– Ну, как тебе? – горделиво обратился немец к лежавшей у него на руках Вике. – Нравится?
– Да, нравится, только поставь меня, пожалуйста, на пол.
– Не могу, тебе надо пока лежать. Кстати, доктор, а когда она сможет вставать?
– Собственно, хоть сегодня, если самочувствие позволит, – пожал плечами эскулап, укладывая уснувшего малыша в кроватку. – Хотя я бы порекомендовал не торопиться, все же роды были довольно тяжелыми – такого богатыря на свет произвела! И несколько швов наложить пришлось.
– Тогда я, пожалуй, сегодня переночую здесь. – Немец аккуратно положил свою ношу на постель и повернулся к доктору: – Спасибо вам огромное! Идемте, я вас провожу до машины, а по дороге вы мне дадите все необходимые рекомендации.
– Ну и вы мне, надеюсь, кое-что тоже дадите, – хохотнул тот.
– Само собой.
– Тогда идемте. Всего хорошего, дорогая! – повернулся врач к Вике. – И поздравляю вас! У вас чудесный здоровый малыш!
– Спасибо, – устало кивнула молодая мама, прикрывая глаза. – Фридрих, я хочу отдохнуть немного, не беспокой меня хотя бы пару часов, хорошо?
– Да, конечно, отдыхайте. Но если что-то понадобится – зови. И, Викхен, – немец остановился в дверях, холодно глядя на пленницу, – без глупостей. Поняла?
– Не понимаю, о чем ты.
– Все ты прекрасно понимаешь. Спи.
И дверь наконец захлопнулась.
Вика полежала еще минут пять, прислушиваясь к удаляющимся голосам, а потом вскочила с кровати и…
Ага, три раза! Какое там вскочила! От первого же резкого движения голова, а следом за ней и вся комната мгновенно закружились, словно Вика оседлала лошадку на карусельке и аттракцион со скрипом запустили.
– Так, дорогуша, – прошептала девушка, закрывшись веками от тошнотного вращения. – Давай-ка поспокойнее, без рывков. Нам ведь не нужны послеродовые осложнения, верно? Если не забыла, тебе еще надо кое-что совершить. Так, безделицу, пустячок – сбежать отсюда вместе с сыном, причем в этот раз так, чтобы не догнали. Для этого уже почти все готово, но если ты умудришься расклеиться, немец увезет твоего сына в Германию, оставив тебя здесь. Правда, хотелось бы видеть его физиономию после ознакомления с результатом теста на отцовство, но это слабое утешение и для меня, и для моей семьи. Но в любом случае, Михаэль, с отцом тебе не повезло. Фон Клотц, конечно, тварь распоследняя, но и папаша твой тоже сволочь. Причем еще большая сволочь, чем немец, Фрицци хотя бы все это делает ради достижения своей цели, а твой папенька решил просто поразвлечься. Скучно ему стало в его норе, крысе противной!
Слезы снова закипели в уголках глаз и закапали на подушку. От обиды, от боли, от злости.
Злости на саму себя. За то, что не получается возненавидеть отца своего ребенка так же, как она ненавидит Фридриха фон Клотца. За то, что от одной мысли о нем, от воспоминаний о той ночи по телу снова начинают порхать бабочки.
И сколько бы она ни оскорбляла Кая на словах и даже в мыслях, управлять чувствами она не могла.
Ей был нужен только этот мужчина. И больше никто.
Впрочем, не совсем так. Еще один мужчина вошел теперь в ее жизнь.
Вернее, мужчинка. Ма-а-аленький такой, славный мужчинка, уютно посапывающий сейчас в кроватке. Михаэль.
Кстати, а почему Михаэль? Откуда взялось это имя? Она ведь придумала совсем другие имена за время беременности. Если родится мальчик, будет Максимкой, Максом, а если девочка – Елена, Леночка, Хелен для немцев.
Но теперь, глядя на тонкие черты маленького личика, Вика понимала одно – никакой это не Максим, это – Михаэль.
Ее самый любимый в мире мужчина.
Он и так родился крупненьким, ее малыш, а еще и аппетитом обладал отменным, так что через три недели после рождения это был пухлый такой кругляшок в перевязочках. К этому времени его волосенки немного отросли, и оказалось, что они вьются.
И вот теперь мальчик действительно походил на ангелочка, какими их изображали художники эпохи Возрождения. Полному сходству, правда, немного мешал оттенок волос и глаз.
Платина и серебро. Особенно выделявшиеся на фоне уже слегка загоревшей кожи малыша.
А загорел мальчик из-за разработанного псевдопапашей режима дня.
Фридрих фон Клотц слов на ветер не бросал. Там, на ветру, и так всякого мусора достаточно, а каждое слово истинного арийца – частичка вековой мудрости, и их, частички эти, надо скрупулезно собирать и сохранять для потомков. Ибо не фиг!
Раз он сказал, что займется воспитанием сына с момента его рождения, значит, так тому и быть. Но поскольку за собственно воспитание приниматься пока рано – мальчик ничего еще не понимает и силой духа Вильгельма фон Клотца его отец Фридрих займется позже, то пока внимание следует сосредоточить на силе тела.
Его сын должен быть тренирован и физически совершенен!
Да, он родился почти совершенным, но если пустить дело на самотек и доверить ребенка этой славянской курице, его мамаше, то в результате получим такого же хиляка, как она сама. Слабого и болезненного хныксу.
И уже на следующий день после рождения мальчика фон Клотц вынес его из дома и, развернув пеленки, оставил малыша голеньким под лучами утреннего майского солнца. Не самыми теплыми лучами, надо признать, конец мая на Урале – это не конец мая в Турции, к примеру.
Вика не смогла ему помешать – слабость и головокружение пока позволяли ей с трудом добираться до ванной комнаты и обратно, но и только. На все остальное сил уже не оставалось.
Да она и подумать не могла, что фон Клотц станет вытворять такое с долгожданным сыном, с главным его козырем в борьбе за наследство.
А когда через три дня смогла наконец присоединиться к прогулке, едва не убила самодовольно ухмылявшегося немца. Помешало только отсутствие автомата Калашникова под рукой и все та же осточертевшая слабость, благодаря которой фон Клотц справился с налетевшей на него фурией одной левой.
– Прекрати орать, Викхен, ты испугаешь моего сына.
– Во-первых, он не твой, а мой, – пропыхтела Вика, отчаянно трепыхаясь в той самой левой руке. – А во-вторых, пусти меня, придурок! Ты совсем свихнулся! Сам вон в свитере стоишь, а ребенок голенький! Он же заболеет, воспаление легких подхватит! Пусти! Пусти меня, сволочь!
– Я же сказал – не ори! – прошипел немец, до боли стиснув руку девушки. – Иначе в следующий раз будешь гулять отдельно. И вообще стану пускать тебя к сыну только на кормление!
– Не получится! – мстительно улыбнулась Вика.
– Это еще почему?
– Потому что мальчик тебя терпеть не может, если ты еще не заметил. Он сразу начинает плакать, едва ты его на руки берешь. И успокаивается лишь после того, как ты оставишь его в покое. И прислужников твоих он на дух не выносит, Помпон признает только меня!
– Прекрати называть его этой собачьей кличкой! – вызверился фон Клотц (Вика наступила на самую больную в данный момент мозоль – ребенок действительно заходился от крика, стоило «отцу» взять его на руки). – У моего сына есть имя! Прекрасное немецкое имя – Вильгельм!
– Ага, прекрасное, – фыркнула Вика, – Геля!
– Нет, Вилли. Но это в крайнем случае, ребенок должен с младенчества впитывать аристократизм! И отзываться только на полное имя!
– Помпошка тебе не губка, чтобы всякую гадость впитывать! Да пусти же меня! Фашист проклятый! Как можно так издеваться над сыном?!
– А с чего ты взяла, что я издеваюсь? – перешел на раздраженный ор немец. – Ты что, слепая? Или действительно дура? Ну посмотри же, ему нравится! Вон, довольный какой лежит, гулькает что-то, улыбается. Посмотри, посмотри, истеричка!
Малыш действительно улыбался. И ему действительно нравилось лежать вот так, без стягивающих пеленок, на свободе, размахивая ручками и ножками.
И довольно прохладная пасмурная погода не доставляла мальчику ни малейшего дискомфорта.
– Ну, видишь? Вильгельм сам прекрасно знает, что ему необходимо, так что успокойся и не вопи больше. Тем более что лежит вот так сын совсем недолго, сегодня, к примеру, это будет десять минут, а начинали мы с пяти. Когда погода улучшится до комфортной температуры, Вильгельм будет гулять только обнаженным.
– Ладно, Помпошка, – улыбнулась Вика, с нежностью глядя на бодрого малыша, – закаляйся. Это действительно может пригодиться.
– Я, по-моему, только что велел тебе не называть сына этим дурацким прозвищем!
– Веле-е-ел? – усмехнулась девушка. – А мне плевать на твои веления, понял? Придуркам своим приказывай!
– Что-то ты расхрабрилась больно, – холодно процедил немец, отталкивая Вику от корзины с ребенком. – Или решила, что, родив мне красивого здорового сына, автоматически получила индульгенцию? И я возьму тебя в Германию? Тогда ты еще глупее, чем я думал.
– А тебе в любом случае придется либо взять меня с собой, либо оставить здесь сына.
– Ты снова намекаешь на странное поведение Вильгельма? Ничего, это пройдет, мальчик привыкнет. Он просто боится мужчин с их громкими грубыми голосами. Еще пара дней, максимум неделя, и Вилли будет мирно спать на руках у своего отца.
