– Нехорошев Иван Алексеевич…
– Год рождения?
– 1958-й…
Пока Бугаец выполнял все эти формальности, я из своего угла продолжала разглядывать человека, который совсем недавно хотел меня убить. И в ушах у меня еще звучали слова Ады – по дороге в бугаецкий кабинет она успела поделиться с нами последними сведениями о женщине, чей труп пытался выкрасть из морга ее же собственный сын:
– Руфина Нехорошева действительно была репрессирована. Ее арестовали в 1946 году. Знаменитая 58-я статья. И еще… По национальности она – латышка. Дочь известного и очень богатого рижского ювелира. Когда в сороковых годах советские войска оккупировали Прибалтику, он успел бежать… но бежал он один, без семьи. Его единственная дочь, семнадцатилетняя Руфина, к тому времени уже успела покинуть отца, влюбившись в советского офицера. В сумятице, сопровождавшей последний предвоенный год, они смогли каким-то образом оформить свои отношения, девушка сумела даже устроиться сестричкой в медсанбат той же части, где служил ее муж, старший лейтенант Алексей Нехорошев. Но в самом начале войны он погиб – многие тогда полегли в брянских лесах при отступлении. Руфину укрыли хуторяне, она скрывалась там почти два года, до прихода наших войск. А когда советские войска вернулись – почти всех, кто в годы войны оказался на оккупированной территории, репрессировали.
Руфина, ставшая по мужу Нехорошевой, была реабилитирована только через десять лет, в 1956-м, уже после смерти Сталина. Она вышла на волю, где у нее не было ни одной родной души, и еще через три года, в 1959-м, усыновила двух сирот, четырехлетнего Илью и годовалого Ивана, чьи родители погибли в горах во время схода лавины – они были альпинистами. В то время Руфина работала санитаркой в Доме малютки, куда и направили осиротевших мальчиков. Истосковавшаяся от одиночества Руфина усыновила их и уехала туда, где никто не мог знать этой тайны усыновления. В подмосковный поселок Береговой. А что произошло там почти полвека спустя, нам, увы, не ясно до сих пор… – закончила Ада, еле заметно вздохнув.
«Так вот почему бред Руфины был в основном о драгоценных камнях! – догадалась я. – Она – дочь ювелира!»
– Руфина Нехорошева – не просто дочь ювелира, – вторила моим мыслям Ада. – Она дочь человека, владевшего легендарным алмазом «Санси», камнем, которому больше тысячи лет. Это бледно-желтый бриллиант каплевидной формы весом 55,23 карата – один из самых загадочных и самых замечательных камней в истории Европы. В 1064 году в ущелье Адамас Восточной Индии его нашел мелкий купец, после чего камень очень долго хранился у султанов Центральной Индии. Последним его владельцем из этой династии был Кут-Уд-Дин, у которого кристалл украл визирь вместе с другими драгоценностями и частью казны. Затем более полутора веков этот бриллиант передавался по наследству потомкам султана Мухаммеда, который вставил его в серебряную подкову и носил при себе как талисман. Позже, в XV веке, камень оказался уже в Европе – у герцога Бургундского Карла Смелого. Карл вставляет его в свой шлем наподобие кокарды, что спасает Карлу Смелому жизнь. На поле боя Бургундский герцог, выйдя на поединок с самым сильным воином из наемного войска швейцарцев, стал против солнца и начал сильно мотать головой. Отражавшиеся от кристалла блики ослепили противника, что позволило герцогу нанести ему смертельный удар.
Однако позже удача отвернулась от Карла Смелого, и в 1477 году в битве при Нанси его войско было разбито, а бежавший с поля боя герцог потерял бриллиант. Камень подобрал простой солдат, использовавший его в качестве кремня для своей трубки. Позднее камень переходил из рук в руки, меняя свою цену от одного гульдена до ста тысяч франков – за эти деньги его выкупил французский маркиз Николас Гарлей де Санси, от которого бриллиант и получил свое известное истории имя. Маркиз регулярно закладывал бриллиант банкирам, а окончательно запутавшись в долгах, продал его королю Генриху III. Позднее бриллиант переходил из рук в руки и принадлежал таким людям, как кардинал Джулио Мазарини, английский король Яков II, Людовики XIV, XV и XVI. Но в августе 1792 года алмаз был украден и «всплыл» лишь в 1830 году у русского промышленника Павла Николаевича Демидова, владельца уральских железоделательных и медеплавильных заводов. Он подарил его своей жене Авроре Карловне Шерн-валь-Демидовой.
После смерти мужа Аврора Карловна спустя несколько лет вышла замуж повторно – за гвардейского офицера Андрея Николаевича Карамзина (сына известного историка, написавшего 12-томную «Историю государства Российского»), а после ее смерти «Санси» исчез. До последнего времени местонахождение легендарного бриллианта было неведомо никому. И вот теперь мы знаем, что долгие годы камень находился в руках у отца простой и очень бедной женщины – Руфины Нехорошевой…
– Сколько же может стоить такой камень? – спросил потрясенный Антон.
– Примерно – очень и очень примерно – двести или триста миллионов долларов, – ответила Ада самым будничным тоном, так, словно речь шла о какой-нибудь безделушке, продающейся в переходах Московского метрополитена.
* * *
…И вот сейчас сын Руфины Иван сидел перед следователем Бугайцом и вяло отвечал на его вопросы – не уклоняясь от показаний, но и не выказывая ни малейшей охоты сотрудничать со следствием добровольно.
Но скоро все изменилось.
– Ну что же, – сказал Бугаец, покончив наконец со всеми формальными вопросами. – Если я правильно понимаю, уважаемый, чистосердечное признание писать вы не захотели… Но – и поверьте, это добрый совет – я рекомендую вам подумать еще раз. В конце концов, в поисках истины мы ведь начнем допрашивать всех близких вам людей. Подумайте, каково им придется. Например, вашему сыну…
Иван вздрогнул – и выпрямился на стуле, впившись глазами в Бугайца. Через минуту, с трудом оторвав взгляд от равнодушной физиономии следователя, Иван разлепил пересохшие губы и с видимым трудом выдавил:
– Хорошо… Я вам все расскажу…
Еще месяц назад я был счастлив. Может быть, я не всегда осознавал это – до сих пор меня вообще не посещали мысли на тему «Счастлив ли я?» – я почитал их за бабские разговоры и никогда не задавался целью разобрать свое существование по косточкам. Правда, я любил; вот это мне было понятно. Женщина, которую я любил и на которой женился, доставляла мне массу хлопот, но все-таки я любил ее, любил своего сына – да, я любил свою семью, только сейчас я понял, что я любил ее больше, чем все другое на земле, и вот теперь все рухнуло, рассыпалось, повалилось…
Как и все окружающие, я почти не знал своей матери. Всегда тихая, неторопливая, молчаливая пожилая женщина – сколько я ее помню, мне никогда не приходило в голову назвать ее «молодой» или «моложавой», она всегда была пожилой… Мать никогда не мешала нам жить, мы вообще мало замечали ее, но так или иначе она все эти годы, все мои сорок семь лет, была рядом со мной и братом – незаметной тенью. Кто знал, что именно она принесет в наш дом несчастье? На девятом десятке своей жизни она разрушила все то немногое, что было мне дорого, – и разрушила не словом, не действием, а самим фактом своего существования, одним тем, что она жила, что была жива, что мы жили рядом с ней.
Все началось ровно месяц тому назад с негромкого стука нашей калитки – этот привычный звук как бы обозначил начальную точку отсчета в дальнейшем изломе наших судеб. Словоохотливая почтальонша Анфиса, громогласно требуя плясовой от моей жены, протягивала ей через забор письмо в странном длинном голубом конверте. Алка, смеясь и с нарочитым смирением заложив руки за спину, выбила перед почтальоншей короткую чечетку; конверт перекочевал в руки моей жены.
Я видел это из сарая, где правил пилу; оттуда же мне было видно, как жена ушла в дом, на ходу распечатывая невесть откуда взявшееся письмо. Она скрылась в доме, и я окончательно занялся инструментом, забыв об увиденной мною сцене; прошло не менее часа. Закончив работу, я направился в дом. Пора было обедать.
Была суббота. Пашка был в школе, моя мать возилась в огороде – идя в дом, я видел боковым зрением, как, неловко склонившись, она обирает со смородинового куста засохшие листья и бормочет что-то себе под нос; с некоторых пор у нее появилась такая привычка.
Я прошел в кухню. Жена сидела на приставленном к столу табурете, склонив голову набок и глядя куда-то сквозь меня. Обе ее руки лежали на клеенке, длинные пальцы машинально теребили край плотного голубоватого листа – тут же, рядом, лежал и длинный конверт с несколькими рядами цветных печатей.
Я остановился, ожидая объяснения. Жена молчала и смотрела поверх моей головы. Я позвал: «Алка!» Жена моя перевела взгляд прямо на меня и, все так же молча, все так же не вставая с места, протянула мне плотный лист с тремя продольными рубцами сгибов. Я взял его в руки.
