– Он что-то увидел.
Из кармана меховой шубы Бланшар достал какую-то коробочку, похожую на миниатюрный радиоприемник, и включил его. Устройство начало издавать высокие звуки с определенной периодичностью. Когда он направил его в сторону птицы, громкость звуков усилилась.
– У него на ноге закреплен радиомаяк. Если мы потеряем сокола из виду, это устройство поможет найти его.
Сокол парил на месте, развернувшись против ветра и расправив крылья. Подняв голову, Элли смотрела в небо. Воздух был настолько прозрачен и чист, что она могла рассмотреть черные перья под крыльями, белое пятно на груди и крючковатый клюв. Ей даже казалось, что она видит глаза сокола, сканирующие воздух. Он выжидал. И неожиданно камнем бросился вниз, скрывшись среди деревьев.
– Бежим! – крикнул Бланшар.
Спустя мгновение они мчались по полю, увязая в глубоком снегу. Свист ветра, скрип снега, лай собак. Они перелезли через ограду и направились в сторону рощи. Бланшар махнул рукой вправо.
– Деревья препятствуют прохождению сигнала. Нам лучше держаться на расстоянии друг от друга.
Элли с трудом пробиралась по снежной целине через подлесок, преодолела узкий ручей, споткнулась о корни поваленного дерева и уткнулась в ствол березы.
Задыхаясь, девушка остановилась и положила руки на бедра, чтобы унять боль от неожиданно возникшей судороги. Толстые ветви трещали под тяжестью налипшего на них снега. Пропела малиновка. Слева раздался отдаленный лай. И где-то впереди, не так далеко…
Звон колокольчика, словно в санной упряжке.
Двигаясь медленнее, нежели до этого, Элли продиралась между деревьями. Звон колокольчика сделался громче. Она заглянула за куст. Сокол с видом триумфатора вцепился в дикого серого гуся. Бедная птица пластом лежала на снегу, разметав его, словно взрыв снаряда. А сокол, издавая мяукающие звуки, выклевывал у своей добычи сердце. Элли смогла заметить, что единственным свидетельством убийства были три капли крови, окропившие снег рядом с телом гуся.
Элли неотрывно смотрела на птиц. Внезапно она почувствовала головокружение. Она никогда не видела такого белого снега, и у нее возникло впечатление, будто капли крови поднялись над его поверхностью и поплыли у нее перед глазами.
До ее слуха донеслись звуки другого колокольчика. Они показались ей незнакомыми, и она не сразу поняла, что это звонок ее мобильного телефона. Она вытащила его из кармана.
– Элеонор? Это миссис Томас из № 96.
Девушка не сразу смогла понять, кто это. Но потом вспомнила маленькую женщину с круглым лицом и терьером. Она жила неподалеку от ее матери. Но почему она звонит ей?
– Я постучала, но вас не было дома. Номер вашего телефона я нашла в сумочке вашей матери. Я не знала, где вы – здесь, или отмечаете Рождество где-нибудь еще… Это такой удар, такой ужас.
Она забормотала, что ей нужно как можно быстрее приехать. Элли не могла отвести взгляда от того, как сокол вырывает клювом куски плоти из тела жертвы.
– Что случилось?
Миссис Томас начала говорить о карете «Скорой помощи», о больнице, о врачах. Для Элли ее слова имели не больше смысла, чем мяуканье сокола.
– О чем речь? – пробормотала она.
Но тут она все поняла.
С ветвей посыпался снег, когда на поляну, тяжело ступая, вышел Бланшар. Он держал радиоприемник так, будто это был пульт дистанционного управления, направляя его на сокола. Он смотрел на него с радостью, граничившей с восторгом, потом заметил Элли.
– Что случилось?
Голос, доносившийся из-за гор и моря, произнес ей в ухо: это твоя мать.
Самолет Сен-Лазара находился в Вене на ремонте. Взлетно-посадочные полосы были занесены снегом. Элли провела ночь в аэропорту и улетела первым утренним рейсом на самолете бюджетной авиакомпании, заполненном шумными семьями и возвращающимися с горных курортов лыжниками.
Салон был окрашен в нестерпимо яркие цвета. Пахло потом, застарелым кремом от загара и свежим пивом. В двух рядах позади кресла Элли ребенка стошнило прямо в проход. В аэропорту Бристоля ей пришлось целый час ждать багаж.
В этот рождественский день железнодорожное сообщение было полностью парализовано. Элли взяла такси от аэропорта до Ньюпорта – шестьдесят пять километров, которые стоили ей почти сто фунтов. Она смотрела в окно на усталый город, на редкие башни небоскребов, высившиеся над линией горизонта, и громоздкие попытки украсить город уличным искусством. Она не была здесь с тех пор, как начала работать в «Монсальвате», и успела забыть, насколько сер ее родной город.
Попасть в больницу даже в качестве посетителя представляет целую проблему – как будто единственный способ облегчения человеческих страданий заключается в том, чтобы максимально усложнить людям жизнь.
Больница Роял Гвент не была исключением из правил. Едва Элли переступила ее порог, как оказалась пленницей совершенно нелепых правил и абсолютно немыслимой и неуместной иерархии, свойственной разве только Византии. Даже архитектурное решение больницы, казалось, было призвано сбивать с толку. Она вспомнила, как в подвале Бланшар говорил о превращении времени в пространство. К тому моменту, когда Элли с большим трудом отыскала нужную ей палату в отделении реанимации, где лежала ее мать, и время, и пространство сжались в светящуюся пустоту.
Ее мать лежала в углу четырехместной палаты. Ее койка была отгорожена ширмой. Над ее кроватью имелось окно – правда, из него можно было увидеть лишь кирпичную стену. Но бедная женщина не видела и этого. Ее глаза были закрыты. Элли с тревогой взглянула на мать и на первый взгляд даже не смогла уловить асимметрию лица, вызванную инсультом. Все тело больной было утыкано иглами и трубками, а мониторы отражали в режиме реального времени все изменения, происходившие у нее в организме.
Элли села на стул, достала коробку швейцарского шоколада, купленную в аэропорту, и положила ее на прикроватный пластиковый столик.
– Она сейчас не может есть.
На лице высокого врача играла улыбка, оскорбившая Элли.
– Что с ней случилось? – Голос девушки сорвался, и она почувствовала, что близка к нервному срыву. – Я ее дочь.
– В рождественское утро она пошла в церковь. После окончания службы она собралась поставить свечку и упала.
Элли мысленно представила эту сцену. Серая строгость церкви Святого Давида, викарий которой никогда не позволял ставить рождественскую елку. Седовласые дамы – в основном там всегда присутствовали дамы – пьют рождественский шерри, когда новость облетает их, словно стая перепуганных птиц. Сквозь толпу протискивается отец Эванс и призывает к спокойствию. В церковный двор въезжает карета «Скорой помощи». Сколько времени можно прождать «Скорую помощь» рождественским утром?
– Ее привезли прямо сюда. В сознание она еще так и не приходила.
– Она?..
Элли не смогла закончить вопрос. Ее разум восстал, отказываясь допускать возможность страшных последствий.
– Не знаю. Симптомы внушают определенную надежду. Все зависит от того, имеются ли у нее скрытые повреждения.
Он имеет в виду повреждения мозга, уныло подумала Элли и посмотрела на лицо матери, его тонкие черты и глубокие морщины. И в этот момент она отметила, что сейчас, насколько она помнила мать, та выглядела более умиротворенно, чем когда-либо прежде.
Врач бросил взгляд на настенные часы.
– Ее поместили в самое лучшее место. Мы позаботимся о ней должным образом, это я вам обещаю.
Элли не знала, сколько времени она просидела рядом с матерью. Врач сказал, что разговор может пойти ей на пользу, и поэтому она говорила. Запинаясь, зачастую со слезами, и честно – как она ни за что не осмелилась бы говорить, если бы мать могла ее слышать. Она рассказала ей о Дуге и его поэме, о Бланшаре и подаренном им кольце, о городах, в которых побывала, и отелях, где останавливалась. Она описала сказочный замок Сен-Лазара, мертвого гуся и ярко-красные капли крови на снегу. До нее вдруг дошло, как мало в ее жизни было событий и впечатлений, не связанных с банком. Иногда девушка на какое-то время погружалась в себя, не замечая, что в эти моменты ее сбивчивые рассказы замирали на полуслове.
Время посещений подошло к концу. Элли шла по коридорам больницы, таща за собой чемодан на колесиках, словно груз вины. Я должна была быть здесь. Перед тем как покинуть палату, она нашла в сумочке матери связку ключей. Ей не оставалось ничего другого, как отправиться домой.
Эту ночь она провела в постели матери. Проснувшись, она первым делом позвонила в больницу. Никаких изменений, все осталось по-прежнему. Поскольку было воскресенье, посещения были разрешены только во второй половине дня. Она долго рылась в чемодане, пока среди непрактично-формальной одежды не нашла джинсы и джемпер. В доме было холодно, и вода в душе оказалась ненамного теплее льда.
