Позвонил администратор с известием, что такси ждет на улице.
– Картину Глории оставим здесь? – спросила я. – В отеле достаточно безопасно?
– Понятия не имею, – буркнул Эйден и сделал вид, будто не замечает моих слез.
Мы приехали на выставку, но на сей раз ничего волшебного я не почувствовала. Мы ходили от стенда к стенду, я смотрела на картины, не видя их, а Эйден... Эйден напоминал сомнамбулу: уставившись в одну точку, он мерил залы шагами, словно решил отсчитать определенное количество.
Не выдержав, я схватила его за руку:
– Я так больше не могу! В чем дело? Почему мы не разговариваем?
Эйден стиснул зубы, словно едва терпел мое прикосновение, а ведь совсем недавно мы занимались любовью. Что за ерунда?!
– Я и так лишнее сказал, – не глядя на меня, пробормотал Эйден. – И думаю, напрасно. Прости, Рут!
– Вовсе не напрасно! – возразила я, но потом совершила ужасную ошибку: – Это был несчастный случай или самооборона?
– А тебе что предпочтительнее? – презрительно ухмыльнулся Эйден. – Несчастный случай или самооборона?
– Я... я совершенно не хотела...
– А вдруг это не было ни тем ни другим? Вдруг я хладнокровно лишил жизни беззащитную женщину?
Я болезненно поморщилась. Беззащитную женщину...
– Нет, не верю... – пролепетала я.
– Рут, люди меняются, порой до неузнаваемости. Если бы ты любила меня нынешнего, то простила бы все грехи, даже самые страшные. Вот я бы простил тебе абсолютно все, причем мгновенно. Очевидно, мое чувство не взаимно. – Эйден часто-часто дышал мне в лицо и, наверное, ждал ответа, а я молчала. Его слова, те же самые, что семь лет назад без конца повторялись в суде, парализовали меня, как удары электрошокера. «Беззащитная женщина...» Я снова почувствовала на губах клейкую ленту...
Я не сразу пришла в себя и сообразила, что опять промолчала, когда следовало говорить, – Эйден уже шагал прочь.
– Подожди! – крикнула я, только Эйден уже свернул за угол.
Я бежала со всех ног, стараясь догнать его, но, увы, истерика не заставила себя ждать. Я тряслась и бормотала себе под нос, уверенная, что навсегда потеряла любимого. Сколько вокруг углов и закоулков, ряды стендов почти одинаковые, среди них и заблудиться немудрено! Я заглянула в один проход, второй, третий, но Эйден как сквозь землю провалился. В панике я обратилась к художнику, который сидел возле своего стенда: «Не видели моего приятеля? Он был здесь буквально минуту назад, высокий, в черном пиджаке с блестящими погончиками?»
Я бежала и бежала, от одного прохода к другому, из первого зала во второй. Уехать без меня Эйден не мог, нет, он бы так не поступил! По чистой случайности я оказалась у стенда номер сто семьдесят один, который арендовала Джейн Филдер. Я не познакомилась со стоявшей рядом женщиной и, если это была Джейн, не сказала, как люблю ее картину, которую приобрела в Спиллинге. Разыскать Эйдена – ни о чем другом я думать не могла. «Все что угодно ему прощу», – обещала себе я.
– Не видели высокого темноволосого мужчину в черном пиджаке с блестящими вставками вот здесь? – Я похлопала по плечам.
Женщина покачала головой. Ту т с противоположного ряда раздался голос:
– Я видела! Высокий мужчина в вельветовом пиджаке? Минуту назад мимо прошел.
У стенда с большой вывеской «Галерея “Тик-так”, Лондон» сидела девушка. Волосы осветлены, судя по черным корням, давно, стянуты красным узорчатым шарфом, на тощих ногах прозрачные черные чулки, поверх них – вишневые гольфы в сетку и массивные черные ботинки.
Я бросилась к девушке, едва не опрокинув ее стул и не повалив бедняжку на пол. Слава богу, затормозить успела.
– Куда он... – На глаза попалось нечто, я осеклась, заморгала и задышала часто-часто. Нет, не может быть... Это ужасный розыгрыш! Я испуганно попятилась.
– Куда он пошел? – услужливо подсказала девушка. – Вон туда, к выходу. Вам что, плохо?
Да, мне было плохо. Следовало уйти, но от слабости я была не в состоянии даже сдвинуться с места. Помню, облокотилась на перегородку, отделявшую стенд Джейн Филдер от соседнего, смотрела на стенд галереи «Тик-так» и терла лоб.
– Осторожно, вы прижались к картине! – произнес кто-то за спиной.
Но я не могла ни ответить, ни шевельнуться – лишь глядеть через плечо крашеной блондинки на картину в искусственно состаренной деревянной раме. Уверена: даже увидев впервые, я почувствовала бы, что она на класс выше остальных картин галереи «Тик-так».
«Аббертон», в раме, подписанный, датированный 2007 годом. Я закрыла глаза, потом снова открыла, убедившись, что мне не померещилось. На всей выставке для меня остался один «Аббертон». Я подошла к картине и поняла, почему имя якобы убитой Эйденом женщины показалось знакомым. Она мне никогда не представлялась, но, работая у Сола, я наверняка встречала ее имя на счетах, квитанциях или на перечнях невыполненных заказов, которые в мастерской висели на каждом шагу.
Это самое имя было написано в правом нижнем углу картины аккуратнейшими черными буквами. «Мэри Трелиз».
* * *
Через несколько секунд меня осенило: если Мэри Трелиз написала «Аббертон» в 2007 году, то Эйден не мог убить ее «много лет назад». Он ошибся! Я чуть не задохнулась от облегчения. Конечно, конечно, он не убийца, я с самого начала это чувствовала! Теперь следовало разыскать его и показать картину, но ведь девушка из «Тик-так» сказала, что он спешил к выходу. Вдруг он уже в такси, едет к вокзалу Кингс-Кросс?
Я словно прилипла к стенду «Тик-така», не в силах отвести взгляд от «Аббертона». Картина была неопровержимым доказательством: Эйден не совершал того, в чем признался. А вдруг речь о другой Мэри Трелиз? Нет, вряд ли. Даже если существуют десятки, сотни женщин с таким именем, Эйден говорил именно о той, что напала на меня в галерее Сола. Мэри – художница, Эйден – багетчик; они оба из Спиллинга – совпадения исключены. Наверное, они поссорились или Мэри напала на Эйдена (запросто, учитывая ее темперамент), а он защищался.
– Я хочу купить картину, – заявила я крашеной блондинке. – Вон ту.
Блондинка пожала плечами: если мне угодно забыть о мужчине в черном пиджаке и увеличить ее выручку, она не против.
– Отлично! – кивнула блондинка, не демонстрируя никакого энтузиазма. Даже не обернулась посмотреть, на какую именно картину я показываю. – Сейчас все оформим. – Медленно, словно человек, у которого уйма времени, блондинка открыла ящик стола.
– Может, красный стикер сперва приклеите? Ну, или «продано», как там у вас принято? Пусть другие посетители не думают, что картина до сих пор не продана.
– Что-то я не вижу толпы желающих! – засмеялась девушка. – Со вчерашнего утра на наши картины почти никто не взглянул! – Она зубами сняла колпачок с ручки. – Сейчас заполню свою часть, потом вы – свою. Знаете, что вся сумма вносится единовременно? Это выставка, поэтому никаких рассрочек.
Я кивнула.
– Мы принимаем наличные, чеки и основные кредитные карты. Которую из картин вы хотите купить?
– «Аббертон», – ответила я, понимая, что говорю неправду. Я вовсе не хотела покупать «Аббертон», а Мэри Трелиз не хотела мне его продавать, она ведь предельно четко выразилась. Украсить дом картиной против воли ее создателя я бы не смогла, поэтому решила: покажу «Аббертон» Эйдену, а потом подарю Малькольму, он же постоянно моей коллекцией восхищается.
«Пусть Эйден окажется в Лондоне!» – думала я. Везти «Аббертон» в Спиллинг очень не хотелось, домой – тем более. Поразительно, но картина уже меня угнетала. Силу «Аббертона» я почувствовала моментально: сначала она притягивала, а после того, как Мэри Трелиз унизила и оскорбила меня, отталкивала. Абсурд, конечно, но картины я боялась.
– «Аббертон», – медленно повторила блондинка, записывая название на квитанцию. – Имя художника?
– Мэри Трелиз.
Надо же, служащий галереи не в курсе! Сол Хансард такие вопросы не задает. Как же она представляет интересы художников, если не знает, кто что написал? Безразличие даже скрыть не пытается! Выяснить бы, какой процент удерживает «Тик-так». По словам Эйдена, большинство галерей оставляет себе половину, даже те, где совершенно не пекутся об интересах художников.
– Мэри Трелиз? – встревоженно переспросила девушка.
Господи, что она сейчас скажет? Что я ошибаюсь и Мэри Трелиз погибла? Точнее, была убита много лет назад?
Девушка подошла к «Аббертону» и постучала по раме ручкой:
– Эта картина вам понравилась? – Судя по недоверию и раздражению в ее голосе, я создавала ей ненужные проблемы.
– Да. – Я достала кредитку, чтобы продемонстрировать серьезность намерений, и приготовилась к отповеди. Мол, «Аббертон» мне не достанется, потому что Мэри Трелиз велела продать картину любому, но только не мне. Хотя я ведь не представилась, моего имени девушка знать не может.
– Простите за недоразумение, но картина уже продана. – Блондинка растянула губы в натужной улыбке.
