— Вы? — обрадовано сказал Алексей, подгадав оказаться у дверей, как раз когда Алина здоровалась с Мефистофелем. — Хотел подышать воздухом, но теперь, пожалуй, останусь.
Барышня выглядела гораздо хуже, чем вчера ночью. Болезненно бледна, под глазами круги, да еще эти губы, выкрашенные в цвет сирени… Нет, не выкрашенные, понял Алексей, приблизившись.
— Не смотрите, — попросила она. — Я знаю, что похожа на труп.
— Как вы можете это говорить!
— Слава богу! — воскликнула она, потому что вновь погас свет. — Не правда ли, я сразу похорошела? Дайте руку.
Он повел ее в зал, на красноватый свет настольных ламп.
Поцеловавшись с Селеном и кивнув остальным, Шахова села на место Любы. Сумочку повесила.
Прапорщик устроился рядом. На правах кавалера положил руку на спинку соседнего стула, совместив приятное с необходимым. Ладонь слегка касалась острых лопаток хрупкой барышни, а локоть надежно прижимал ремешок ридикюля.
Алина сидела беспокойно, разглагольствования Селена не слушала. По ее телу временами проходила дрожь.
Взялась за сумочку, и прапорщик сразу насторожился — но Шахова просто достала пахитоску.
— У меня нет огня… — Она беспомощно огляделась. У их стола никто не курил. — Зажгите, пожалуйста, Алеша… Ничего, мне будет только приятно.
И сама сунула пахитоску ему в рот.
Польщенный этим знаком близости, он отошел к соседнему столу, за которым тоже никто не курил, но, по крайней мере, там горела лампа.
— Одолжи адского огня, служитель Смерти, — легко сказал Романов сидевшему там Палачу.
Тот важно кивнул своей зачехленной башкой.
Снова зажглось капризное электричество. Наклонившись, прапорщик прикурил. Когда выпрямился и обернулся, чуть не выронил горящую пахитоску.
Стул Алины был пуст! Барышня исчезла. Неужели она отослала его нарочно?
Но ридикюль был на месте. В следующую секунду Романов увидел и Шахову — она, как вчера, поднималась на сцену. Должно быть, ее опять поманила рука в алой перчатке.
Первым делом Алексей присел и, опершись о спинку пустого стула, ощупал сумочку. Фотопластина была на месте.
Инструкция предписывала оставаться здесь, что бы ни происходило. Но упускать таинственного собеседника Шаховой прапорщик был не намерен. Он придумал заранее, как поступит в этом случае.
— Вот рассеянная, — громко сказал Романов. — Сумочку забыла!
Снял ридикюль и быстро пошел к сцене — сегодня Алина не остановилась у края кулис, а скрылась за ними.
Мальдорор шутовским голосом продекламировал ему вслед песню влюбленного Пьеро из блоковского “Балаганчика”:
Неверная! Где ты?
Сквозь улицы сонные
Протянулась длинная цепь фонарей,
И, пара за парой, идут влюбленные,
Согретые светом любви своей!
Уже на сцене Алексей, заколебавшись, остановился. Что если никто Шахову не звал, а она отправилась за кулисы сама? И рядом с нею никого нет?
Догонит он ее, вручит ридикюль, она скажет “мерси” — и что потом? Плестись назад без сумочки? Если Алина отправилась на поиски человека в алых перчатках, она наверняка захочет отделаться от лишнего свидетеля…
В кармане сцены сегодня было темно, зато портьера, отгораживавшая заеденное пространство, багровела светом. Идти туда или вернуться за стол?
Вдруг из-за портьеры раздался сдавленный женский вскрик.
Скользнув в закулисье, Романов на цыпочках сделал несколько шагов и осторожно отодвинул тяжелую ткань.
Освещенная лампой площадка. Пианино с горящими в канделябрах свечами. На нем недавно играли — крышка поднята. Сверху на инструменте стоит черный лакированный череп, с которым вчера выступала исполнительница поэзы. За пианино белеет ширма. Чуть в стороне возвышаются две античные колонны — должно быть, часть декорации для какого-нибудь номера. Остальная часть складского помещения, заставленная огромными ящиками, тонет во мраке.
Весь этот антураж прапорщик вчера уже видел, да и не было у него сейчас времени озираться по сторонам. За кулисами творилось нечто совершенно возмутительное.
Плотный господин с холеной бородкой, в черном фраке и белой рубашке, держал Алину за горло рукой в алой перчатке. На манжете сверкала золотая запонка. Верхняя часть лица у невежи была прикрыта бархатной полумаской. В оскаленных зубах зажата сигара.
Это был он, вне всякого сомнения! Тот, кто вчера шептался с Алиной и потом курил в гардеробе.
— Каин, не надо! — пискнула Алина.
Вот, значит, кто это. Владелец кабаре, кокаиновый король, уругвайско-парагвайский подданный — дон Хулио Фомич собственной персоной.
Рядом, сложив на груди могучие руки, стоял Мефистофель и с ухмылкой наблюдал за происходящим.
Бедняжка Алина лишь беспомощно взмахивала своими тонкими ручками, даже не пытаясь высвободиться.
— Я тебя по-хорошему предупреждал, сучка… — цедил человек в маске. Сигара покачивалась у него во рту.
От ярости у Романова потемнело в глазах. Единственное, на что у него хватило рассудка (очень уж крепко засел в голове приказ генерала), — это сунуть ридикюль за пазуху.
С криком “Скотина!” прапорщик выбежал из своего укрытия. Отодрал хама от барышни и от всей души, с размаху, влепил ему великолепную плюху — черно-белый отлетел к пианино и ударился об него спиной.
Благородный инструмент приветствовал акт возмездия торжествующим утробным гулом.
Ушибленный господин сполз на пол, причем пола фрака у него завернулась, и стало видно, что подкладка такого же алого цвета, что перчатки.
— Мефисто! — взвыл он, выплевывая сигарные крошки и осколки зубов.
Алексей повернулся к вышибале, и очень правильно сделал.
Детина натягивал на пальцы шипастый кастет. Ухмылка не исчезла с его грубой физиономии — наоборот, стала еще шире. Этот нисколько не испугался, а, кажется, даже обрадовался возможности отличиться перед хозяином. Он был на полголовы выше прапорщика, раза в полтора тяжелее и, должно быть, не сомневался, что легко справится с несерьезным противником.
Инструктор по рукопашному бою подпоручик Гржембский учил своих питомцев: “Сила всегда проиграет скорости. А сила грубая, негибкая обращается против самой себя”.
Могучий удар рассек воздух над головой быстро пригнувшегося Романова. Мефистофеля развернуло боком, что дало Алексею возможность влепить верзиле отменный хук в солнечное сплетение. Ощущение было такое, словно кулак ударился о гранитную плиту.
Первая стычка закончилась, можно сказать, с нулевым счетом.
Сверкающий сталью кулачище с удвоенной силой замахал перед лицом прапорщика, но и тот в ответ удвоил скорость движений: уходил в сторону, нырял, отскакивал, при каждой возможности нанося ответные удары. Каждый достигал цели, каждый был точен — носком ботинка в пах, каблуком в коленную чашечку, но Мефистофель только крякал и еще напористей лез вперед, словно броненосная новинка “танк”, говорят, совершенно неуязвимая для пехоты.
И так непростую задачу осложняла мадемуазель Шахова. Она не убежала, даже не отступила в сторону — осталась стоять на том же месте, лишь прижала руки к груди и зажмурилась. Вероятно, ей опять казалось, что всё это не явь, а ужасный сон, который когда-нибудь сам по себе развеется.
Приходилось пятиться, широким кругом обходя девицу, чтоб ее случайно не задели.
“Дон Хулио” в сражении не участвовал. Он прижимался к пианино, тер платком окровавленные губы и подгонял своего клеврета кровожадными возгласами:
— Проломи ему башку! Это вчерашний филер! Просто сегодня он в голубом!
— Мы искали друг друга и нашли, — съязвил Романов.
Делать этого не следовало. Подпоручик Гржембский сколько раз говорил: “Главное в схватке — ничего не упускать и ни на что не дистрагироваться.
Малейшая деконцентрация внимания может стоить жизни”.
Всего на долю секунды повернул Алексей лицо к господину Каину — и чуть не угодил под кастет, от соприкосновения с которым голова разлетелась бы, как глиняный горшок. Верхняя часть тела качнулась назад слишком быстро, ноги за ней не поспели. Прапорщик взмахнул руками, не удержался, упал.
— Живей, Мефисто. Что ты тянешь? — Каин хищно наклонился вперед. — Добей его!
От своей оплошности, от постыдного падения (хорошо еще, что у Алины закрыты глаза) Романов, во-первых, обозлился, а во-вторых, перестал ребячиться. Что за идиотизм — устраивать корриду с бешеным быком, когда в кармане есть револьвер.
— Я тебе покажу “добей”! — обиделся отличник контрразведывательных курсов. — А ну-ка руки, сволочи!
Он бы еще и не так их обозвал, если б не барышня.
“И ни в коем случае не впадать в ярость, не терять sang-froid,[5] — учил инструктор. — Чаще всего ошибки происходят именно из-за этого”.
