– Сволочь ты, – улыбнулся он и ушел в студию, вызвал следующую актрису.
– Да, теперь понимаю, зачем ты ему нужен, – сказал мне Закоев. – Ладно, я пошел. Когда выберете актрису, придете ко мне.
Но ни следующая Мэрилин (ей-богу, не хуже, чем Монро!), ни та, что была еще краше после нее, в следователи не годились. И вдруг…
Я узнал ее, как только она вошла в кадр! Нет, не Монро, а нечто между Татьяной Дорониной и Натальей Гундаревой, только с васильковыми глазами, рыжей халой на голове и веснушками на круглом лице. Мне кажется, я даже рот открыл от изумления и шока, ведь еще вчера она неуклюжей толстушкой выходила из воды, ей было всего шесть лет, и бабушка кричала ей «Алена! Алена!» А сегодня… Ну да, ей уже двадцать шесть…
Между тем эта Алена села за стол напротив «Литвинова», с минуту вчитывалась в текст и…
– Вы! – прищурясь рыжими ресницами, вдруг выпалила она в него. – Вы держали в руках плакат! – и резко подалась к нему всем корпусом: – Откуда он у вас?
– Я не снимаю с себя ответственности ни за один плакат, – прочел с листа актер. – И не вижу причины отвечать на этот вопрос.
Но она уже перла как танк – хлопнула ладонью по столу, но сказала тихо, как змея:
– Я спрашиваю: какой вы держали лозунг?
Знаете, есть актеры-личности, которые, войдя в кадр, тут же заполняют его своей энергетикой и стягивают всё зрительское внимание на себя. Они еще ничего не сказали, не сделали ни одного жеста, а вы уже не смотрите на других актеров, вы смотрите только на них. Такими были Жан Габен, Симона Синьоре, Луи де Фюнес, Марлон Брандо, Михаил Ульянов. А в наше время, то есть в две тысячи четырнадцатом – Сергей Гармаш, Алексей Серебряков, Ксения Раппопорт… Эта Алена просто задавила актера, который подавал ей реплики Литвинова, он растерянно оглянулся на Акимова, но она продолжала давить:
– В глаза смотреть! Я спрашиваю: какой был лозунг?
– «За вашу и нашу свободу», – пролепетал актер, – но я не снимаю с себя ответс…
Она не дала ему даже закончить:
– Как выглядел ваш плакат?!
– Кусок полотна с палочками двадцать – двадцать пять санти…
– Как вы были одеты?
Тут студийная дверь приоткрылась, и в просвете появилось счастливое лицо Акимова. «Ну как?» – спрашивали его глаза. Я поднял руку с поднятым вверх большим пальцем. Через пять минут мы уже втроем – я, Акимов и Алена – были в кабинете Закоева.
– Нашли актрису? Поздравляю! – сказал он и посмотрел на часы. – Антон, у тебя осталось восемнадцать минут. Что ты решил с договором?
– Договор я подпишу, гонорар разделишь пополам – половину мне в две тысячи четырнадцатом, половину сыну в две тысячи тридцать четвертом. Но есть еще одно условие.
Закоев нахмурился:
– Мне не ставят условий, я тут хозяин.
– А когда тебе нужен сценарий?
– Завтра! Вчера!
– Вот видишь. Я напишу его за три недели, если попаду в девятое октября тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года на суд по делу этой демонстрации и на две недели в Дом творчества «Болшево».
Похоже, Акимов к своим шестидесяти стал думать быстрее, чем в сорок, он тут же сказал:
– Я с тобой!
– И я, если можно… – попросила двадцатишестилетняя Алена. – Чтобы посмотреть на свой персонаж в натуре. Ведь Маша Климова летала смотреть на Горбаневскую…
Желтые глаза Закоева медленно перешли с меня на Акимова, потом на Алену и снова на меня.
– Ладно, – усмехнулся он. – Но стоимость этой поездки я вычту из ваших гонораров.
СЛАВА ЛЕОНИДУ ИЛЬИЧУ БРЕЖНЕВУ,
ДОЛГИЕ ЛЕТА ВОЖДЮ ВСЕХ НАРОДОВ!
Уходя из квартиры – выключай электроприборы!
БЕЗГРАНИЧНАЯ ЛЮБОВЬ И ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ
ЛЕОНИДУ ИЛЬИЧУ БРЕЖНЕВУ ЗА ЕГО ПОДВИГ
ВО ИМЯ СЧАСТЬЯ ВСЕХ НАРОДОВ!
Береги хлеб – наше богатство!
ПОД МУДРЫМ РУКОВОДСТВОМ КПСС – ВПЕРЕД
К ПОБЕДЕ КОММУНИЗМА ВО ВСЕМ МИРЕ!
В Сбербанке деньги накопил —
квартиру новую купил!
Конечно, я слышал и читал, что в советское время вся страна была в таких плакатах и транспарантах. В своем дневнике Юрий Нагибин описывает потрясающую фреску на перроне львовского вокзала. Сталин и его соратники – Молотов, Берия, Калинин, Каганович – стоят на вершине мраморной лестницы, а по ступенькам расположились советские граждане всех видов: рабочие, колхозники, ученые, спортсмены, летчики, моряки, старики, юноши и девушки, дети. В едином порыве они простирают к вождям руки, отягощенные плодами их труда: колосьями, шурупами, чертежами на ватмане, пробирками, футбольными мячами, виноградными кистями и кусками каменного угля. А вся страна от Выборга до Находки была в портретах и памятниках Ленина, причем в каждом уголке этот Ленин был свой, местный – в Салехарде он выглядел как ненец, в Якутске – как якут, а во Фрунзе – как киргиз…
Но одно дело читать или смотреть в кино, и другое – ехать по Москве в октябре 1968 года и видеть вокруг не яркую неоновую рекламу ВТБ-24, «Лексуса» и кока-колы, а гигантские портреты «самого мудрого вождя прогрессивного человечества» Леонида Ильича Брежнева, ладошку Ленина на панно «Верной дорогой идете, товарищи!» и повсеместные призывы ЦК КПСС крепить борьбу за мир во всем мире и повысить производительность труда в связи с приближающейся 61-й годовщиной Великого Октября. При том, что все это – и транспаранты, и дома, и Садовое кольцо – было заштриховано серой пеленой осеннего дождя с мелким, как манка, снегом.
Было восемь тридцать утра 9 октября 1968 года, когда в этой пелене мы «упали с неба», то есть мягко приземлились прямо на Садовое кольцо в районе Таганки и влились в непривычно редкий поток «Жигулей», «Москвичей» и «Запорожцев». Среди этих так называемых автомобилей наша «Волга» и еще пара черных начальственных «Волг» выглядели просто каравеллами.
– Добро пожаловать в социализм! – сказал Акимов, лихо управляясь с педалью сцепления и рукояткой механической коробки передач.
Я поразился, как быстро и просто произошла наша телепортация. Кажется, еще пять минут назад в костюмерном цехе «Тимурфильма» нас переодевали в поношенные китайские плащи и костюмы шестидесятых годов, и начальник реквизиторского цеха – располневшая Люся-«хлопушка», та самая, которая выскакивала с хлопушкой к объективу перед каждым дублем на съемках «Мастер и Маргарита», – выдала нам наручные часы «Салют» производства 1965 года, советские паспорта с нашими фотографиями и свердловской пропиской на случай необходимости поселения в московскую гостиницу и аванс в счет наших будущих гонораров – по триста смешных и маленьких, как фантики, советских рублей с портретами Ленина на них.
– Паспорта, конечно, липовые, но аутен-т-тичные, отличить невозможно, – сказала она с заминкой. – А деньги настоящие, советские, будьте экономны, вы всего лишь работники Свердловской киностудии. Имейте в виду: это в две тысячи четырнадцатом рубль стоил три цента, а в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом все было наоборот – доллар стоил пятьдесят восемь копеек. И Закоев будет с вас удерживать по этому курсу. Так что чем меньше потратите, тем лучше для вас.
После чего нам выдали точно такие же телепортаторы, как тот, что Акимов взял у Маши, только запрограммированные на 1968 год с остановкой на обратном пути в две тысячи четырнадцатом. Там мы с Акимовым должны были остаться, а Маша и Алена вернуться в две тысячи тридцать четвертый. Ну, и на случай emergency, ЧП, в наши наручные часы «Салют» были вставлены наночипы вневременной экстренной связи.
– Но звоните только в самом крайнем случае, – предупредила Люся. – Во-первых, чтоб никто там этого не видел. А во-вторых, минута связи с нами будет вам стоить сорок баксов. А теперь – всё, вперед и ни пуха!
Акимов уже открыл рот, чтоб послать ее, как положено, к черту, но я остановил его и протянул Люсе правую ладонь:
– А командировочные?
– Какие командировочные? – удивилась она.
– Ну как же! Ты забыла? Студия «Тимурфильм» отправляет нас в командировку по сбору материала для сценария и фильма. Нам положены командировочные.
Она усмехнулась:
– Умник ты, Антон! Ладно, будут вам командировочные. Ты знаешь, какие они были в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом?
– Знаю, читал. Суточные два рубля шестьдесят копеек плюс гостиничные и транспортные.
– Ну, вот привезете отчеты, тогда и сочтемся. Вы же получили аванс. Так что не шикуйте, вы теперь советские люди.
В 8.45 утра эти «советские люди» съехали с Садового кольца на Верхнюю Радищевскую, пересекли Берниковскую набережную и подъехали к трехэтажному зданию суда Пролетарского района в Серебряническом переулке. И удивились – здесь у его входа стояла большая, человек двести, толпа молодых и пожилых людей с зонтиками, в плащах и зимних пальто. Часть из них окружила шестидесяти-с-чем-то-летнего мужчину крепкого сложения в потертом генеральском кителе без погон. Стоя с непокрытой, крупной и бритой наголо головой, он держал в руках какие-то бумаги, которые все подписывали.
