– Жестко! – воскликнул Ксенофонтов. – А что думает о лысом шофере красивый слесарь?
– Слушай… «С Лавриковым нас познакомила Козулина. Когда предложили ему сотрудничество, он согласился. Водитель он неплохой…»
Ксенофонтов прошелся по комнате, постоял у открытого окна, присел на подоконник. У Зайцева было выражение, с которым смотрят на заезжего фокусника – и посмеиваются над ним, и в то же время ожидают чего-то необыкновенного.
– Скажи, а ты спрашивал у них о той женщине… Как ее… Козулина? Что о ней сказал шофер?
– Есть его показания. Вот они: «Отношения у нас были сугубо деловые, до личных дел не дошло, хотя я иногда об этом и жалел. Красавицей ее не назовешь, но гостя принять умела, за собой следила – для этого у нее были возможности». Так выражается шофер. А вот слова Песецкого: «Любила Козулина красиво пожить, потому и муж от нее ушел. Приторговывала левым товаром, в универмаге об этом знали, но отделывались общественным порицанием. В квартире у нее всегда было что выпить, было чем торгануть…» Ты что, заснул?! – возмутился Зайцев, увидев, что Ксенофонтов сидит с закрытыми глазами.
– Что? – встрепенулся тот. – А, нет. Скажи, а о ноже ты тоже спрашивал?
– Зачитать? – Зайцев полистал дело. – Вот что говорит Лавриков: «Нож был довольно большой, с черной блестящей ручкой». Все!
– А что красавец слесарь?
– То же самое… «Нож самодельный, ручка из темно-зеленой пластмассы на заклепках, общая длина ножа – сантиметров тридцать…»
– Шофера можешь выпускать, – безмятежно сказал Ксенофонтов, и слова его прозвучали с вызывающей самоуверенностью.
– Как? Прямо сейчас? – опешил Зайцев.
– Не знаю, как у вас принято. Можешь сейчас, можешь завтра. Наверное, положено какие-то документы оформлять.
Ха! – развеселился Зайцев. – Я бы так и поступил, дорогой друг, если бы не одна подробность, я тебе ее сейчас покажу. – Зайцев был явно распотешен чем-то. Он легко поднялся, вынул из-под сейфа продолговатый предмет, завернутый в газету. Это был нож. Сантиметров тридцать длиной, с пластмассовой ручкой, прикрепленной к стальной пластине двумя алюминиевыми заклепками.
– Что это? – невольно спросил Ксенофонтов.
– Нож. Тот самый. Да, дорогой друг. Наши ребята нашли его сегодня утром. Знаешь у кого? У шофера. Оба кандидата в убийцы подтвердили, что это тот самый нож. Тогда я вызвал соседа Козулиной. Он тоже признал свою продукцию. Такие дела, Ксенофонтов. Согласись, что невиновному незачем уносить с собой орудие преступления.
– А зачем преступнику хранить нож у себя?
– Он был хорошо спрятан. Его нашли миноискателем. Все вокруг знали о преступлении, и выбросить нож было не так-то просто.
– Даже для шофера? – усмехнулся Ксенофонтов.
– О! – воскликнул Зайцев. – Если бы все преступники могли так рассуждать… Этого почти не бывает, Ксенофонтов. Что-то им всегда мешает поступать разумно и толково. Они постоянно совершают глупости. Иногда эти глупости им мешают, иногда помогают, поскольку создают некую непредсказуемость поступков… А разве та пьянка не глупость? Вот так-то. – Зайцев завернул нож в газету и снова сунул его под сейф.
– Слушай, старик, меня внимательно, – со значением проговорил Ксенофонтов. – Ты можешь совершить грубую юридическую ошибку.
И до конца жизни не простишь себе этого. Сейчас я расскажу тебе о ходе моих рассуждений…
– А зачем? – невинно спросил Зайцев. – Зачем, если они ложные?
– Как знаешь, – обиделся Ксенофонтов. – Но не торопись. Как это сказано у Петра Первого…
– Я помню, – небрежно сказал Зайцев.
– Истинно говорю тебе – отпусти шофера, не бери грех на душу!
На следующий день друзья встретились в вареничной.
Зайцев выглядел не так самоуверенно, как накануне, даже казался смущенным. А Ксенофонтов с аппетитом уминал творожные вареники, окуная их в жидковатую полупрозрачную сметану.
– Ну как? – спросил он. – Ты уже отпустил убийцу?
– Знаешь, – промямлил Зайцев, – вчера твои слова произвели на меня… мм… Некоторое впечатление. Да, и я решил отдать на экспертизу и нож, и газету, в которую он был завернут.
– Смелое решение.
– Так вот что выяснилось… Эксперты утверждают, что эта газета… Ее получает слесарь Песецкий. На ней нашли номер его квартиры… И почтальон подтвердил.
– А что же первая экспертиза? Не заметила?
Видишь ли, самого номера там нет, эта часть газеты оторвана, но на следующей странице остался след, вдавленный карандашом. Его-то и удалось обнаружить. Перед первой экспертизой была другая задача – доказать, что бурые пятна не что иное, как кровь, установить группу крови…
– Надо же, – без всякого интереса сказал Ксенофонтов. – Чего только не бывает на белом свете.
– Очевидно, Песецкий не только оговорил Лаврикова, но и подбросил ему нож. Ведь у него было несколько дней, пока я вышел на него… Верно?
– Тебе виднее. Слушай, а не взять ли нам еще по компоту, а?
– Но как ты его все-таки вычислил? Почему ты сразу решил, что шофер не виновен?
– А! – скучающе протянул Ксенофонтов. – Как-нибудь я расскажу тебе об этом. Посмотри, какая девушка за соседним столиком… Тебе нравится?
– Ну, виноват! – вдруг закричал Зайцев на всю вареничную. – Виноват. Каюсь. Больше не буду.
– Вы слышали? – обернулся Ксенофонтов к девушке. – Слышали, что он сказал неприлично громким голосом?
– Нет, – растерялась девушка.
– Зайцев, повтори.
– Девушка, – он повернулся к ней со стулом, – я очень виноват перед этим молодым человеком с разновеликими усами. Я грубо и бесцеремонно оскорбил его, усомнился в его способностях и прошу вас засвидетельствовать мое искреннее раскаяние.
– Девушка, простим его? – спросил Ксенофонтов.
Она кивнула, не зная, как себя вести.
– Доволен? – спросил Зайцев.
– Значит, так… Четыре тараньки. Согласен на такой штраф?
– Что?! Да мне самому придется вступить в преступный сговор, чтобы достать их!
– Как знаешь. Девушка, скажите…
– Хорошо! – с отчаянием проговорил Зайцев, словно преодолев в себе что-то. – Но если меня посадят…
– Тебе не мешает пройти и через это, а то слишком легко ты относишься к судьбам людским, – жестко сказал Ксенофонтов. – Но ты не трусь. Мы будем свидетелями защиты, верно, девушка? Кстати, как вас зовут?
Вечером приятели сидели в жестковатых изодранных креслах. Перед ними на низеньком столике стояли две бутылки пива. Оба молчали и сосредоточенно колотили окаменевшими тараньками о край стола, мяли их, теребили, так что с рыбешек сыпалась мелкая сухая чешуя. Ксенофонтову первому удалось подцепить ногтем кожицу и очистить часть спинки. Он отодрал коричневое, покрытое кристалликами соли волоконце и принялся так внимательно рассматривать его со всех сторон, что невольно возникло подозрение: он не столько рассматривает волоконце, сколько хвастает им. Налив пиво в граненый стакан и вволю налюбовавшись высокой уплотняющейся пеной, Ксенофонтов с наслаждением погрузил в нее обкусанные рыжеватые усы. И застонал.
Переведя дух, он облизал пену с усов, отковырнул со спинки еще один ломтик и бережно положил его у стакана.
– Когда-нибудь, Зайцев, ты станешь хорошим следователем, тонким и проницательным, настоящим мастером своего дела. Но пока тебе нужно только стремиться к этому, – начал Ксенофонтов.
– Согласен, – покорно кивнул Зайцев. – Я готов внимательно тебя слушать.
– К этому ты должен быть готов постоянно, в любой час дня и ночи.
– Согласен.
– Тогда слушай. Все очень просто. Я в своих рассуждениях исходил из того, что один из этих двух – убийца.
– И я исходил из того же!
– А говоришь, что готов слушать, – укоризненно сказал Ксенофонтов. – Не понимаю твоего нетерпения, Зайцев, не здесь его надо проявлять и не сейчас. – Ксенофонтов пожевал рыбий плавник и пригубил стакан с пивом.
– Виноват.
О чем это я говорил… Да, о твоем деле… Так вот, ты не учел, что второй – не просто невиновный, он еще и оговоренный, оклеветанный. А убийца не только совершил преступление в тот вечер, он еще и подсунул нож невинному, свалив на него то, что совершил сам. Поэтому их отношение друг к другу не может быть одинаковым. Если убийца в глубине души, возможно, даже жалеет жертву своего оговора, сочувствует ему, то оклеветанный ненавидит убийцу всеми силами своей души. Ведь тот не только убил женщину, но и его пытается посадить на скамью подсудимых. Вместо себя. Поэтому достаточно спросить у них друг о друге, чтобы сразу определить, кто убийца. Из их ответов совершенно бесспорно следует, что преступник – Песецкий.
– Да, Лавриков выразился о нем довольно резко.
