— Да!
— Значит, ты восстанавливала справедливость, — я снова стал работать «на камеру». — Твоего Путятина затирают, а он — гениальный актер. Но ему все время переходит дорогу вовсе не гениальный Санин, так?
— Так! — ее глаза вспыхнули пламенем.
— И устранить с дороги Санина — справедливо… — как бы констатировал я.
— Да, — снова ответила она. — Он к тому же был плохим человеком…
— Путятин, что ли, хороший? — я скривился в иронической ухмылке, за что, как мне показалось, она была готова наброситься на меня, вцепиться в горло (и едва сдержалась, похоже, чтобы этого не сделать).
Вот это любовь… Да нет, это вовсе не любовь. Это уже болезнь. Психическая…
— А как же этот твой гений занял три миллиона рублей и не собирается отдавать? — спросил я.
— Он у Санина деньги не занимал, — ответила Наталья. — И нет никаких документов, подтверждающих заем.
— У меня есть такие подтверждения, — сказал я.
— Ты лжешь! — буквально прошипела Наталья. Она и правда за Путятина готова была растерзать любого, в том числе и меня. Настоящая тигрица!
«А она становится опасной», — подумал я и едва не начал оглядываться в надежде увидеть кого-нибудь из оперативников.
— Нет, не лгу, — после некоторого замешательства сказал я. — У моего друга имеется банковская выписка, подтверждающая, что Санин за несколько дней до смерти снял со своего счета ровно три миллиона рублей…
— Это еще не доказывает, что он отдал их Антону Путятину, — парировала Наталья. — Может, он отдал их кому-нибудь другому. Любовнице своей, например…
— У него не было любовниц, — сказал я.
В ответ на эти слова она делано и громко рассмеялась:
— Ага, рассказывай. Но кому-нибудь другому… — Она задумалась на время, потом усмехнулась: — Я как-то слышала, как Санин говорил, что умрет от удара по голове. Мол, стукнет кто-нибудь чем-то тяжелым по башке — и привет! Его прогноз оправдался: только мне с первого раза не удалось его убить…
— И ты его добила, так? — я встал со стульчика, и она отступила от меня на шаг, но из границ обзора камер, слава Богу, не вышла.
— Я должна была довести дело до конца, — просто ответила она.
— А зачем ты заклеила ему рот? — спросил я.
— Когда он очнулся, стал кричать, — усмехнулась Наталья. — И отбиваться от моих ударов. Я ударила еще раз, и он потерял сознание. Но был еще жив. И я заклеила ему рот. А потом он вдруг вскочил и стал метаться по квартире. Мне стоило большого труда, чтобы угомонить его.
— Угомонить — это значит, убить? — спросил я, ежась от мурашек, побежавших по телу.
— Да, это именно то и значит, — спокойно ответила она. — А теперь я вынуждена угомонить и тебя. Ты ведь вызвал меня сюда не затем, чтобы срубить с меня деньги?
С этими словами она раскрыла сумочку, достала пистолет и сняла его с предохранителя. Это было для меня неожиданностью, и я, чтобы не подать вида, что растерян, спросил:
— А Петра Самохина ты тоже убила из чувства справедливости?
— Нет, — ответила она. — Он видел меня, когда я поднималась к Санину.
— А кто его порезал? — задал я последний вопрос, из тех, что меня интересовали.
— Я нашла человека, который согласился это сделать, — ответила Наталья. — И знаешь, за сколько?
— За сколько? — спросил я.
— За десять тысяч рублей, — ответила она и усмехнулась. — Но получить успел только пять. Это был аванс…
— Его что, тоже нет больше в живых? — догадался я.
— Тоже, — сказала она. — Я его застрелила вот из этого пистолета. Из которого сейчас убью и тебя.
Она стала медленно поднимать пистолет…
— Кстати, а зачем ты меня вызвал именно сюда?
На ее лбу проступили морщинки, означающие, что она о чем-то напряженно думает. Затем она стала осматриваться, оглядывать стены, потолок. Потом взор ее уперся в меня, и зрачки у нее сузились до размера острия иголки:
— Это западня? Ты что, снимаешь меня?
Она подняла пистолет… И тут одновременно раздались два выстрела. Наталья скривилась от боли… Рука с пистолетом бессильно опустилась… Наталья упала на пол. Медленно, как будто это были замедленные кадры какого-нибудь кино. Впрочем, это мне только так показалось. На самом деле она рухнула на грязный пол, придавив собой огрызки электродов. Рухнула замертво, чтобы больше уже никогда не подняться…
* * *
Я не знаю, кто первым позвонил Коробову. Может, я, а может, кто из оперативников. Так или иначе, но Володя появился минуты через три после выстрелов.
— А что, иначе никак было нельзя? — огорченно спросил он, обращаясь почему-то ко мне. И я ответил, будто оправдываясь:
— Кто ж знал, что у нее будет пистолет?
— Надо было знать! — почти заорал он, уже обращаясь к растерянным операм.
— Если б не выстрелил, она бы его убила, — сказал один из них удрученно.
— Убила бы, — почти одновременно с первым сказал второй оперативник.
— Что ж, вам обоим зачет, — жестко произнес Володя, осматривая труп Натальи. — Один выстрел в голову, другой прямо в сердце. Огневая подготовка сдана на отлично. Два капитана, так вашу растак…
Стоявший в сторонке специалист принялся демонтировать камеру.
В принципе дело было сделано: доказательная база по убийствам Игоря Санина и Петра Самохина Натальей Кудашевой (или как ее теперь там) не оставляла сомнений. Все. Дело закрыто. Аплодисменты. Занавес…
— Да ладно, — примирительно произнес я. — Они все-таки спасли мне жизнь.
— Ты тоже хорош… Довел ее, наверное, своими вопросами до белого каления… — произнес Володя. — Репортер хренов!
— Но я должен был их задать… Для того чтобы она своими ответами разоблачила себя. У вас теперь имеются все доказательства по обоим убийствам. Да еще и в третьем призналась.
— В каком еще третьем убийстве? — посмотрел на меня Коробов.
— Она пристрелила парня, которому заказала Петра Самохина, — ответил я. — Из этого вот пистолета, — указал я на лежащий возле тела Натальи пистолет. А потом остановил взгляд на ее лице. Гримасы боли на нем уже не было. Оно выглядело умиротворенным и спокойным.
Потом начались мероприятия, которые всегда идут после смерти человека: приехала следственная бригада, эксперты и врач, сняли в нескольких ракурсах труп Натальи, опросили меня и оперов. Потом все уехали. И остались только мы с Володькой.
— Ты себя не очень кори, — после того, как мы молча просидели в его авто около четверти часа, произнес Володька. — Ты ни в чем не виноват. Во всем виновата она одна…
— Знаю, — сказал я. — И все равно как-то хреново…
— Может, водки выпьешь? — спросил он.
— Выпью… А ты?
— И я выпью, — ответил Коробов. — За раскрытие громкого дела.
— Ко мне? — посмотрел я на своего университетского товарища.
— Можно и к тебе, — ответил Володя. — Только, если я выпью, придется у тебя заночевать. За руль нельзя садиться…
И мы поехали ко мне.
Паршиво одному, когда на душе кошки скребут…
Глава 13. Я — герой, или что нынче за весна такая?
Я проснулся первым. Наверное, потому что спал на полу и отлежал себе бока.
Володька спал на диване (ему, как гостю, выделил лучшее место), открыв рот и закинув одну ногу на диванную спинку.
На столе стояли две опорожненные бутылки водки и пятилитровый баллон, в котором литра полтора пива еще оставалось.
«А вот пиво мы вчера с Володькой зря взяли, — подумалось мне. — Мешать водку с пивом — самое последнее дело. С другой же стороны, есть чем опохмелиться, не отходя от кассы…»
Сделал большой глоток. Потом другой. С облегчением вздохнул, поскольку в голове немного прояснилось, и в глазах наладился «фокус». И тут пришла еще одна мысль, правильная:
«А хорошо, — подумалось мне, — что мы вчера с Володькой еще и пиво прихватили…»
Не успел сделать третьего глотка, как услышал Володькино:
— Дай.
Обернулся и протянул ему баллон. Он сделал несколько больших глотков и отдал баллон мне. Теперь я сделал несколько больших глотков.
Потом снова он.
Пиво закончилось…
А потом мы посмотрели на часы. Было всего-то около шести утра…
И почему это с похмелья всегда просыпаешься рано? Чтобы было время опохмелиться перед работой?
Часам к семи мы оба успели принять душ, побриться, попить горячего крепкого чая, и если выглядели не огурцами, то, по крайней мере, вполне «комильфо».
— Ну, что, я поехал, — сказал Володька.
— Чувствуешь себя нормально?
— Удовлетворительно, — ответил он.
— Поздравляю тебя с раскрытием дела, — сказал я.
— А я — тебя, — сказал Володька.
— Тогда что, до связи?
— До связи…
Потом я звонил шефу и просил заехать за мной вместе со специалистом, чтобы он демонтировал видеокамеру. Они приехали около десяти, и мы поехали на Мостокинскую улицу. Шеф какое-то время приставал ко мне с расспросами, но я по большей части отмалчивался. Говорить ни с кем не хотелось, да шеф и сам все скоро увидит, и все вопросы у него разом отпадут. Я так и сказал ему, когда он задал мне очередной вопрос:
