– А вы знаете программу Явлинского «Земля-дома-дороги»? – спросил «яблочник». – Если бы она была принята в две тысячи девятом году…
– Ха! – перебил его Владимир Ильич. – Если бы после моей смег’ти Сосо не свег’нул мою Новую экономическую политику!.. – И Ленин-Акопян посмотрел на меня: – Кстати, товаг’ищ писатель! Вы начали писать мою биог’афию?
– Конечно, Владимир Ильич…
– В каком вы пег’иоде?
– Прошел неудачное покушение вашего старшего брата на императора Александра и визит вашей матушки к императору с просьбой о помиловании.
– Но вы помните, что я тогда сказал: «Мы пойдем дг’угим путем!»
– Конечно, Владимир Ильич.
– А вы г’азвенчали эти мег’зкие слухи, что наша матушка, будучи в юности фг’ейлиной импег’атг’ицы, была любовницей импег’атог’а?
– Безусловно, Владимир Ильич.
– Спасибо. Это было опубликовано в «Известиях» двадцать лет назад, я потг’ебовал г’асстг’елять главного г’едактог’а, но его так и не г’асстг’еляли.
– Игорь Голембиовский. Он уже умер, Владимир Ильич. Кушайте.
Владимир Ильич посопел, успокаиваясь, и принялся за еду.
– И еще! – не унимался «лимоновец». – Почему он ничего не сказал о культуре и свободе слова? Неужели у нас уже нет ни того, ни другого?
Тут мой сосед справа, страдающий булемией, резко поднялся и, сдерживая рвоту, убежал в туалет. Еще один псих, сидевший от меня наискосок, украдкой достал из кармана пижамы пакет с куркумой и быстро насыпал в свой суп. Он почему-то был убежден, что куркума нейтрализует действие психотропных лекарств. Но к нему тут же подошел двухметроворостый санитар, за шкирку поднял со скамьи и, как котенка, унес в ординаторскую. А второй санитар отнес этот суп к помойному баку и вылил.
Издали, с другого стола, профессор N. украдкой из-под бровей бросил на меня тот же молниеносный взгляд, словно сверяя свою реакцию с моей, и тут же уставился в свою тарелку. А больше никаких происшествий за обедом не было. Каким образом тот несчастный получил с воли пакет с куркумой, я не знаю. Передачи от родственников разрешены раз в месяц, но, во-первых, их тщательно проверяют, а во-вторых, из-за уколов у нас нет никакого аппетита, и все деликатесы достаются медперсоналу.
По дороге из столовой меня, Ленина-Акопяна, «лимоновца» и «яблочника» вытащили из цепочки психов, идущих в палату, отвели в ординаторскую и всадили нам в задницы еще по уколу. Наверное, слышали наш более-менее связный разговор за столом. Приняв эту новую дозу не знаю чего, мы уже не разговаривали, а медленно добрели до своих коек и тут же уснули.
Теперь я проснулся среди ночи. Темно, конечно, не было, две желтые дежурные лампочки горели под потолком. Да и в окна светила полная зимняя луна. Про боль в ягодице можно не говорить, про ватную голову и свинцовый затылок тоже. Правда, на сей раз свинец был расплавленный, затылок горел. Что они мне вкололи? Я вспомнил «Полдень» Натальи Горбаневской, «И возвращается ветер» Владимира Буковского и «Казнимые сумасшествием» Марченко. Эти книги я читал, когда писал сценарий «Их было восемь» про демонстрацию восьми диссидентов против оккупации Чехословакии советскими войсками. Авторы этих книг сидели в советских психушках, им тоже кололи психотропные, но что именно, я не помнил и даже не смог вспомнить, как зовут Марченко. Если так будет продолжаться, я скоро забуду свое собственное имя.
Ужас!
Нет, я вру – никакого ужаса я не испытывал, а только тупое отчаяние такой полной безнадежности, что слезы покатились из глаз на подушку. По ночам многие психи плачут во сне. И вскрикивают, и ворочаются, и размахивают руками, словно в кошмарах сновидений дерутся с кем-то не на жизнь, а на смерть. Наверное, это реакция мозгового вещества на психотропные инъекции, и поэтому ночью санитары не обращают на это внимания и даже не будят бедолаг, которые сами не могут проснуться. Вот и я лежал и беззвучно плакал сам о себе. Потому что любая тюрьма – это курорт по сравнению с психушкой! Там у каждого зэка есть хоть какие-то права – требовать встречи с адвокатом, писать письма генеральному прокурору, ждать конца своего тюремного срока. В СИЗО мои сокамерники были уверены, что в мае выйдут на свободу по амнистии в честь семидесятилетия победы над Германией. Но у психов нет ни прав, ни амнистий, мы тут бессрочные рабы доктора Браузера. Алена, Алена, почему ты не прилетаешь и не забираешь меня отсюда? Ведь я зову тебя каждую ночь, каждую ночь! Ты же писала, что любишь меня, что по первому моему зову ты «тут как тут». Так где же ты? Неужели ты не слышишь моего немого крика? Неужели вокруг тебя действительно «море секса, рук и губ – только расслабься»? И ты расслабилась? Но я помню твои письма и особенно это:
Привет! Пишет тебе Мэри, после отлета которой ты – по примеру Беранже – каждый раз запирал все двери и за здоровье которой «пил один без гостей».
Конечно, ты можешь ругать меня и говорить о том, что я обязана тебя забыть, вычеркнуть из жизни, оставить в Прошлом. Наверно, ты прав, как всегда, но… Сказать, что я скучаю, – значит, ничего не сказать. Сказать, что я тебя люблю, это не новость. Сказать, что я умираю, – нет, не умираю, хотела, конечно, но после сообщения Закоева и Акимова о том, что ты жив, накатило какое-то пьяное желание выжить и жить дальше, дальше. У вас там, в прошлом веке, был прекрасный поэт Наум Коржавин, он писал:
Мне без тебя так трудно жить,
Все неуютно, все тревожит,
Ты мир не можешь заменить,
Но ведь и он тебя не может!..
Что-то беззвучно плюхнулось на мою кровать, прямо под одеяло. Что-то теплое и объемное. Я замер. Алена? Или я вправду уже сошел с ума? Но нет, это реально – это ее запах, это ее щекочущие шелковые волосы! И это ее полные руки обняли меня, ее тело крепко прижалось ко мне целиком, от грудей до ног, и это ее губы беззвучно зашептали мне в ухо:
– Тихо, родной! Молчи, любимый! Это я. Я прилетела к тебе.
– Так быстрей! Улетаем! – прошептал я тоже беззвучно.
– Нет, мы не можем. Меня сослали в Прошлое без возврата. Я буду с тобой всегда.
– Ты с ума сошла! Это психушка!
Она беззвучно засмеялась:
– Да, я сошла с ума. Поэтому я здесь. И эта ночь наша. Боже мой, какой ты небритый, колючий!..
…И эта ночь была действительно наша. Как – ну, к чему вам подробности, вы же взрослые люди…
А утром…
Мы оба проснулись разом от какого странного напряжения в воздухе. Я открыл глаза. Вокруг моей койки стояло плотное кольцо психов, и все они, включая Владимира Ильича, «лимоновца», «яблочника», булемиста, любителя куркумы и игроков в лото, тянули свои указательные пальцы в направлении женского затылка, лежавшего на моем плече, и Алениной обнаженной ноги, выглядывавшей из-под моего одеяла. Я рефлекторно укрыл Алену одеялом с головой, и тогда вся эта масса психов дружно расхохоталась. Но в ту же секунду их плотное кольцо рассекли трое дюжих санитаров, они буквально разметали психов, подскочили к моей койке и…
Я рывком накрыл собой Алену и обеими руками ухватился за края койки. Когда говорят «мертвой хваткой», это именно про то. Не знаю, как это объясняют медики, но психи меня поймут – у нас, умалишенных, бывают моменты, когда мышцы сводит, как челюсти у бультерьера. Я накрыл собой Алену, как тот паренек, забыл его фамилию, накрыл меня в воронке во время артобстрела под Хоролом, и я ухватился за края койки так, что могучие дебилы-санитары, ухватив меня под мышки, подняли нас вместе с кроватью и стали трясти, чтобы вытащить Алену из-под меня. Но ни хрена у них не вышло, клянусь! А психи, глядя на это, стали ржать еще громче, даже приседали от смеха, от их хохота проснулся Гольдман и очумело затряс своей рыжей башкой. И тогда кто-то из санитаров стал тащить Алену из-под меня сзади, за ноги, но тут в палату буквально вбежал сам Мирон Васильевич Браузер.
– Стоп! Прекратить! Остановитесь! – кричал он на бегу.
Следом за ним походкой кадровых офицеров шли какие-то два стройных сорокалетних молодца в одинаковых дорогих темных костюмах в блестящую тонкую полоску и галстуках от Бриони. Психи смолкли, санитары выпустили нас с Аленой, койка рухнула ножками на пол.
– Вот! – сказал Браузер этим офицерам в штатском. – Вот Пашин! Забирайте!
– Антон Игоревич? – спросил меня один из посетителей.
– Я…
– Вы можете встать? Одеться?
– Зачем? – Я продолжал в обхват держать мою Алену.
– Мы приехали за вами от президента. Он посмотрел ваш фильм и хочет поговорить. Встаньте.
– Я никуда не поеду без нее и Акимова.
– Акимов уже в машине. Вашу девушку мы тоже тут не оставим. И торопитесь – президент завтра в Минск улетает…
…Поскольку я подписал обязательство о неразглашении подробностей нашей беседы с президентом, то вынужден закончить это повествование. Но скажу кое-что напоследок. Лет двадцать назад на Западе вышла и стала мировым бестселлером книга «Библейский код» о заложенном в тексте Ветхого Завета математическом коде, который всю жизнь искал и не смог найти Исаак Ньютон и который два израильтянина нашли с помощью компьютера. Этот код позволил прочесть огромное количество библейских пророчеств, включая предсказания о Гитлере, Холокосте, Сталине, Сталинградской битве, убийстве Ицхака Рабина и других трагических событиях. И в той же книге был предсказан теракт «9/11» и все последующие события, но, я хорошо это помню, в тексте Ветхого Завета было сказано: YOU CAN CHANGE IT! «ВЫ МОЖЕТЕ ЭТО ИЗМЕНИТЬ!» И когда я говорил с президентом о своем фильме про будущую российско-украинскую войну, я сказал ему об этом.
