- Ну! Смотри-ка! У меня тоже все на лице написано! – улыбнулся опять Бусыгин, но продолжил серьезно. - И это я в своей профессии тоже не любил… Но без этого, по правде говоря, работать невозможно… Люди – материал ненадежный, проблематичный…
- Да че мы все тут болтаем? – возмутился Костька, - ты, Михалыч, лучше скажи, - как ты этого застрельщика выследил? Я ж с тобой сколько ездил? Мне и невдомек было… А у старицы тогда – после Глухова, - что, правда, ты все уже знал? Или прикидывался? Ты хоть знаешь, какой ты тогда был?
- Не до того было… Я и не думал, какой я был. У меня вдруг разом все нарисовалось.
- С чего вдруг?
- Ну, ты вспомни, про что рассказывал?
- Ну… Как эти… Какие-то… В Куканова стреляли, в Глухова…
- Вот! А как они стреляли?
Кашин замолчал, а Артем – наоборот – встрепенулся:
- В Куканова стреляли? Зачем?
- Ружья, похоже, пробовали перед охотой, - стреляли по большим консервным банкам. У Верхнего Оврага, по весне, в половодье. А дробь перелетала через речку и сыпала по Куканову, по Матвею Глухову, да еще там один с ними был.
- А! – сказал Артем, - через речку! – и обернулся, чтобы посмотреть в окно – через старицу – на дом Брезгунова.
- Ну, понял, Кость?
- Да чего там, теперь ясно… Там дробь через речку перелетела, здесь – пуля…
- Точно.
- Так сказал бы! А то ходит такой… В загадках весь… С чего? - думаю…
- Да я больше всего мысль боялся упустить… Пуля-то здесь ведь не поперек старицы перелетела, а по хорде.
- Где? – спросил Кашин.
- Почти вдоль поворота. И какое – думаю, - тут оружие надо? В принципе, и от обычного Калашникова пуля, конечно, долетит. Но ведь – рикошет был, плюс дистанция большая, плюс две доски, плюс еще рикошет – и – дальше полетела! Что-то особенное должно было быть… Специальное. Как и оказалось. А еще раньше, кстати… Когда с Зинаидой беседовали… Она нам с тобой и рассказала, что рикошет был.
- Когда? Я все слышал…
- При раскаленную спицу слышал? «Как раскаленной спицей ткнули»?
- А… Точно-точно… «раскаленная спица» - рикошет!
- А тебе, Артем, помнишь, я рассказывал, - с Нинкой Киселевой я ехал? «Бог, - говорит, - пустил стрелу огненную через ангела своего» Тоже права оказалась…
- Погодите… - сказал Артем, - но ведь если был рикошет… Значит сразу было понятно, что стреляли не в Брезгунова?
- Ну, необязательно… Смотря откуда стреляли, какой этот рикошет был… Он, может, наоборот – депутату мог жизнь спасти? Необязательно… Вот когда я про траекторию все понял, дальше уже все само пошло… Что-то военное должно было быть, - а у Глухова сын в армии служит и на побывки ездит на охоту, - да не один. Баба Маша, ты, Артем, при таком раскладе как стрелки уж точно не котировались… А больше тут и не было никого. А куда тут стрелять – от Глуховых – через ваш огород? Закрой, Артем, глаза, представь, - ночь, дождь, молнии шарашат, - что тут, в вашем углу, бросается в глаза?
- Да, верно… Я его, таз-то, тогда так же на траве разглядел – белое пятно… И зачем я только…
- Ты тут не причем, Артем… Тут вся вина на Горшкове. Никто его не заставлял выпендриваться… Вовремя остановиться у нас кишка тонка…
- А почему именно Горшков? Ведь мало знать, откуда и во что стреляли?
- Мало. Но этому-то нас давно научили… … Парень служит рядом с домом – с чего бы это? Часть – развалюха у нас тут одна, остальные, вроде, поприличней. Так что туда визит просто напрашивался – там такого партизана спрятать проще всего… Поехали мы с Костей вчера с утречка к нему в гости. Поговорил я с ним, припугнул соучастием. Он и поплыл… Я его успокоил, сказал, что дело частное, все, мол, они решат между собой, так сказать, полюбовно… Он и дал телефон Горшкова. Это, конечно, тот еще фрукт. Я ему прямо сказал: все знаю. Было так-то и так-то, стрелял туда-то и туда-то; оружие нестандартное… Так он специально такой вид делает: мол, все правда; а на словах говорит – все наоборот… Ну да видали мы всяких мастеров… Тазик я ему показал, поддавил маленько, мол – хочешь, чтобы баллистическую экспертизу по этому тазу провели? Тут и появились общие темы для разговора… Нет, привлечь его, конечно, трудно было бы…
- А Куканов?
- А что Куканов?
- Вы ведь про него тоже все рассказали – где он был и что делал. Он сам не помнил ничего, а вы – рассказали!
- А… это… Да там половина – предположения… Кто подтвердит? Витька-то уж совсем не помнит ничего… Это только со стороны кажется удивительным – как узнал, откуда… А всё – элементарно, Ватсон! Рутина…
- А все-таки?
- Ну вот съездил Костя на стрельбище Брезгуновское у Верхнего Оврага. Там кроме Ивана Николаевича с Владимиром Ивановичем еще один человек след оставил. Человек этот осматривал мишени. Ходил неровно, мотало его. Пьяный он был.
- А-а! – воскликнул Костька, - вон чего! Выворот!
- Ага. Если брать местных – тут один Куканыч такой. Пьющий. Любопытный. Шатун. Неплохой стрелок при этом. Ночью он приходил к Глухову. Не к Брезгунову, а к Глухову! Когда я с Глуховым в подвале разговаривал, то заметил, что доски у сейфа неаккуратно свалены. Сам Матвей Васильич так бы никогда не побросал – у него весь участок – пылика к пылинке! Значит, это другой человек сделал. Который знал, где находится сейф, что в нем, где от него ключ. А Глухов-то в деревне – один! И только Куканов – его племянник. И охотятся они вместе. Значит, он лазил. Ну а что не стрелял он никуда… Это зыбко, конечно, но уж такой он пьянущий в этот день был… Куда там по мишеням стрелять… Тем более ночью… Он хотел днем попробовать, протрезветь, - а уж потом глазомер свой проверить. А теперь вот, - постучал Бусыгин по карману с деньгами, - полечим мы его. И, кстати, - он достал бумажки, отсчитал шесть штук и протянул Костьке:
- На свадьбу тебе.
- Да ну что ты, Михалыч! – застеснялся Костька и отпихнул было деньги обратно.
- Держи-держи! Руки жгут.
- Не брал бы, раз жгут, - сказал Кашин и взял деньги.
- Ничего, - сказал Бусыгин, - они у меня не задержатся… Придумаем что-нибудь с Ниной Павловной… У нее забот много…
Он так ничего и не решил. И пусть история с Алевтиной и увольнением осталась в прошлом, - но ведь сколько еще событий произошло… Он теперь и без Алевтины повидал всякого…
Но когда-то этот затянувшийся отпуск должен был закончиться.
Уехать Артем решился только в первых числах сентября. Ехал в никуда, просто домой, в город. Прибрался в доме, сложил вещи в сумку, завел будильник – и на следующий день уехал.
Деревня была как обычно, тихой, но, кроме тишины в ней чувствовалась какая-то робость. Как будто она тоже не знала, что с ней будет дальше. «Наверно, это из-за облаков, - думал Артем по дороге на остановку, - как-то все пасмурно, тихо и неопределенно».
Автобус пришел почти пустым. Клюквенники обычно выходили за километр перед деревней и шли вниз по течению Юрмы, к большому горелому болоту. Вторая их порция садилась на обратном пути, в Старом Селе и также расходилась по другим болотам еще до Трешкина.
Он сел в середине. Перед ним сидели две женщины, видимо, мать и дочь. Да еще на заднем сидении расположился здоровенный спокойный мужик сельскохозяйственного вида, - немного взмыленный, с крупными чертами лица и толстенными крепкими пальцами. Он был одет, по местной традиции, в брюки, пиджак и рубашку – неоднократно стиранные и штопанные, но по-прежнему «парадные».
Хотя Артем и сидел к нему спиной, он все равно сначала думал только про мужика: «Надо же, какие люди еще встречаются… Он, наверное, как Литтл Джон, может копну сена на вилах унести…»
Но постепенно прислушался к разговору женщин.
«А почему мы в Старом Селе не вышли?» - спрашивала пожилая.
«Мы до него еще не доехали», - отвечала женщина помоложе.
Артем стал присматриваться к ним. Пожилая поворачивалась к нему в профиль; ее лицо было при этом по-детски покорным, добродушным и немного недоумевающим. Седые пряди выбивались из-под нежно-малинового берета, - и это была единственная небрежность в ее внешнем виде. Она задавала много вопросов, а дочь монотонно, терпеливо на них отвечала…
- А куда же мы тогда едем?
- В город, мама.
Мама задумалась.
- А почему же мы тогда не сошли в Старом Селе? Там же электричка?
- Мы еще не доехали до Старого Села.
- А какая сейчас была остановка?
- Трешкино.
- Трешкино-о? – мать покачала головой и снова задумалась, - а куда же мы тогда едем?
- В город, мама.
Мама отвернулась и посмотрела в окно. Даже по ее спине, по положению тела Артем видел, что она растеряна. Она понимала каждый ответ дочери, но все они вместе не складывались в единое целое.
Вдруг она вся переменилась, будто ее осенило:
- Таня!
- Я не Таня, мама, я Рита.
Та всмотрелась в лицо и сказала:
