Однако ехать сразу после такой попойки трудновато. Дорога неблизкая и нелегкая. Таежная грунтовка — не европейская авеню. Надо бы с кем-то. И вдруг вспомнил про вертолет Толмача.
Он вскочил, пометался по комнате, снова сел и снял телефонную трубку. Больше всего опасался, что Миша Толмач, любивший выпить, окажется в том же, что и он сам, недееспособном состоянии. И очень обрадовался, услышав в трубке вполне бодрый, будто и не ночь на дворе, голос:
— Слушаю вас.
— Это я. Узнаешь?
Толмач помолчал и произнес непонятное:
— Я знал, что смогу вернуть долг.
— Какой долг? — удивился Плонский. — Это я. Понял кто?
— Помните мои слова: "Я ваш должник"?
— Да ладно тебе!
— Я свои долги привык возвращать.
— Дело-то было пустяковое.
— Не пустяковое. Я в Уголовном кодексе разбираюсь.
Дело, и верно, было весьма серьезное. Но зампрокурора тогда предусмотрительно рассудил: если всех ловких пересажать, с кем потом оставаться?
— Ты почему не спишь? — раздраженно спросил он.
— Я спал. Но это неважно. Что случилось?
— Почему именно случилось?
— Ну, как же… Ночной звонок… Нужна помощь?
— Нужна, Миша. Можешь меня выручить?
— Что за вопрос? Обижаете.
— Мне надо срочно попасть в Никшу.
— Не терпится поглядеть на собственность? — засмеялся Толмач.
— Откуда тебе известно? Этого еще никто не знает.
— Опять обижаете. Деловые люди такие вещи должны знать заранее.
— Нет… То есть, да. — Плонский обрадовался подсказке. В самом деле, вполне логичное объяснение: стал хозяином, появились новые заботы. Понимаешь, уснуть не могу, мы вчера гудели.
— Понимаю…
— Да дело не в этом. Мне утром надо быть в Никше.
— Надо, так будем. Сейчас позвоню пилоту.
— А как… на аэродром?..
— Заеду за вами, о чем разговор. Спите пока, я разбужу.
Лаконичность и уверенность, с какими Толмач говорил, успокоили настолько, что Плонский сразу лег. Последней мыслью, перед тем как провалиться в сон, было: вот кого надо приблизить к себе, вот на кого опереться. Не так уж много кадров, способных понять хозяина с полуслова. А кадры, как правильно говорили большевики, решают все…
Плонский был в полной похмельной прострации, когда пришел Толмач, заставил его, ничего не соображающего, одеться. Затем он вывел его на улицу, на которой только занимался рассвет, уложил на заднее сиденье и сел за руль.
Спал Плонский и в вертолете. Очнулся от тишины. Вскинулся к иллюминатору и не увидел никакого поселка, только лес. И блестела неподалеку речка, на зеленом берегу которой сидели Толмач с пилотом, закусывали.
— Где мы?! — крикнул испуганно, высунувшись в раскрытую дверь.
Толмач подошел, помог ему выбраться из вертолета.
— Я подумал, что вам перед Никшей полезно освежиться.
Плонский умылся в речке, высосал, не отрываясь, бутылку минералки, поданную предусмотрительным Толмачом, и обессиленно повалился в траву, приходя в себя, собирая расползающиеся мысли.
Да, ему требовалось все хорошенько обдумать. Как сделать, чтобы и золото взять, и чтобы никто ничего не заподозрил. Договориться с Сизовым? Бесполезное дело. Да и не хотелось ни с кем делиться. Значит, Сизова надо убрать. С Красюком будет проще: он — беглый, его вправе застрелить любой милиционер. Скажем, при сопротивлении, при попытке к бегству. Остается нанаец. Но, во-первых, еще не известно, знает ли он о золоте. А если и знает, то ничего страшного, уйдет в тайгу и не скоро появится в Никше. Если появится. Да, еще Ивакин, дружок Сизова. Но куда он денется? Живет в Никше, жена, ребенок. Опять же геолог, его дело искать месторождения касситерита для комбината. А комбинат теперь чей?.. Не совсем же безголовый этот Ивакин, сообразит…
Солнце, едва проглядывавшее из-за высокой облачности, не припекало, как в последние дни. Лежать было — одно удовольствие, и вставать Плонскому совсем не хотелось. Хотелось опохмелиться. Но Плонский не тянулся к пухлой сумке Толмача, в которой, он знал, имелось все для такого случая. Он вообще не шевелился, делая вид, что отходит от вчерашней выпивки. А сам все думал, как без шума взять золото, как разобраться с Сизовым…
Решение пришло внезапно. Зачем он летит? Посмотреть, как работает комбинат? Значит, туда и надо в первую очередь. И туда же позвать Сизова. И пусть принесет золото. А на комбинате механизмы всякие, долго ли до несчастного случая! Взять бункер. Когда в него ссыпается руда, грохот стоит такой, что кричи — не услышишь. Случайно поскользнуться да свалиться в бункер — раз плюнуть…
Он привстал, спросил, не поднимая головы:
— Сумку мою не забыл взять?
— Не забыл, Александр Евгеньевич. В вертолете она.
Там, в сумке, был мелкокалиберный пистолет, который он всегда брал с собой. Если договориться с Толмачом, посадить его с пистолетом недалеко от бункера. И когда они с Сизовым подойдут к грохочущему зеву… Выстрела никто не услышит. А он, Плонский, будет рядом, подтолкнет падающего куда надо… Никакая экспертиза не определит, что было первопричиной, поскольку в бункере от человека ничего не останется…
— Значит, помнишь о долге? — спросил он, покосившись на сидевшего рядом Толмача.
— Что-то надо сделать? — тотчас отозвался тот, даже не повернув головы, будто ждал этого вопроса.
Плонский промолчал, и Толмач, правильно поняв это молчание, махнул рукой пилоту.
— Сейчас вылетаем. Иди, проверь там все.
— Мешает мне один человек, — сказал Плонский, когда пилот ушел. Можешь помочь.
— Что за вопрос!
— Дело абсолютно безопасное.
— Тем более.
Он рассказал о грохочущем бункере, о пистолете, о том, что будет делать он и что должен сделать Толмач.
— Обязательно я? — спросил тот. — Может, закажем?
— Некогда. Это надо сделать сегодня, сейчас же, как приедем на комбинат.
— Этот человек уже там?
— Он придет потом, как я позову.
— Значит, у нас есть время немного порубать?
— Конечно! — воскликнул Плонский, обрадованный таким обещающим оборотом разговора.
* * *
Сизов проснулся в первом часу пополудни. Удивился, что так долго спал. Накопившееся в тайге утомление брало свое.
Чумбоки не было, всего скорей, он встал рано и ушел по своим делам. Красюк крепко спал, разметавшись на шубах, постланных вместо постели на чисто вымытый пол.
Сашу Ивакина он нашел сидящим на крыльце. Присел рядом.
— По-моему, Плонский прилетел, — сказал Ивакин. — Вертолет сел на площадке за комбинатом.
— Так быстро?
— Значит, торопится.
— Куда ему торопиться?
— Вот и я думаю — куда?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Подумай сам. Это же зампрокурора, его, хоть все леса вокруг сгори, с места не сдвинешь. А тут всего и делов — сактировать принятое золото и передать его в банк. Это что — дело большого начальника?
— Так ведь и золота немало. К тому же он сам сподобил меня сопровождать Красюка. На вахту приезжал.
— Это тоже странно. Не его это дело. Если только не личное его…
— Я и сам думал…
— С другой стороны — что ему это золото? Говорят, все окрестные леса и земли скоро будут его собственностью.
— Это как? — удивился Сизов.
— Покупает.
— Откуда у него такие деньги?
— Какие деньги? Сейчас все, бывшее ничейным, продают за бесценок. Своим, конечно. А кто у нас в районе и свой, как не Плонский.
— Все равно нужна куча денег.
— Подкинут. Может, Плонский — подставное лицо какого-нибудь иностранца. Но для нас это ничего не меняет. Будем вкалывать на новоявленных капиталистов, искать для них новые месторождения касситерита.
— О том, у Долгого озера, ты, случаем, не доложил?
— Не знаю кому и докладывать.
— А золотой ручей?
— На нем мы сами попробуем разжиться. Мы же вчера с тобой обо всем договорились.
— Ну, жизнь настала!
— Она, такая, давно уж настала. Только мы никак к ней не привыкнем.
— А я там, в заключении, об этом беспределе и вовсе забыл.
Ивакин грустно усмехнулся.
— Говорят, в тюрьмах — беспредел. А он тут, на воле.
— Дожили!
— Да, брат, дожили!..
Они повздыхали. В точности так же, как миллионы других работяг в стране, ошалевшей от перемен, не укладывающихся в наивные представления людей о жизни.
Из дома выглянула Татьяна, воскликнула радостно:
— Вот вы где! А ну быстро умываться и за стол.
Сизов вскочил, улыбаясь во весь рот. Его всегда удивляла и восхищала способность Сашиной жены обо всем говорить с подкупающей интонацией восторга в голосе.
Второй рукомойник летом всегда висел во дворе. Они молча, по очереди поплескались под ним и так же, ни слова не говоря, пошли в дом.
Красюк вышел навстречу взлохмаченный, настороженный.
— Что, Иваныч? — спросил он. — Чего делать-то будем?
