Она продолжала смотреть на потухший экран бессмысленным, остановившимся взглядом, потом вдруг опять нажала кнопку, где показывали какую-то кучу малу из человеческих тел, а после двое в белом бесцеремонно стаскивали с негра черные штаны, потом усаживали его на стульчак, а в следующее мгновение демонстрировали черные шарики, как оказалось, набитые героином, сначала среди дерьма в белой емкости, потом отдельно на белой бумаге...
Алла, казалось, забыла про мое существование. Она повернулась и пошла как заводная кукла, свесив руки, как что-то ненужное. Мне показалось, что сейчас она способна совершить что-то из ряда вон, и я направилась за ней.
Оказалось, она знала, что ей надо. Мы дошли до "моей" кладовки. Она огляделась. В коридоре было пусто... Я нащупала выключатель, включила свет.
- Держи дверь! - приказала, протянула руку к полке, где стояли коробки с порошками, вытащила одну, а из неё извлекла шприц и ампулу, быстро всадила иглу в вену на своей руке...
- Теперь бери таз и тряпку! - распорядилась мной. - Идем... да хотя бы к... Генриху Генриховичу...
- Но я убираюсь на втором...
- А Генрих Генрихович залил водой ванную комнату! - солгала она, ничуть не смутившись. - Искать мне, что ли, ещё кого, раз ты под рукой!
При нашем появлении полусонный старик-склеротик расцвел и залепетал свой излюбленный текст, каким, значит, он был прежде орлом... Я для видимости повозилась в ванной...
Когда же мы спускались вдвоем по лестнице, нам навстречу легко, пружинисто шагал Виктор Петрович.
- Алла, зайди ко мне! - сказал он, вроде, вовсе не обращая на меня внимания. Мне показалось, он был на неё сердит. Действительно, из-за плохо прикрытой двери директорского кабинета сразу же донеслось:
- ... отсутствие бинта в аптечке на третьем этаже! Элементарная небрежность! Перед приходом комиссии из райздрава! Безобразие! Вопиющая безответственность!
Не ожидала я, признаться, от вежливого Виктора Петровича такого ора! Да, по сути, из-за пустяка. Тут богатеньких старух грабят почем зря, а он из-за бинтика шум поднял!
Я принялась поливать коридорные цветы из розовой пластмассовой лейки, надеясь на скорую встречу с Аллой. Надо будет её, бедолагу, утешить... Надо крепить и крепить с ней связь...
На воле, у кухонной двери, суетился Володя в своих неизменных поношенных джинсах и серой курточке - вытаскивал из пикапчика фляги с молоком и тащил их внутрь...
- Слыхала, как орал? - раздался поблизости голос Аллы. Она покусывала губки.
- Алла, - рискнула я намекнуть, - а ведь если... в случае чего... ну я насчет коробки с порошком... меня могут...
- Ты что? - нахмурилась медсестричка. - Кому надо в кладовке рыться!
- Мало ли...
- Ну ты уж трусиха, так трусиха! А ещё в медицинский мечтаешь! Да ты как увидишь труп в анатомичке, так и хлопнешься в обморок! Ладно, пойду проверю аптечки, суну, что надо.
Ушла. Володя вытаскивал из кухонной двери уже пустую флягу, задвигал её в пикапчик. То же проделал и со второй, и с третьей... Я вспомнила весьма смекалистых водителей молоковозов из архангельской глубинки, где довелось побывать в командировке. Им достались ужасные, все в рытвинах-колдобинах дороги. Но они сумели превратить именно это неудобство в первое, наиглавнейшее звено конвейера по производству масла. Их очень умелые ручки совали в цистерну обыкновенный рыночный веник, привязав его так, чтоб он мотался вольно, а на дно не падал. И если в начале пути молоко в цистерне имело хороший процент жирности, то в конце - одни воспоминания об этом самом проценте, зато весь веник был покрыт комками масла...
А другие шоферы хвалились мне тем, что в период жестокого, абсолютно бесчеловечного сухого закона, когда и милиция и гаишники подлавливали на дорогах тех, кто везет "левую" водку или самогон, - они именно во фляги с молоком засовывали бутылки с "горючим", "и все дела"... Много, много чего можно провезти в таких вот безобидных с виду флягах!
... Внезапно мне на плечи легли чьи-то руки, завитал в воздухе запах мужского одеколона:
- Любуетесь пейзажем?
За моей спиной стояла давно угасшая "звезда экрана", он же легендарный герой-любовник, все ещё статный седой старик Анатолий Козинцов.
Что меня заставило улыбнуться ему мягко и нежно? Он же тотчас истолковал мое поведение, в самом благоприятном для себя смысле. Пророкотал остатками некогда невыносимо бархатного баритона:
- Не зайдете ли ко мне? Я заварю чудесный чай из трех сортов...
- Из целых трех?!
- Из целых трех. Так как же?
Былой красавец, небось, был уверен, что предложение его весьма соблазнительно для молодой "никакой" уборщицы. Он улыбался мое чуть-чуть снисходительно с высоты своего роста.
- Ну-у... ладно, - решилась я продлить игру. Мало ли какими новыми фактами из жизни странноватого Дома обогатит меня этот человек...
Однако он предупредил:
- Постоим здесь минут пять. Там у меня Володя возится с кранами. Опять что-то сорвалось, течет...
- Какой Володя? - удивилась я. - Он же вон фляги носит, молоко привез...
- Вы плохо знаете этого человека. Он очень быстрый. Поглядите, возле кухни его уже нет.
И действительно, пикапчик стоит, а Володи нет. Но когда мы с Козинцовым вошли в его квартирку, из ванной показался Володя со знакомым мне битым чемоданчиком и смущенно посоветовал знаменитости:
- Вы... не очень краны туго завертывайте... А то они срываются...
- Хорошо, хорошо, - пообещал артист. - Сам не знаю, откуда вода... Вернулся из столовой - кругом вода...
- Я все сделал. Надолго хватит, - уверил Володя.
Мы остались с артистом наедине. Он, действительно, заварил какой-то исключительно душистый чай и поставил передо мной большую белую в цветочек кружку с этим дымящимся напитком, разорвал с треском прозрачную пленку на новой конфетной коробке, заставил меня взять и съесть подряд четыре разных по форме шоколадки, а потом, совсем неожиданно подошел ко мне и поднял меня и подержал какое-то время на весу.
- Убедились? - зарокотал, отшагнув от меня на некоторое расстояние, что есть у нас ещё порох в пороховницах?
Я честно подтвердила:
- Ну надо же!
- Значит, надо! - нарочито расслабленным движением руки он отбросил назад, к затылку, вьющуюся прядь седых волос, сел напротив, спросил строго:
- Почему вы не встретились мне раньше? С этими фиалковыми глазами? С этими прелестного рисунка губами?
- Но вот же мы и встретились, - наивничала "Наташа из Воркуты".
Он протянул ко мне руки и умоляюще произнес:
- Позвольте поцеловать вас, обнять и поцеловать... прикоснуться... Вам это ничем не грозит... И мало стоит. А я... а мне...
Не призывай и не сули
Душе былого вдохновенья.
Я - одинокий сын земли,
Ты - лучезарное виденье!
Он прочел четверостишие с такой силой страсти и отчаяния, что я сдалась. Он крепко, очень крепко обнял меня и поцеловал в щеку... И долго ещё глядел на меня издалека, глазами раненого зверя...
Как тут не подумать о том, что особенно тяжел, болезнен переход в глухую старость бывшим красавцам, кавалергардам, удачливым деятелям искусства и литературы! Они привыкли к поклонению, любви, славе... Попробуй отвыкнуть!
Очень кстати я вдруг заметила, что на тумбочке стоит кожаная дорожная сумка, а рядом с ней красный термос.
- Вы ехать куда-то собрались? - поспешила задать вопрос.
- К сожалению... Впрочем, и к счастью... В свой родной Питер... Я ведь там родился. Надо бы встретиться с сестрой. Она там в больнице. Вон телеграмма.
- Самолетом?
- Как вы плохо обо мне думаете! - он укоризненно поводил в воздухе указательным пальцем. - На своей машине поеду. Я ведь когда-то даже в ралли участвовал...
Машинально я взяла в руки голубоватый листок телеграммы, развернула... "Милый Толик лежу больнице может быть ты приедешь мало ли целую Нина."
- Она старше меня на шесть лет. Но была вполне бодрая. Мы виделись на Новый год. Надо, надо ехать... Заодно белые ночи там... столько красоты... - Он поднял лицо вверх, словно в небо, и прочел с чувством:
Белой ночью месяц красный
Выплывет в синеве.
Бродит призрачно-прекрасный,
Отражается в Неве.
Мне привидится и снится
Исполненье тайных дум.
В вас ли доброе таится,
Красный месяц, тихий шум?
- Как хорошо! - вырвалось у меня.
- Самое хорошее, - произнес он с паузой, - это - молодость, это мамины теплые глаза над тобой... А знаете ли, я только сейчас понял, почему потянулся к вам... Вы похожи на мою маму... И еще, пожалуй, - он прищурился, - на актрису Мордвинову в юности, в молодости. Она носила такую же челку. Я был в неё безнадежно влюблен. Я таскал ей букеты цветов. Но она пренебрегала прыщавым юнцом. Увы, в семнадцать лет я был очень прыщав. Это потом, потом очистился от этой пакости...
- Это... эта Мордвинова, которая умерла?
- Она. Дико звучит, но мы сошлись накоротке только здесь, в сенях, примыкающих к кладбищу...
- И... и она хорошей оказалась?
