— Погоди. Сам-то ты кого подозреваешь?
— Честно? У меня в голове пусто. Я подозреваю каждого и никого конкретно.
— Каждого? — переспросила Глория.
— Шестакова — раз. Рябова, который приезжал к тебе на консультацию, — два. Директора рекламной фирмы «Фаворит» — три. Его секретаршу Лизу — четыре…
— Можно подробнее?
В беседку вернулся Санта с подносом пирожков и свежих ватрушек. Запахло сдобой и творогом. К столу слетелись пчелы. Слуга налил в чашки чай из самовара и степенным шагом удалился.
За едой Лавров по очереди обрисовал всех кандидатов в убийцы и отчитался о своих действиях. Глория молча слушала.
— Все упирается в Тамару, — подытожил он. — Если ее убила Маша Рамирес, остальное становится на свои места. Мститель расправляется с Машей, потом с Эрной…
— А Эрна за что пострадала?
— Как за что? Маша к ней обращалась? Обращалась. Я, конечно, ни в порчу, ни в приворот не верю, но у мстителя может быть другое мнение.
— Верно, — улыбнулась Глория. — У него совсем другое мнение.
— Значит, ты со мной согласна?
— Насчет мстителя? Абсолютно.
Лавров чувствовал в ее словах, тоне, улыбке какой-то подвох.
— Осталось его вычислить, — неуверенно молвил он. — За этим я и приехал. Надо посоветоваться. Кто может мстить за Тамару? Только тот, кто ее любил. У них с мужем были сложные отношения, но… они семь лет прожили вместе и не собирались разводиться. Их устраивал такой брак.
— Любовь бывает разная, — кивнула Глория.
— Больше всего на роль мстителя подходит Рябов. Он последний, кто видел Машу Рамирес живой. У Эрны он тоже побывал, однако та погибла на следующий день после его визита. С точки зрения преступника — разумно. Рябов привык шевелить извилинами и не стал убивать Эрну сразу.
— А в чем смысл отсрочки?
— Запутать следствие.
— Ты же подозревал Рябова в убийстве Тамары. Следуя твоей логике, он должен мстить сам себе: уж ему-то отлично известно, что Маша Рамирес и Эрна не виноваты в смерти его женщины.
— Он готов переложить вину на кого угодно, кроме себя. Это синдром убийцы, который не в силах смириться с тем, что сделал. Он ищет, на ком бы сорвать зло.
Глория вздохнула и потянулась за ватрушкой. Она жевала, не ощущая вкуса еды. Солнце припекало. Найда сидела у нее в ногах и клянчила кусочки.
— Директор фирмы был тайно влюблен в Тамару, поэтому рассматриваю как мстителя и его тоже. Я видел у него на вешалке бейсболку.
— Тысячи людей ходят в бейсболках. Ты говорил, что у Рябова в машине лежала бейсболка.
— Ну да…
— Это не улика.
— Согласен.
— Ты строишь версии на собственных домыслах.
— А на чем мне их строить? У меня нет ниточки, нет ничего, кроме чудачеств Шестакова, рассуждений Рябова и угроз Маши Рамирес, которая посылала их Тамаре. Мне не за что ухватиться! Единственная свидетельница видела только спину убийцы и его головной убор. Три женщины мертвы, а я топчусь на месте, как осел!
Жесткая самокритика не мешала Лаврову за обе щеки уписывать пирожки и ватрушки.
— Кстати, ты же говорила с Рябовым, видела его. Он способен на убийство? — осведомился сыщик, продолжая жевать.
— Полагаю, да.
— Значит, это он?
— Было бы слишком просто, взять и назвать приметы душегуба.
— Еще лучше — фамилию и адрес.
— И что дальше? — усмехнулась Глория. — Ты его арестуешь? Наденешь наручники и сдашь в полицию? А он будет все отрицать. Его отпустят, потому что у тебя нет доказательств его вины.
— Ты можешь хотя бы намекнуть?
— А вдруг я ошибаюсь?
Лавров налил себе еще чаю, бросил собаке недоеденную ватрушку и пустился в рассуждения:
— Если Тамару убила не Маша, а кто-то другой… например, Лиза, то… Хотя нет! Свидетельница-то видела мужчину. Но опять же: Тамару убили вечером, было темно. Панк-девица, утыканная пирсингом, как еж иголками, не тот свидетель, которому можно доверять на сто процентов. Я опираюсь на ее показания, потому что пока это моя единственная точка опоры в чертовом деле. О, черт! Я хожу по кругу. Тяну пустышку за пустышкой. Я начинаю ненавидеть Рябова. Он вовлек нас в дикую свистопляску. Он…
Глория перестала его слушать. Она мысленно перенеслась в темный и неприветливый деревянный дом, где они с Сантой искали неведомо что. Она рассматривала все, что попадалось на глаза. Ей вспомнилась ступка, похожая на ту, что стояла в мастерской Агафона, а теперь перешла к ней: тяжелый металлический сосуд, в котором растирают или толкут пестом твердые ингредиенты.
Великан тогда тоже обратил внимание на ступку и заметил: «Знатная вещь. Я в кухне такую же держу, специи в ней растираю. Хозяин тоже ступку уважал, использовал для своих опытов».
«Каких опытов?» — чуть не спросила Глория. Но прикусила язык. В опыты Агафон никого не посвящал, даже верного Санту.
Действительно, ступка с пестом занимала почетное место на полке с прочими «колдовскими» принадлежностями карлика.
— Ступка! — воскликнула она, поразившись догадке, которую чуть не упустила.
Лавров запнулся на полуслове и замолчал. Реплика сбила его с толку.
— Не понял?
— Держу пари, ты проследил за Лизой и директором и ничего подозрительного не выявил.
— После моего визита они были настороже, вели себя безупречно. Надо дать им время, чтобы они успокоились и потеряли бдительность. А времени-то как раз и нет. Боюсь, убийца на Эрне не остановится.
— Не остановится, — подтвердила Глория и неожиданно добавила: — Мы с Сантой ездили в Прокудинку.
Чашка с чаем, которую сыщик приподнял над столом, замерла в его руке.
— Что? Когда? Почему без меня? Это опасно. Ты должна была связаться со мной…
— Долго и непродуктивно. Ты делаешь свою часть работы, я — свою. С Сантой мне не страшно.
— Там мог оказаться Шестаков!
— Я знала, что он в городе. Идет следствие, и он не станет дергаться. Не хватало ему навести криминалистов на свою дачу. Они бы там развернулись!
— Зачем ты туда ездила?
— Хотела кое-что проверить.
— Получилось?
— Почти.
Лавров нервничал и поедал пирожки один за другим. Глория что-то задумала и держит его в неведении. Она всегда так делает. Пока он таскает для нее каштаны из огня, она хитрит и плетет свою паутину.
— Идем со мной…
Они направились к дому и спустились в цокольный этаж, где располагалось помещение без окон — то бишь мастерская. Там в любую погоду было прохладно. Медные кувшины на постаментах вызывали у Лаврова беспричинное волнение. Он терпеть не мог Цербера и уселся так, чтобы не видеть адского пса. Вообще его все раздражало в этой «святая святых» карлика Агафона: книги, минералы, мраморные боги, античные философы и особенно — царь Соломон и склонившаяся перед ним царица Савская. В изображении мифической пары он усматривал аналогию, которая его бесила.
— Что ты хочешь мне показать?
Глория подвела его к маленькому полотну на стене. Скромная рамка, непритязательный городской пейзаж.
— Я сотни раз видела эту картину, но только недавно сообразила, какой она несет смысл.
Сыщик нетерпеливо пожал плечами. Унылый домик с остроконечной коричневой крышей и низкой пристройкой не вызвал у него ничего, кроме скуки.
— Тут жил какой-нибудь средневековый алхимик? Честно говоря, меня уже тошнит от «философских камней» и «эликсиров бессмертия».
— Это синагога, — с улыбкой сообщила Глория. — Она находится в Праге. А насчет Средних веков ты угадал. По легенде, которую рассказывают туристам, на чердаке этой синагоги хранятся останки Голема.
— Кого?
— Глиняного человека. В шестнадцатом веке Прага была самым мистическим и загадочным европейским городом. Император Рудольф II собрал там ученых и магов со всего мира. Его заинтересовала история глиняных истуканов, оживляемых с помощью заклинаний, и он вызывал к себе во дворец просвещенного раввина, которого называли рабби Лёв…
Лавров морщился и подавлял зевоту. История раввина, создавшего из глины человека, подобно Господу, создавшему из праха Адама, была ему скучна. Он наелся, его разморило от сытости. Голос Глории убаюкивал его. Он с трудом заставлял себя не клевать носом.
— Ты слушаешь?
— Да, конечно…
— Так вот, глиняную фигуру каббалисты оживляют особыми молитвами и тайной формулой. В одной священной книге написано: «Голем не может говорить, но понимает сказанное и подчиняется приказам». Глина для тела Голема должна быть чистой, то есть ею не должны пользоваться до этого никаким способом, а процесс «лепки» сопровождается специальными обрядами…
Сыщик чувствовал себя, как на уроках по предметам, которых не понимал. Глория казалась ему учительницей, недовольной тупым учеником. К чему она клонит?
