— Ничего. Сделать вид, что так оно и надо.
— Очень трогательно.
— Можно было бы сказать им, что запрещение скачек будет означать смерть для многих сотен лошадей, потому что они станут просто не нужны. То есть не одна лошадь умрет случайно, умрут все, не пройдет и года. Скажи Гарольду Квесту, что он защищает убийство лошадей и превращение их в вид, которому грозит исчезновение.
— Ладно, — он решительно кивнул головой.
— Но, — заметил я, — весьма возможно, что он распинается так вовсе не из-за лошадей. Весьма возможно, он просто ищет способ помешать людям получать удовольствие. Удовольствие получает он, и в этом его главная цель. Он давно уже пытается попасть под машину, но так, чтобы при этом не пострадать. Завтра у него может получиться, и его задержит полиция. У людей встречаются разные увлечения.
— Все фанатики сумасшедшие, — сказал он.
— А как насчет суфражисток, желающих пострадать за женское равноправие?
— Хочешь пива? — перевел Генри разговор на другую тему. — Не буду с тобой спорить.
— Контрдемонстрация — вот что нам нужно, — подумал я вслух. — Нам нужны люди, размахивающие рядом с Гарольдом Квестом плакатами, на которых написано: «Увеличим безработицу», «Лишить помощников конюхов работы», «Всех лошадей, участвующих в скачках — на мыло», «Пособие по безработице — кузнецам».
— Не кузнецам, а коновалам, — заметил Генри.
— Чего?
— Коновалы подковывают лошадей. Кузнецы куют железные ворота.
— Давай, где твое пиво? — согласился я.
Однако пиво пришлось отложить из-за прибытия двух автомобилей, подгоняемых кипящими страстями, разгоревшимися после контакта с Гарольдом Квестом.
За передним бампером первой машины застрял обрывок плаката «Запретить жестокость», но, как нередко бывает в подобного рода конфликтах, повелительное банальное предупреждение вызвало обратную реакцию.
У водителя, Оливера Уэллса, начисто слетел лоск джентльменской учтивости, обнажив более глубокие и основательные и более жесткие качества, и я подумал, что за ровным гудением мотора прячется вот такая же сокрушительная мощь поршней. Она намного сильнее и намного неумолимее, чем видно на поверхности. Очень вероятно, что при таком раскрытии человеческой сущности выявится жестокость.
От гнева у него трясся кончик носа и оттопыренные уши.
Скользнув по мне безразличным взглядом, он бросил:
— Где Роджер?
— У себя, — сказал я.
Оливер устремился к двери конторы, определенно не замечая разворачивавшейся вокруг него шумной деятельности. В воздухе запахло гарью от раскаленных шин, и рядом с первой машиной, как внезапно застывшая молния, остановилась вторая, из нее пулей выскочила похожая на фурию Ребекка.
Я тут же сообразил, что сегодня это первый из тех Стрэттонов, которые были для меня бесконечно неприятнее ее занятого собственными волосами брата.
Одетая в отлично скроенные бежевые брюки и ярко-красный свитер, Ребекка источала испепеляющую ярость.
— Я прикончу этого вшивого кретина, — возвестила она миру. — Он напрашивается на то, чтобы его переехали, и я это сделаю. Клянусь, сделаю, если он еще раз осмелится назвать меня «милашкой».
Я чудом удержался от того, чтобы не рассмеяться. Не видевший причины сдерживаться, к тому же сразу же рассмотревший во взбешенной женщине вставший на дыбы феминизм, Генри просто загоготал. Она полуприщурила глаза, и он получил полный заряд яда, что не произвело на него никакого впечатления.
— Где Оливер? — В ее голосе, как и в ее манерах, сквозила надменность. — Ну, тот, кто приехал передо мной?
— В этой конторе, — показал Генри и, готов поклясться, едва не добавил «милашка».
Он явно забавлялся, глядя ей вслед и наблюдая, как она удалялась своей кошачьей походкой, за что, несомненно, схлопотал бы оплеуху, стоило ей только обернуться.
— Красивая и смелая девчонка, — заметил я. — Обо всем остальном можно только пожалеть.
— Кто это?
— Достопочтенная Ребекка Стрэттон, жокей, выступает в стипль-чезе.
Генри опустил брови, она перестала его интересовать на данный момент.
— Пиво, — объявил он.
И снова его остановил очередной автомобиль, на этот раз маленький черный «Порш», вылетевший на площадку с частной внутренней дороги и почти неприметно остановившийся за одним из грузовиков Генри. Из него никто не вылез. Окна машины были затененными, и невозможно было разглядеть, кто сидел в машине.
Генри кивнул в сторону вновь прибывшего.
— Это еще что за прохиндей за моими грузовиками?
Он крадущимся шагом приблизился к «Поршу», поглядел и тут же вернулся.
— Тощий юнец, очень похож на «милашку». Сидит в машине, двери заперты. Говорить со мной не захотел, — сказал он и хитро посмотрел на меня. — Знаешь, так это махнул рукой, как делают шофера-итальянцы! Говорит это тебе что-нибудь?
— Скорее всего это Форсайт Стрэттон. Двоюродный брат «милашки». Он действительно очень похож на нее.
— Как поступим с порожней тарой в барах?
— Хозяева знают, что с ней делать.
— Ну что же, тогда давай по пиву.
— По пиву, так по пиву.
За пивом мы обсудили то, что еще оставалось сделать. Его бригада останется работать до полночи или позже, обещал он. Они переспят в кабинах грузовиков, как им случается делать очень часто, и закончат работу рано утром.
— Я останусь на скачки, — сказал Генри, — разве можно после всего этого пропустить их?
К нам присоединился вконец измочаленный Роджер.
— Я еще никогда не видел Оливера в таком жутком настроении, — сообщил он. — Ну а Ребекка…
Ребекка не заставила себя ждать, появилась сразу за ним, но, не подходя к нашей группе, попыталась проникнуть через свинченные секции ограды, закрывавшей разрушенную часть трибун. Когда это не получилось, она ринулась обратно к Роджеру и непререкаемым тоном потребовала:
— Пропустите меня через ограждение. Хочу посмотреть на ущерб.
— Я не распоряжаюсь ограждением, — сдержанно произнес Роджер. — Возможно, вам следовало бы поговорить с полицией.
— Где эта полиция?
— По ту сторону ограждения.
Она прищурила глаза:
— Тогда давайте мне лестницу.
Увидев, что Роджер не бросился сломя голову выполнять ее приказание, она остановила проходившего мимо рабочего:
— Принесите мне стремянку.
Когда он притащил лесенку, она не сказала ему ни спасибо, ни пожалуйста. Просто велела поставить ее, указав, где именно, и небрежно кивнула ему, когда он отступил назад, чтобы пропустить ее к ступенькам.
Она поднялась на лесенку, двигаясь с той же кошачьей пластичностью, и долго вглядывалась в то, что скрывалось за оградой.
Как старые бывалые служаки, Роджер с Оливером моментально слиняли, предоставив мне одному выслушивать язвительные замечания Ребекки.
Она спустилась с лесенки с легкостью и грацией спортсмена, бросила высокомерный взгляд на мои костыли, без которых я пока еще не мог обходиться, и повелительным тоном сказала, чтобы я немедленно покинул ипподром, так как не имею никакого права находится на нем. Как не имел права находиться на трибунах два дня назад, утром в пятницу, и если я думаю учинить Стрэттонам иск за ущерб, возникший в связи с полученными травмами, то этот номер не пройдет — Стрэттоны подадут на меня в суд за нарушение границ собственности.
— О'кей, — сказал я. Она замигала глазами:
— Что о'кей?
— Вы разговаривали с Китом?
— Не ваше дело, я говорю вам, покиньте ипподром.
— Благополучие этого ипподрома — мое дело, — проговорил я, не двигаясь с места. — Мне принадлежит восемь сотых его. А вы, и то только после утверждения завещания, получите три сотых. Так у кого больше права находиться здесь?
Она снова сузила сверкающие глаза, с необычайной легкостью забыв о ранее произнесенных грозных требованиях, и сказала уже почти миролюбиво:
— Что вы имеете в виду — после утверждения завещания? Это мои акции, так сказано в завещании.
— По английским законам, — сказал я, зная это после ознакомления с завещанием матери, — никто не обладает правом собственности на унаследованное имущество, пока не установлено, что завещание подлинное, пока не уплачены налоги и пока не выдано удостоверение об утверждении завещания.
— Я вам не верю.
— Это не отменяет законы.
— Вы хотите сказать, — вскипела она, — что мой отец, Кит и Айвэн не имеют права быть директорами? Что все их дурацкие решения не имеют законной силы?
Я с удовольствием разрушил затеплившиеся в ней надежды:
— Нет, имеют. Директорам не обязательно быть акционерами. Марджори могла назначить кого угодно по своему усмотрению, вне зависимости, знала она об этом или нет.
— Вы слишком много знаете. — В Ребекке уже закипала новая волна раздражения.
