– Участок большой, но спрятаться негде! – убеждал Генрих Петрович. Его бархатный низкий голос по-прежнему звучал ровно, как будто ничего не случилось. – Убежать тоже невозможно, ограда надежная. Они вернутся, Надежда Юрьевна, это вопрос времени.
– Вы не знаете этих детей! – В голосе женщины слышалась настоящая паника. – Я не представляю, что они теперь натворят… Они обе такие неуравновешенные, все в мать… Господи, когда она сошла с ума, я совсем не удивилась! Когда Миша меня с ней познакомил, у меня сразу мелькнула мысль о чем-то подобном! Вы помните ее глаза? У нее были совершенно ненормальные глаза!
– Заткнись! – Это выкрикнул Банницкий. Марина даже вздрогнула – столько ярости было в его голосе. – И прикуси свой проклятый язык! Это из-за тебя они удрали! Я же предупреждал – ни слова о том, что случилось с их матерью!
– Сам заткнись! – сорвалась сестра. В этот миг их голоса стали на удивление похожи. – С тех пор как я тут, ты только и делаешь, что оскорбляешь меня! Уж ни слова не скажи о твоей драгоценной женушке! Что это за святая такая выискалась, хотелось бы знать?!
– Успокойтесь, – попытался вмешаться Генрих Петрович, но женщина не сдалась:
– В гробу я, кажется, успокоюсь! Ноги моей тут больше не будет! Все, родимый, – лови этих паршивок сам, воспитывай сам, и камни они пусть кидают в тебя! А я уезжаю! Мне моя жизнь еще дорога!
– И катись! – напутствовал ее брат. – Такую хамку я могу найти и за меньшие деньги!
Раздался пронзительный короткий визг, будто женщина обо что-то укололась. Затем отчетливый сухой хлопок – казалось, лопнул воздушный шарик. А затем ее неестественно спокойный голос:
– Это тебе на память, скотина. А теперь отдай мои пять тысяч.
Наступило молчание. Марина, сильно заинтересованная происходящим, на минуту забыла о детях. Больше всего ее поразило то, что девочки, сознательно или случайно, все-таки добились отъезда тетки. Разумеется, они не могли предсказать эту стычку между братом и сестрой, но одно просчитали безупречно – меру терпения обоих. Марина даже прониклась к ним уважением.
Она подошла поближе, все еще оставаясь незамеченной. У крыльца стояли мужчины. Банницкий возбужденно жестикулировал, но говорил негромко, так что слов она разобрать не смогла. Психиатр скорбно кивал в ответ, его золотые очки кроваво отражали заходящее солнце. Спустя минуту на крыльце появилась Надежда. Она была в плаще, криво наброшенном на одно плечо, на сгибе руки висела объемистая сумка из синей шотландки, явно дорожная. За нею следовала жизнерадостная горничная, умудрявшаяся вилять бедрами, даже катя два огромных чемодана.
– Так где мои деньги? – поинтересовалась Надежда. – Или ты отменил свое обещание?
– Получишь завтра, в банке, – ответил Банницкий, повернувшись к сестре спиной. – Я таких денег наличными при себе не держу.
– А я и забыла, что прошло то время, когда ты носил с собой килограмм баксов в пластиковом кулечке! – язвительно заметила Надежда. – Ну что ж, ты обещал при свидетеле. Надеюсь, завтра вспомнишь мое лицо?
Ответом ей было молчание. Даже Генрих Петрович, чувствовавший себя уверенно в любой ситуации, не решился вмешаться. Слишком выразительно молчал банкир. Женщина громко откашлялась, натянула рукава плаща, взглянула на часы. Марина наблюдала за ней, стоя метрах в пятнадцати, и готова была поклясться – Надежда утратила контроль над ситуацией, и сейчас происходит вовсе не то, чего бы ей хотелось. Ссора с богатым братом явно не входила в ее планы. Марина вспомнила то немногое, что знала о ней. Пятьдесят лет. Одинока. Была замужем, но муж умер лет пятнадцать назад. Детей у них не было. Кажется, вспоминала Марина, по образованию сестра Банницкого была экономистом, но ни дня в своей жизни не работала. Сперва ее содержал муж, потом брат. Банницкий как-то оговорился, что сестрица наверняка успела скопить кругленькое состояние за те годы, пока патронировала детей в Англии. Деньги он посылал ей щедро и, конечно, не требовал отчета. Он знал, что если сестра что-то и берет себе, то большую часть все равно получают дети. Он не любил ее, но доверял ей, не считал ее совершенной нянькой, но был рад, что сестра взяла на себя заботу о детях. И вот сейчас он стоял спиной к Надежде и ждал, когда за ней приедет машина. Та тоже ждала – но явно не машины, а извинений, примирения, какого-то жеста со стороны брата.
К крыльцу подъехал черный «Ниссан», новый шофер помог горничной погрузить чемоданы. Надежда явно занервничала. Мгновение она колебалась, потом не выдержала и тронула брата за плечо:
– Я уезжаю!
– В добрый путь, – сухо ответил тот.
– Я понятия не имею, где устроюсь. Моя квартира сдана…
Женщина говорила все неуверенней, и часто оглядывалась на психиатра, словно ища у него поддержки. Но тот был целиком поглощен раскуриванием только что набитой трубки.
– Я попробую устроиться в каком – нибудь прил ич – ном отеле… – Голос Надежды звучал почти жалко. Тем разительней был контраст с холодным ответом брата.
– И пробовать не стоит – сразу устроишься. Рекомендовать ничего не могу, не знаю твоих вкусов. Увидимся завтра!
Сказать больше было нечего. Надежда, бросив последний взгляд на неприступную спину Банницкого, молча уселась в машину. Шофер захлопнул дверцу, сел за руль, и черный «Ниссан» пополз по дорожке к воротам. Генрих Петрович раскурил наконец трубку и с видимым облегчением выпустил густой клуб дыма.
– А где же у нас Марина Александровна? – спросил он таким ровным тоном, словно и не был свидетелем только что разыгравшейся тяжелой и некрасивой сцены. Марина вздрогнула и постаралась надежнее укрыться в тени сосен. На женщине был черный деловой костюм, и она вполне могла сойти за вечернюю густую тень, которых все больше становилось в парке.
– Она ведь первая выбежала, – хмуро ответил Банницкий, видимо, все еще под впечатлением ссоры с сестрой. – Детей ищет.
– Михаил Юрьевич, ведь ее уже долго нет! – обеспокоено настаивал психиатр. – А если она побежала к обрыву, не заметила, оступилась? Там ведь не огорожено!
– Да еще не так темно. – Банкир наконец опомнился, и в его голосе зазвучала тревога. – Вот дети… Ограда в порядке, так они могли попробовать съехать с обрыва… Черт!
И не говоря ни слова, бросился за угол дома. За ним поспешил и Генрих Петрович, переходя с бега на быстрый шаг и даже в таком положении пытаясь сохранять достоинство. Марина, напуганная разговором об обрыве, бросилась было в ту же сторону, но вдруг отшатнулась и вскрикнула – из-за багровых кустов пышно разросшегося боярышника выскочила девочка.
Марина с перепугу не разобрала, кто перед ней, но тут же по решительному виду беглянки опознала Алину.
– Как думаете, эта сволочь уехала навсегда? – спросила та.
– А ты как думаешь? – оправившись от испуга, сердито ответила женщина. – Кажется, все слышала не хуже меня!
– Уля, выходи, – приказала Алина, и из-за кустов показалась голова ее сестры. – У нас получилось.
– Кто спорит, получилось! – саркастически согласилась Марина. – Особенно ловко вы разнесли стол!
– А что нам было делать? – резонно возразила девочка. – Сами слышали – нас опять в пансион, дом продать, кошек отравить… Что она говорила про маму?
Марине стало очень жарко. Она порадовалась, что природа наградила ее смуглой кожей и лишила способности краснеть, иначе проницательная девчонка немедленно поймала бы ее на вранье.
– Она не любила вашу маму, как мне кажется, – ответила женщина как можно хладнокровнее. – Нечего ее слушать.
– Она сказала, что мама сошла с ума! – настойчиво вмешалась Ульяна. – Почему? Что она такого сделала?
– Ну, если сложить, сколько раз меня называли сумасшедшей, получится целая история болезни! – нашлась Марина.
Как ни странно, эта простая отговорка совершенно успокоила озадаченных девочек. Она снова переключились на отъезд ненавистной тетки и теперь искренне развеселились. Гроза миновала, враг отступил, и маленькие интриганки снова стали похожи на обыкновенных детей. У Марины отлегло от сердца. Видимо, девочки не слышали разговора взрослых от начала до конца, иначе поняли бы, что с их матерью действительно что-то случилось.
– Я думаю, самое время вернуться в дом и попросить прощения у вашего папы, – сказала она, когда веселый обмен мнениями стал затихать. – Его-то наказывать не за что!
– Мы сами решим. – Алина сразу переменила тон, только что искрившиеся синие глаза померкли и стали холодно-настороженными. – Давайте сразу договоримся – вы к нам не лезете и жить не учите! А то получится еще одна тетя Надя, а вы сами видели, как мы ее отсюда выставили!
Отповедь была исчерпывающей. Марина только пожала плечами и пошла к дому. «Какое мне дело до этих детей? Они мне даже не падчерицы. А если бы я все же стала им мачехой?» Женщина вздрогнула, представив, что живет в доме, где пять лет содержали ее сумасшедшую предшественницу, сидит вечерами у камина в охотничьей гостиной, в обществе оленя, кабаньей головы и медвежьей шкуры, пытается воспитывать этих детей, больше похожих на два кактуса… К тому времени, когда в разгромленную столовую вернулись мужчины, она уже знала ответ на вопрос, который так волновал Банницкого.
