— Удивляетесь, что я вас пригласила? — Женщина пыталась вызвать в себе ненависть к этой глупой девице, но странно — это не получалось. В сущности, спрашивала она себя, при чем тут ненависть? Если кто и виноват, так это Дима. Она с удовлетворением подумала о листе гербовой бумаги, лежавшем в сумке. «Теперь-то он не открутится! Заплатит, как миленький!»
— Удивляюсь, — вяло ответила девушка, глядя в свою чашку. — Зачем я вам нужна?
— Хотелось рассмотреть поближе, — с вызовом произнесла та, и сама в этот миг поняла, что ведет себя глупо. Ну, чем провинилась перед нею эта девушка, которая так убита всем случившимся, что даже глотка чаю сделать не может?
— Так смотрите, — Маша подняла бледное лицо и тяжелые, чуть припухшие веки. Спала она до сих пор очень плохо. Мать ходила с загадочным видом и старалась не трогать наболевшей темы. Но лучше бы трогала! Было бы с кем поговорить. А отец… Машу передергивало при одной тени мысли, что он может каким-то образом узнать и о Диме, и о ее романе, и о том, чем все кончилось… Ну, например, Голубкин позвонит, а папа возьмет трубку…
— Неважный вид, — заметила Татьяна после минутного бесцеремонного осмотра. Девушка смотрела куда-то вдаль, как будто совершенно не замечая собеседницы. И та вдруг поняла, что Маша ранена куда глубже и опасней, чем она сама. Собственно, она-то что потеряла? Замки в двери поменяют, деньги вернут, такой потенциальный муж ей к черту не нужен. А у девчонки глаза, как у покойницы… "
— Какой есть, — тихо ответила Маша и с трудом выпила чаю, — Плохо сплю. Извините.., м-меня!..
И вдруг — вот на это уж Татьяна не рассчитывала — разрыдалась, уронив голову на скрещенные руки и судорожно пытаясь что-то объяснить. Официантка, проходя мимо столика, уютно зажатого между деревянными решетками, сделала вид, что ровным счетом ничего не происходит. Правда, и плакала Маша потихоньку, и в зале было пусто. Не те цены, чтобы ожидать аншлага, даже в вечерние часы.
Татьяна не выдержала. Хотя разница в возрасте между ними была никак не больше, чем лет десять, и годилась она Маше разве что в старшие сестры, в ней проснулись материнские чувства. Чуть привстав, она похлопала по русой голове плачущую соперницу:
— Ну не реви! — Женщина автоматически перешла на «ты». — Это чепуха. Не за что извиняться!
— Да как же… — простонала та, не поднимая глаз. — Это ведь кошмар! Я не знала, правда!
— Оно и ясно, что не знала, — уже с настоящим состраданием вымолвила Татьяна. — А ну-ка, стоп!
Вытри слезы! Этот тип их не стоит, уж ты мне поверь!
Ну? Вот, молодец! Теперь выпьем!
И она придвинула к девушке бокал с красным вином.
Себе налила второпях, чуть не уронив бутылку на скатерть — руки подрагивали.
— Хорошо, что мы от него избавились! — провозгласила она тост и выцедила вино. В этот миг она и сама полагала, что все сложилось к лучшему. Могла остаться без денег, и без.., квартиры, может быть!
— Я… — заикалась Маша, едва пригубив вино, — думала, что он правда снимает квартиру…
Татьяна поморщилась:
— Закрыли тему. Я хотела поближе на тебя взглянуть и убедиться, что ты с ним не в заговоре.
Та широко распахнула глаза, и женщина кратко объяснила причину, по которой вообще решила увидеться. С того момента, как Дима стал отрекаться от долга, ей в голову полезли разные мысли. И приятными их, конечно, назвать было нельзя. С женой у него нелады.
Стало быть, может развестись. Потом возьмет, да женится на ней. А там — по ее-то дурости — заполучит кусочек квартиры. Ее квартиры, которую она отвоевывала у судьбы, как Амундсен — Северный полюс! Потом — глядишь — развод, суд, раздел имущества. И вот вам — на заднем плане маячит молоденькая соперница! И на кого, спрашивается, она пахала все эти годы?!
На нее?!
Эту нехитрую версию она изложила за две минуты.
Маша, все больше цепенея, смотрела ей в глаза и только чуть приоткрывала губы, пытаясь что-то сказать. И наконец, когда собеседница умолкла, выдавила, что это бред.
— Бывает и хуже, — резко ответила Татьяна. — Сколько людей таким образом пострадало!
— Но я не такая!
— Сиди! — Она жестам усадила обратно на стул взметнувшуюся девушку. — Сама вижу, что не такая. Не первый год с людьми общаюсь. Тем более мне ничто не грозит, глупостей я наделать не успела. То есть настоящих глупостей.
И снова с удовлетворением вспомнила о долговой расписке.
— Он так-таки и не сказал тебе, что женат?
— Нет! — Девушка судорожно схватила бокал и залпом допила вино. — Я просто как с тарзанки прыгнула, когда к вам попала. Сердце оборвалось — как я в обморок не упала, не понимаю.
— Денег никогда не просил?
— У меня? — Маша впервые улыбнулась. Улыбка ей шла — она делала ее лицо детским, простоватым и вместе с тем очень обаятельным. — У меня брать нечего! Знаете…
Она смущенно повертела в пальцах опустевший бокал.
— Я, собственно, почему решила прийти… Я насчет убийства. Ничего не ясно? Убийцу не нашли?
— Уже и про это всей Москве известно, — Татьяна раздраженно отодвинула блюдо с кальмарами, которые напоминали останки кораблекрушения. — Димка разболтал?
— Следователь. Меня нашли и вызвали, — девушка комкала в дрожащих пальцах накрахмаленную салфетку. — Спрашивали про ключи, про дверь, как и что запирали, заходила ли я в кухню… В тот вечер.
Последние слова она произнесла шепотом и снова отвела взгляд.
— Но ты же не заходила? — Татьяна сама поразилась тому, насколько ей теперь безразличны воспоминания о том проклятом вечере. Неужели она не любила его? Или это долговое обязательство, в самом деле, равняется давно назревшему разводу?
— Нет. Я сразу прошла в комнату, — прошептала Маша. — Но как же это случилось?
«Хороший вопрос, сама хотела бы его кому-нибудь задать, — подумала женщина. — Боровин и я ни в каких отношениях не состояли. По подъезду ползут слухи, что убил его этот треклятый парень. Но какого черта у меня?! У самого квартира была, и Боровин тоже не бомж! Ох, этот тамбур! Когда я вслед за ними за всеми тоже решила не запирать двери, было у меня предчувствие — ничем хорошим это не кончится! Но перед соседями стало неловко — могли подумать, что я их жуликами считаю».
Она миллионы раз проклинала себя за старый провинциальный комплекс, привезенный из Сибири. За боязнь показаться смешной, серой, «не столичной». Не своей, другими словами. За страх поступить так, как она считает нужным, а не так, как поступают все.
— Не мое это дело, — отчеканила Татьяна, прикуривая от свечки, горевшей перед ними в стеклянном абажуре. Девушка внезапно сделала предостерегающий жест, та удивленно подняла глаза, едва не опалив ресницы:
— Что?
— Очень плохая примета, — расстроенно сказала Маша. — Моряка утопите.
— Ну, среди моих родственников нет моряков, — Татьяна снова откинулась на спинку стула. — Случилось так, что до последнего времени все квартиры в нашем тамбуре представляли собою проходной двор. Заходи, кто хочет! Ну и…
Она сделала жадную, глубокую затяжку:
— И зашли. А теперь у меня большие проблемы.
— Вас подозревают? — робко спросила девушка.
— Ну а ты как думала? — Татьяна выдохнула дым и подумала, что никогда еще не проводила вечер так скверно. Да еще за такие деньги — в уме она давно составила сумму счета, вплоть до чаевых. — А тебя что — нет?
Маша кивнула и призналась, что следователь, неплохой, в общем-то, человек, смотрел на нее странно. Хотя, кажется, поверил ее показаниям.
— Ну зачем бы я стала убивать этого человека? — умоляюще спросила девушка. — Я его даже и не видела никогда!
— И мне это незачем делать, — Татьяна размяла сигарету в пепельнице. — Я в этом тамбуре вообще новичок. Да, наверное, и жить там не останусь. Представь, как приятно готовить на кухне, где лежал покойник!
Машу передернуло, и она сказала, что отлично понимает — это невозможно забыть.
— Но Дима? — тревожно спросила она. — Он-то был на кухне?
— Нет. И знаешь, давай больше никогда о нем не говорить! — Татьяна добила тлеющий окурок и встала. — Ну, пора и по домам. Я тебе завидую — уснешь спокойно. В твоей-то квартире никого не убивали! А я…
Вот поверишь ли, каждую ночь просыпаюсь в одно и то же время и крадусь на кухню, проверить — нет ли там еще одного подарочка?
Они расстались почти приятельницами. Татьяна держалась спокойно, Маша выглядела подавленной, вражды между ними как не бывало. Они чувствовали себя примерно так, как жертвы одной и той же катастрофы, которым вместе удалось выбраться из-под обломков и выжить. Чужие и в то же время очень свои.
* * *
Даня не солгал следователю — сиротой он не был.
В понедельник утром к нему явились родственники — отец, мать и тетка с отцовской стороны. Их пустили беспрепятственно. На тумбочке наконец оказались передачки — пакет с апельсинами и яблоками, гранатовый сок, печенье. Парень едва взглянул на эти лакомства.
