– Жаль, – вздохнул Григорьев, – вот посадили бы его, и кто знает, как могла бы повернуться история?
– Рейч сердито помотал головой.
– Пожалуйста, хватит меня перебивать. Прошло более двадцати лет. Все архивные документы, связанные с тем давним делом, были уничтожены. Тихий исполнительный Гейни стал главой СС. Его боялось полмира. Под его руководством шло истребление миллионов. А он боялся, что кто-нибудь все еще подозревает его в убийстве несчастной проститутки Фриды Вагнер. Никто не смел вспоминать эту историю. Никто, кроме Рейнхарда Гейдриха.
Рейч опять взял свою энциклопедию и показал Григорьеву очередной портрет.
– Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих, аристократ, талантливый скрипач, обергруппенфюрер СС и генерал полиции, мог бы стать образцом идеального арийца. Он был высок и великолепно сложен. Ничего уродливого, патологического. Светский красавец, умница. Только голос у него был странный, неприятный, высокий, почти женский – голос евнуха. Гейдрих страдал серьезным сексуальным расстройством. По сути, он был сексуальным маньяком, садистом, но ему повезло. Он получил возможность решать свои внутренние проблемы не уголовным способом, а вполне законным, государственным. Он жестоко истреблял сотни тысяч людей – евреев, чехов, поляков, русских. В самом начале военной карьеры он был подвергнут суду чести за изнасилование. Ему, блестящему старшему лейтенанту флота, пришлось подать в отставку в двадцать четыре года. Он, как и Гиммлер, скатился на дно, общался с отбросами общества, с ворами и проститутками. Именно оттуда пришел он в ряды нацистской партии и стремительно сделал блестящую карьеру. Но все ему было мало. Его раздирали противоречия. Он великолепно играл на скрипке, был лучшим в Германии фехтовальщиком, обожал светские рауты, любезничал с дамами, а ночью мотался по самым грязным борделям. В нем сочетались ледяная филигранная хитрость карьериста, интригана с тупой жадностью свиньи. Он жрал жизнь, со всеми ее самыми мерзкими удовольствиями, и не умел вовремя остановиться. Он страдал патологическим интересом к проституции и, если бы не работа, мог бы не вылезать из публичных домов сутками. Ему принадлежала идея создания знаменитого «салона Китти», самого элегантного борделя Германии. Персонал он подбирал лично, весьма тщательно, обращая внимание не только на красоту кандидаток, но и на их идеологическую зрелость. Даже некоторые дамы из высшего общества не брезговали работой в салоне, исключительно из патриотизма и любви к фюреру. Среди избранной клиентуры были высшие офицеры Рейха, иностранные дипломаты. Все, что происходило в роскошных интерьерах борделя, записывалось на пленку. Проститутки умели развязывать языки своим клиентам. Полученные сведения стекались к Гейдриху. На каждого высшего офицера, дипломата, чиновника у него имелось досье. Но этого ему казалось мало. Гейдрих собрал и задокументировал информацию о неразделенной любви Геббельса к Анке Штальхорм. Главный антисемит мира сходил с ума по еврейке более десяти лет, но так и не добился взаимности. Гейдрих имел специальную папку, в которой хранились сведения о многочисленных бурных романах жены Геббельса, красавицы Магды. Первая леди Рейха, мать образцовых арийских детей, кавалерша золотого Ордена Матери, с 1929 по 1932 была любовницей еврея Хаима Виталия Арлазорова, причем умудрялась в это же время спать со своим будущим мужем Йозефом Геббельсом и со своим будущим божеством Адольфом Гитлером. Гейдрих самым подробным образом изучил историю ожирения и психических сдвигов морфиниста Геринга. Он даже попытался собрать документы о сомнительном происхождении фюрера. И, разумеется, не обошел вниманием историю сожительства молодого Гиммлера с проституткой Фридой Вагнер. Прежде чем все полицейские и судебные документы, связанные с убийством Фриды, были уничтожены, с них по приказу Гейдриха сняли аккуратные копии.
В мае 42-го Гиммлер узнал, что в Праге чешское подполье готовит покушение на Гейдриха. Он не стал мешать заговорщикам. Правда, они не оправдали доверия рейхс-фюрера. Гейдрих получил множественные ранения, но остался жив. Его поместили в пражский военный госпиталь, вытащили осколки, он быстро шел на поправку. Гиммлер вместе с доктором Штраусом приехали в Прагу. Штраус лично осмотрел раненого, сделал ему пару инъекций. Через несколько дней Гейдрих скончался. Потом шептались в кулуарах, но вслух, публично, никто пикнуть не смел. Была проведена карательная операция. Деревню Лидице, близ Праги, в которой могли скрываться участники покушения, окружило специальное подразделение из дивизии СС «Принц Евгений». Убили всех жителей, от младенца до старика, дома сожгли, взорвали, бульдозерами стерли с лица земли. В моей коллекции есть крупный осколок, извлеченный из селезенки Гейдриха. Хотите, покажу?
– Нет, спасибо.
Григорьев закурил, но после двух затяжек загасил сигарету. За ночь он успел выкурить почти пачку.
– Все равно покажу, – пообещал Рейч, – правда, уже не сегодня. Мы оба слишком устали. Этот осколок – один из самых ценных моих экспонатов. Все самое ценное я храню не здесь, а в подвальчике своего магазина, в специальном сейфе. Кстати, перстень Отто Штрауса я приобрел не за деньги и не путем обмена. Мне его подарили.
Он замолчал и загадочно улыбнулся. В глазах его опять сверкнула тусклая искра безумия.
– Ну разве вам не интересно, кто?
– Конечно, интересно, – кивнул Григорьев.
– Завтра вы это узнаете. Вечером, часов в семь, жду вас в моем магазине. А сейчас я вызову вам такси.
Корреспондентка модного журнала оказалась сорокалетней дамой с мягким низким голосом, отличной фигурой и лицом итальянской кинозвезды начала шестидесятых. Шаману зрелые дамы нравились больше молоденьких. Еще договариваясь о встрече по телефону, он понял по голосу, что тетка классная. Он млел от этих особенных, бархатных ноток, от хрипотцы, сладкой и тягучей, как сливочный ликер. Такие голоса бывают только у южных женщин, грузинок, итальянок.
Шама согласился принять ее в своей московской квартире и даже позволил притащить фотографа. Обычно он отказывался от съемок. У него был дежурный набор готовых фотографий для интервью. Он не терпел суеты, которая неминуемо сопровождает процесс домашних съемок. Он трепетно и болезненно относился к качеству своих изображений. Было несколько ракурсов, несколько сочетаний света и тени, в которых его лицо могло показаться ужасным. Он знал об этом. Некоторые фотографы нарочно ловили именно такие моменты, потом уже ничего нельзя было сделать. Отвратительные снимки попадали в прессу и серьезно портили Шаману настроение.
– Вы обещаете, что покажете мне фотографии прежде, чем давать их в журнал? – спросил он у корреспондентки по телефону.
– Конечно. Я принесу вам вычитать текст интервью и фотографии. Все, что вам не понравится, мы уберем.
Такому голосу трудно было не поверить. Однако сейчас Шаман все-таки пожалел, что согласился на домашнюю съемку. После бессонной ночи и сумасшедшего утра он выглядел плохо. Косметический клей, которым он воспользовался для накладных усов, оказался дрянным, кожа над верхней губой покраснела и шелушилась.
Из-за утреннего плавания на катере вдоль горящего леса, из-за поисков своего перстня он почти забыл о назначенном времени. Между тем интервью было важным. Журнал считался самым престижным из всех толстых глянцевых изданий. Портрет Владимира Приза намеревались поместить на обложке.
Он опоздал на двадцать минут. Корреспондентка с фотографом уже ждали его во дворе. С ними явилась девочка-гример с чемоданчиком.
Шама был все еще сильно возбужден, перед глазами крутились искры, плясали язычки пламени. В лифте дрожал противный люминесцентный свет, и собственное лицо в зеркале ему не понравилось. Он встретился глазами с гримершей и заметил, как внимательно она смотрит на розовое шелушащееся пятно у него под носом.
– Володя, вы, кажется, немного напряжены. Плохо себя чувствуете? Что-нибудь случилось? – спросила корреспондентка, когда он уронил на кафель лестничной площадки ключи от квартиры и сильно вздрогнул от звона.
«Этой ночью я и мои ребята убили шесть человек», – рявкнул он про себя и усмехнулся, представив, какие бы стали у них физиономии, если бы он произнес это вслух. Впрочем, скорее всего, они бы вежливо засмеялись, приняв это за шутку.
– Я в порядке, – утешил он корреспондентку и скользнул взглядом по ее полным мягким губам, – просто времени мало.
– Мы постараемся быстрей, – пообещала она и достала крошечный дорогой диктофон, – мы можем начать сразу, пока Ира будет вас гримировать.
Ира, не спрашивая разрешения, уже разложила свой чемоданчик на стеклянном журнальном столе в гостиной. Фотограф тоже принялся выкладывать и расставлять свои штативы и зонтики.
