— Андрюха, — Вениамин сложил руки, словно в молитве, — пусти! Ты должен нам довериться, мы лучше знаем, что для тебя сейчас хорошо.
— Да пошел ты! — выругался Андрей беззлобно и легонько толкнул Вениамина на стул. — Я сам с собой разберусь. Теперь буду осторожен, не беспокойтесь. И фильм, — он им подмигнул, — я вам не отдам.
— Отдашь! — Вениамин дернулся со стула, но Андрей снова толкнул его на место. — Мы твои друзья, мы за тебя отвечаем. Голово-ой!
— Спасибо за заботу, — Андрей усмехнулся, — но отвечаю я за себя сам. Да вы не беспокойтесь, я уже в норме, больше глупостей не наделаю. И не смотрите на меня, как на психа! — неожиданно разозлился он. — Говорю вам, я в порядке.
— В порядке он… Забыл, как головой в монитор въехал? Только-только очухался.
— Кто головой в монитор въехал? — В дверях кухни возникла Настя. — Привет, ребята, — кивнула она Илье и Вениамину. — Что празднуем?
— Ой, здравствуй, Настенька, — Илья поднялся. — Мы уже уходить собирались. Пойдем, Вениамин, пора и честь знать.
— Да-да, извини, — Вениамин смутился. — Мы действительно собирались.
— Сидите, сидите, — рассмеялась Настя. — Чего вы так всполошились?
— Нет, мы пойдем, неудобно.
— Может, чаю?
— Спасибо, не надо никакого чаю! Мы уже влили в себя столько жидкости, — Илья похлопал себя по животу, — что впору карасей разводить. — Вениамин… — Он наклонился к Веньке и зашептал ему на ухо: «Проскользни в комнату, забери диск». Думал, что говорил тихо, но и Андрей, и Настя услышали.
— Вениамин, — Андрей наклонился к другому уху друга, — ни в коем случае этого не делай.
Все рассмеялись, Настя тоже, хотя не понимала, о чем идет речь.
— Ладно, черт с тобой! — Бородин махнул рукой. — Только будь осторожен. Не увлекайся, и все такое. Ну, в общем, ты в курсе.
Илья подхватил Вениамина под руку и поволок в прихожую — Венька оказался гораздо пьянее, чем выглядел, пока не встал на ноги и не пошел.
* * *
Андрей изо всех сил боролся за возвращение к нормальному восприятию жизни. Минутами ему даже казалось, что борьба эта — физическая. Паук представлялся реальным злобным чудовищем, с которым они схватились не на жизнь, а на смерть. Кто кого победит? Победит, разумеется, сильнейший. Сильнейший — разумеется, паук.
Женщина в красном. Вино. Прощальный ужин — годовщина свадьбы. По белой праздничной скатерти бежит паук, перебирая мохнатыми лапками. В семь сорок он добежит до конца стола, переберется к нему на ладонь, и тогда…
Он что-то напутал, забыл, все было не так, не так! Вставить диск, пересмотреть, чтобы вспомнить?
Нет, он дал себе слово, что ни за что без дела смотреть фильм не будет.
Но ведь это же дело — вспомнить.
Его дело излечиться и вернуться к жизни. Как жаль, что не позволил забрать диск Веньке. Отдать его на хранение Насте? Но тогда придется посвящать ее в этот кошмар. Нет уж, он справится сам!
Голова тяжелая и болит. От водки с пивом, наверное. Да, конечно, от водки с пивом. Надо лечь и постараться уснуть, Настя вон давно его ждет в постели, а он, как дурак, торчит в ванной. Не дождется, забеспокоится, еще начнет ломать дверь, как Бородин…
Андрей закрутил кран и вышел из ванной.
Постель огромная и белая-белая, как праздничный стол. Голова Насти темнеет средь подушек. Зачем она перекрасилась в черный цвет? Странные существа, эти женщины: вечно они недовольны своей мастью.
Существа. Разумное существо, не просто разумное — мудрое, наимудрейшее. Он знает, где найти выход. Где и когда.
Пошевелил лапками…
— Андрюшка! А я уже задремала. Что ты так долго? — Настя приподнялась, улыбнулась, провела рукой по лицу, отстраняя волосы. Взгляд какой проникновенный. И добрый-добрый. Любящий взгляд. Мудрый, добрый и любящий.
Остановился, покачивается на лапках и смотрит…
— Андрюш, ну ты чего? Иди сюда скорее! — Настя похлопала по постели ладонью. — И выключи свет.
Правильно! Свет! В темноте он его не увидит, в темноте он будет чувствовать только Настю, ее дыхание, ее тепло, живое, настоящее тепло.
Андрей лег, обнял девушку, прижал к себе… Нет, прижался к ней сам, как маленький испуганный ребенок к теплой и такой надежной маме. Ему даже показалось, что Настино тело большое и мягкое (хотя в ней нет и пятидесяти килограммов), и пахнет от него молоком. Горячая струя воздуха ударила в ухо — это Настя что-то ему прошептала. Андрей не расслышал что, но пришел в восторг. Паук в голове остановил свой бег — он, оказывается, успел туда перебраться, — провел лапкой по морде, прикрыл глаза: ему тоже понравился теплый воздушный поток… От паука он должен избавиться! Во что бы то ни стало избавиться! Ради Насти, ради себя самого, ради их с Настей будущего ребенка! Ребенок у них будет обязательно! Будет, будет! Это у Максима с Натальей не было детей, а у них… Ребенок. Ребенок — он сам. Будущий ребенок, еще не родившийся, эмбрион. Свернуться клубочком, поджать ноги к подбородку и задремать в утробе. Здесь так спокойно и так безопасно…
— Андрюшка, пусти! Мне тяжело! Что это ты выдумал? — Настя столкнула его с себя. Паук в голове разлетелся на тысячи осколков. — Давай лучше спать.
— Давай, если хочешь.
Мельчайшие паучки расползлись группами по всей голове, соединились по-новому, образуя картины. Всмотреться, понять…
Прижаться к Насте, взять ее за руку и не отпускать! И не всматриваться, и не понимать!
Праздничный стол…
Щекой к ее груди прислониться, Настино сердце так ровно, спокойно бьется. Семь сорок, семь сорок, семь сорок… И в дыханье то же: семь сорок…
В комнате темно, оттого что черные шторы, как в кабинете биологии. Биологичка была сумасшедшей, совсем поехала на своем предмете, назначала консультации за час до начала уроков, в половине восьмого, и постоянно показывала фильмы из жизни растений и животных. В кабинете был большой белый экран во всю стену и проектор…
— Ай, мне больно! — Настя дернулась, подскочила на постели.
Что он сделал? Он впился ей в руку своей паучьей лапой.
— Прости, Настюш, я во сне. Мне что-то такое приснилось.
— Ничего, — Настя снова легла, обняла его за шею, оберегая от новых кошмаров.
Уснуть, отключиться. Выбросить паука из головы и уснуть. Пока он с Настей, ничего плохого с ним не произойдет. А штора в спальне вовсе не черная, она синяя. Как Настино новое платье. Как Настина любимая чашка. Синяя-синяя, мирно, безопасно синяя, упоительно синяя, притягательно синяя.
Как экран смерти…
Настя спит, крепко спит. Самое время, никто не сможет ему помешать… Только один раз посмотреть. Это даже не слабость — один раз. Он дает себе слово, что повторять не будет, пересматривать снова и снова не будет. Он и так долго держался, несколько часов смог продержаться. За несколько часов один раз — это просто гуманно, от наркотика нельзя ведь отказаться в одночасье: раз — и перестал употреблять. Отвыкать нужно постепенно.
Потихоньку вылезти, Настя не проснется…
— Андрюша, ты куда?
Черт бы ее побрал, проснулась! Да она что, охранять его решила? С какой стати? Наверное, ей Бородин что-нибудь наплел. У них всегда были странные отношения. Андрею никогда не нравились их отношения. Точно, в прихожей, когда провожали его с Венькой, Илья успел что-то такое ей нашептать. Толстозадый бегемот!
Ему нужно посмотреть фильм! Ему это просто необходимо! Он сдохнет, если не посмотрит!
— Тише, тише, все хорошо, Андрюшенька, все хорошо! — Настя легонько потрясла его за плечо, наверное, подумала, что ему опять приснился кошмар. — Ты дома, я с тобой, все хорошо! Сон кончился, плохой сон кончился! Это был сон, Андрюшенька, только кошмарный сон!
Только кошмарный сон… В сущности, она права. И есть простой способ избавиться от кошмара — проснуться. Проснуться, очнуться, изгнать паука и уж ни в коем случае не позволять себе смотреть фильм.
Штора совсем посинела — начало светать? Сколько же времени он борется со своим кошмаром? Бородин с Венькой ушли около двенадцати, а сейчас, наверное, шесть. Когда же пройдет наваждение, сколько ему еще предстоит мучиться?
Андрей всегда был рабом привычек, с самого рождения. Мать рассказывала, как мучительно он отвыкал от груди. Она кормила его до двухлетнего возраста, а потом вдруг заболела гриппом, тяжело, с высокой температурой. Кормить было больше нельзя, постепенно отучать не было возможности, а он кричал и требовал, своими криками и плачем не давал никому покоя. Тогда придумали хитрость — отвезли его к бабушке. Она укладывала его с собой и давала свою пустую грудь. Он жадно впивался, но тут же чувствовал обман и заходился в диком плаче. Рассказывали… Но он и сам помнит, кое-что помнит — свои ощущения. Грудь была большой, мягкой и немного дряблой. И пахла резко и отвратительно — духами. Мягкая дряблая обманная грудь излечила его от привычки, но убила в нем что-то. Андрей их не простил, ни бабушку, ни мать. Он и сейчас редко с ними встречается. Впрочем, не из-за этого, просто у матери своя жизнь, она и живет-то в другом городе, а бабушка… К бабушке надо бы как-нибудь съездить.
