Ельцов вел себя лучше, чем ожидалось, но значительно хуже, чем было необходимо для нормальной, скорой работы. Ругать Олега, в общем-то, было не за что. Он не любил море, не получал удовольствия от погружений даже в туристическом варианте, а что уж тут говорить о хождении на настоящую глубину да еще и с риском для жизни. Впрочем, завидев корму «Ноты», Ельцов заметно оживился, но тут они вошли в холодный слой, и Олег сжался так, что казалось – еще чуть-чуть, и он выскользнет из застегнутого костюма. Ощущение было не из приятных, даже с третьего или пятого раза, но первый раз был особенным! Тут Ельцову действительно можно было посочувствовать, только ни сил, ни времени, ни желания особого сочувствовать у Губатого не было.
Пименову тоже нужен был «костыль», и Ельцов с успехом мог сыграть эту роль – такая уж у него была судьба, быть опорой против своей воли.
На этот раз Пименов разместил в жилете набор инструментов, и был уверен, что с последним винтом иллюминатора он справится. Если сейф не мог попасть в каюту через иллюминатор, то надо обследовать коридор до трапа и прикинуть, смогут ли они с Ельцовым как-то вынести его с судна, а потом уже поднять на поверхность с помощью воздушных мешков.
Губатый показал Ельцову иллюминатор, возле которого надо было ждать его появления, потом оставил ему свою скубу и проскользнул вовнутрь корпуса с мини-баллоном на спине. Благо дорогу он знал, потому что поднятая им взвесь сделала обзор чрезвычайно ограниченным и двигаться приходилось на ощупь. И на этот раз страх не исчез. Теперь Пименов слышал звуки, как будто бы корабль дышал и мучился от своего увечья. Стонали переборки, похрустывали балки и поперечины, протяжно скрипели доски палубы… Даже отработанный воздух, выходящий из клапана, создавал низкий, пугающий звук, заставлявший Пименова сжимать и разжимать кулаки, словно перед дракой. Он не мог избавиться от ощущения, что находится в желудке у проглотившего его гиганта.
Он отвернул последний винт на ощупь, но иллюминатор и не думал открываться: Губатый потратил две минуты на то, чтобы с помощью обычного долота отодрать металлическую раму от корпуса, а когда это удалось – вздохнул с облегчением. Ельцов передал вовнутрь «Фаберы» и терпеливо ждал пока Пименов осмотрит сейф.
Осмотр дал ожидаемый результат – ни по одному из габаритов старый шкаф в иллюминатор не проходил. Оставался коридор, но пока было непонятно, даст ли это возможность вынести сейф с судна. Зато выяснилось, что к полу сейф привинчен, и вывернуть болты далеко не просто, а уж говорить о том, чтобы подковырнуть крепление монтировкой, и речи нет. До того, как на руке зажужжал компьютер, Леха успел отвинтить четыре из шести креплений. Скорее всего, ящик оставался герметичным все эти годы – Пименов налег на него плечом, и тот поддался, закачавшись. Будь внутри вода, попытка была бы тщетной. Для того, чтобы выскользнуть из корпуса «Ноты», скубу опять пришлось снимать. Уже на подъеме, когда пришло время остановиться на первую декомпрессию, Губатый услышал низкий гул работающих винтов. Лопасти равномерно месили воду, мотор гудел, лопались взбитые воздушные пузырьки. Звук, казалось, проникал в кости – даже зубы начали зудеть изнутри, словно какой-то шутник включил огромный домашний кинотеатр и поставил в плеер диск с тестом системы «Долби»
Снизу Губатый и Ельцов видели силуэт днища подошедшего судна, черную кляксу принайтовленной к бую «резинки» и напоминающий утюг силуэт «Тайны». И, хоть по времени судя, доблестный Владимир Анатольевич должен был нести службу на благо Отечеству, а не шастать по своим личным надобностям, Пименов нисколько не сомневался, что именно яхта Куща становится на якорную стоянку.
Двигатели умолкли. Якорь камнем упал в воду и заскользил вниз, волоча за собой длинный хвост из капронового фала. Канат натянулся, и спустя секунд тридцать в воду полетел кормовой крюк.
«А жидковаты якоря, – подумал Пименов провожая глазами стремительно летящий ко дну тройник. – Что это, Кущ экономит?»
Нет, для сравнительно спокойной погоды такие вот крючки были самое то, но стоило ветру задуть чуть серьезнее, пусть на пару баллов сильнее того, что сейчас гнал волну с оста, и все – или не выдержат тоненькие канаты, или якорные лапы будут впустую бороздить дно.
Сорокафутовая двухмоторная «Ласточка» была яхтой немаленькой и весила соответственно.
Кущенко сидел на корме, вольготно расположившись в шезлонге цветов российского триколора, с запотевшим, как на телерекламе, бокалом пива в руках и усиленно изображал плантатора на отдыхе. По мнению Владимира Анатольевича, плантатор должен был быть одет непременно в белый (почему-то теннисный!) костюм и поглядывать на окружающих с некоторым превосходством и сверху вниз.
Смотреть на только что вынырнувших Пименова и Ельцова было скучно, а вот на помогавшую им подниматься в «Адвенчер» Ленку – значительно веселее. Одежда Изотовой состояла из короткой мокрой футболки и практически невидимых купальных трусиков, и зрелище было действительно занятное.
– Привет, краснокожий! – пропищал Кущ своим голоском евнуха. – Я привез тебе огненную воду, мясо и женщин!
– И тебе привет, Шетерхенд! – подыграл Владимиру Анатольевичу Губатый, которому после нескольких погружений подряд хотелось лечь в уголке, отдышаться и погреться, а не играть с впавшим в детство хозяином границы в Виннету, сына Инчу-Чуна. – Приветствую тебя, бледнолицый брат!
– Помнит! – заулыбался Кущенко, обращаясь к своим спутницам, и хихикнул от удовольствия. – Помнит, девочки! Все помнит!
«Девочки» сидели на полукруглом кожаном диванчике с каменными выражениями на ухоженных мордашках, каждая из которых была более чем наполовину закрыта огромными солнцезащитными очками. Привезенные Кущем дамы не выглядели гулящими. Пименов сразу отметил, что в ночном клубе или в многочисленных ресторациях такие кадры не попадаются. Владимир Анатольевич явно решил покрасоваться (вот только перед кем?) и пригласил эскортниц из какого-нибудь там «Элитного досуга», долларов по пятьсот за ночь. Девицам было скучно и грустно. Скучно, потому что клиент завез их в какую-то глушь, а грустно, потому, что похоже на этом странности клиента не заканчивались. И знакомые у него были какие-то неправильные, и корабль, возле которого остановилась «Ласточка», на прогулочную яхту мало походил.
– Привет, – Изотова помахала рукой в сторону яхты.
– Знакомьтесь! – крикнул Владимир Анатольевич, делая рукой приглашающий жест. – Это – Марго (кивнула крашеная худая блондинка с явно силиконовыми грудями, сидевшая топлесс), а это Инга (на это имя отозвалась крупнотелая шатенка, стриженная «под ежик», с татуировкой головы Медузы на левом плече и сосками размером с блюдце). Мои, кхе-кхе, оруженосцы!
Пименов подумал, что, наверное, в миру барышень зовут попроще, скорее всего Лида и Тома, или Маша и Глаша, но для такой работы это недостаточно романтично.
– Давайте ко мне, ребята! А девочки сейчас чего-нибудь нам изобразят!
– Ты погоди, – отозвался Губатый. – Дай хоть себя в порядок привести! Мы же тебе все перепачкаем!
На лицах девочек отразился мыслительный процесс – они явно пытались понять значение фразы «что-нибудь нам изобразят». Вариаций и разнообразных могло быть много.
Полулежащий в лодке Ельцов наконец стащил с лица маску. Он до сих пор отходил от температурного шока, и челюсти его стучали, как кастаньеты в руках у мастера фламенко. Губатый сам не мог сказать, что притерпелся холоду на глубине, но Олег переносил переохлаждение тяжелее, чем Ленка. Изотова сидела на румпеле и лицом, обращенным к «Ласточке» изображала крайнюю степень радушия. Давалось ей это нелегко: в перерыве между улыбками Ленка покусывала губу, нервно и зло.
– О, Олежка! – радостно прокричал Кущ. – А что это у тебя с лицом? Случилось что?
– Упал неудачно! – хрипло каркнул Ельцов в ответ, всем своим видом показывая, что вопрос явно лишний.
Попробуйте резко ответить кому-то в тот момент, когда у вас зуб на зуб не попадает!
Прозвучало это карканье жалко, чтобы не сказать жалобно.
Владимир Анатольевич заулыбался, сказал что-то барышням, развернувшись к ним в пол-оборота. Барышни принялись зубоскалить, заученно жеманничая.
Бледно-голубой от переохлаждения Олег пошел красными пятнами, и Пименову почему-то опять стало его жалко.
– Ладно, ладно! – пропищал Кущенко, вставая во весь свой невеликий рост, при этом белая тенниска от Таччини туго облепила торс и круглый, выпирающий как опухоль, животик. – Не злись! Всякое может случиться! Упал, так упал! Давайте, ребята! Мойтесь, парьтесь, а мы с девочками пока похозяйничаем! Выпьем, покушаем, заодно и поговорим!
Он приподнял очки, закрывавшие глаза, и, ухмыльнувшись, подмигнул.
– Нам ведь есть о чем поговорить, да?
Он поднял девиц с расшитых синей шелковой ниткой кожаных диванчиков и как пастушок гусынь погнал их вовнутрь салона.
