не сняли оттиски с указательного и среднего пальцев правой руки трупа? И почему на стеарине у вскрытого вторично сейфа следы именно указательного и среднего пальцев?
— Откуда я знаю? — раздражённо сказал Грачик, которого все ещё клонило ко сну.
— А я, кажется, знаю… Садись и пиши: «Прошу эксгумировать тело Семы Кабанчика». Все!
К концу следующего дня Грачик приехал к Кручинину.
— Вам очень нужен труп Кабанчика?
— Да, как можно скорей.
— Так вот… труп Кабанчика предан кремации.
— Благодарю покорно!
— Пожалуйста, джан, пожалуйста.
— И всё-таки он от меня не уйдёт! — после некоторого размышления воскликнул Кручинин.
— Кто?… Кабанчик?
Кручинин посмотрел на Грачика, словно перед ним был человек, задавший вопрос, достойный младенца. Не дав себе труда ответить, он уселся за поданный обед.
Грачик прощал Кручинину много странностей, которые тот допускал в отношении своего младшего друга и ученика. Но приняться за суп вместо того, чтобы объяснить все по настоящему! Это казалось Грачику просто, просто… Есть же границы и его терпению!
Он уже направился в переднюю и схватился было за шляпу, когда из столовой послышался ласковый окрик Кручинина:
— Эй, Сурен, старина, брось глупости! Завтра на рассвете мы едем за раками. Твоим нервам нужен отдых…
Наутро они уехали за город. Кручинин знал уединённое местечко, отличающееся отсутствием людей, общества которых утомлённые друзья стремились избежать.
Все шло чудесно. Они отдыхали: с утра залезали по пояс в воду в поисках раков, которых тут, кстати говоря, почти совершенно не было; варили на костре уху и ели чудесную пшённую кашу, пахнущую дымом костра.
Вокруг них не было ни души. От ближайшей сторожки их отделяло по крайней мере три километра.
Тишина стояла здесь такая, что за два дня наслаждения ею можно было простить миру половину грехов. Вечером, когда солнцу оставалось пробежать до горизонта каких-нибудь пять градусов, Кручинин взял малокалиберку и отправился к заводи, где водились щуки. Он любил бить их из винтовки.
Прошло довольно много времени. Быстро темнело. Вдруг Грачик услышал глухой удар выстрела. Это не был едва уловимый щелчок малокалиберки, звук которого от заводи сюда и не донёсся бы. Грачик явственно слышал глухой выстрел охотничьего ружья, а пора была уже давно не охотничья. Да и кто и во что мог стрелять в такую темень?
Вскрикнул где-то в камышах чирок. Что его разбудило в этот поздний час? Вот проснулся рой. Плеснула щука. Все было не ко времени и странно. Эти неурочные звуки, начавшись в отдалении, все приближались к тому мосту, где была раскинута палатка. Вскоре Грачик понял и причину этих несвоевременных пробуждений во вспугнутой природе: кто-то шёл берегом, шёл неуверенно, словно плутал по незнакомой дороге. Временами этот странный путник как будто даже соскальзывал с берега — отчётливо слышалось тяжёлое шлёпанье по воде.
Грачик вскочил, прислушиваясь. Через минуту он разглядел появившуюся из прибрежного ивняка тень. Эта тень двигалась медленно неуверенно, пошатываясь. В нескольких шагах от пятна света тень остановилась и, покачнувшись, упала. Грачик подбежал и… узнал Кручинина.
Кручинин был ранен. Левая сторона его холщовой куртки была окровавлена.
— Пустяки, — сказал он сквозь зубы. — Вероятно, несколько дробин в плече… Пустяки…
Но тут силы изменили ему, и он снова почти потерял сознание. Однако, когда Грачик сделал попытку стянуть с него куртку, он жадно схватился за неё. Грачик думал, что причинил другу боль, но оказалось, что Кручинин попросту беспокоится о лежащей в грудном кармане куртки записной книжке…
— Осторожно… там пепел… бумага… пыж… Нужно сохранить.
Объяснять Грачику не нужно было. Он осторожно отложил в сторону записную книжку Кручинина, тщательно обернув её газетой. Он понял, что речь идёт о следе того, кто угостил Кручинина зарядом дроби.
К счастью, рана оказалась несерьёзной. Большая часть заряда прошла мимо. Две круглые дробины засели в мякоти плеча.
Из слов Кручинина, чувствовавшего себя слабым, но вполне владевшего собой, следовало, что раздавшийся в сумерках выстрел предназначался ему. Кто стрелял, он не знал, так как в первый момент лишился сознания. А затем, когда пришёл в себя, вокруг было уже тихо. Следы, которые он обнаружил, вели к реке. Они тянулись по прибрежному песку и к тому времени, когда он добрался до берега, были уже почти замыты водой. Единственно реальное, что Кручинину удалось обнаружить, был комочек полусгоревшей бумаги — пыж из заряда, посланного в Кручинина. Он тщательно подобрал этот комочек, так что можно было надеяться в сохранности доставить его в лабораторию.
Грачик быстро собрал вещи, погрузил все в автомобиль и, усадив Кручинина среди рюкзаков и свёрнутой валиком палатки, поехал в город.
Кручинин настолько владел собою, что прежде чем ехать домой или в лечебницу, заставил заехать в криминалистическую лабораторию, чтобы сдать на исследование остатки пыжа.
На следующий день, едва Грачик появился в дверях больничной палаты, куда Кручинина всё-таки уложили на несколько дней, тот вместо приветствия крикнул:
— Как дела с пыжом?
— Есть надежда восстановить. Просили завтра заехать. Но уже сейчас с уверенностью можно сказать, что этот комочек бумаги с печатным текстом действительно был употреблён вместо пыжа. Если бы бумага не была такой старой, пыж меньше подвергся бы действию пороховых газов и восстановить его не составило бы труда. К сожалению, вы немного по вредили остатки пыжа, когда собирали.
— Попробовал бы ты аккуратно собрать его когда в тебя только что всадили заряд дроби, — усмехнулся Кручинин.
— Не спорю и не обвиняю, только констатирую.
— Если бы ты знал, как мне хочется знать этот текст! У меня нет, конечно, никаких доказательств, но что-то говорит мне, что это выстрел имеет отношение к делу Гордеева.
— Нил, джан, так вы в самом деле уверены: они хотели вас… убрать?
— Почти уверен.
— Значит, и Гордеев… — Грачик не мог выговорить до конца это страшное подозрение и только несколько раз причмокнул языком.
— Не знаю… пока ничего не знаю, — неопределённо пробормотал Кручинин. — Как только лаборатория закончит работу — приезжай.
Назавтра Грачик в точности исполнил этот наказ и, получив фотокопию реставрированного листка, помчался в больницу. По этой фотокопии можно было установить, что листок, использованный для пыжа, вырван из книги форматом в одну шестнадцатую, набранной обыкновенным латинским корпусом. Может быть, в верхней части листка, над текстом, и имелся колонтитул, — намеренно или случайно листок был вырван так, что колонтитул не сохранился. Только в нижнем углу листка остались цифры: с одной стороны 137, с другой — 138. Это были номера страниц. Страниц какой книги?
