В его любви не было ничего запретного.
И зря ревновала Катрин. Жанна… сестра? Он хотел бы знать наверняка, но не скажут… Дед точно не скажет, он стал совсем плох и вот-вот отправится к Богу ли, к дьяволу, который наверняка ждет, чтобы напомнить обо всех прегрешениях старого де Креона. Их же набралось немало.
Боится ли дед смерти?
Он шлет пространные послания, рассуждая о сути жизни, о телесной слабости, которую можно преодолеть. Ищет еще свой эликсир. О душе бы подумал…
…А ведь сам Жиль думает.
И молится, пожалуй, искренней, чем когда бы то ни было прежде… Нет, этот год изменил его. Их всех. И ярость Гийома объяснима. Он ведь тоже хочет поверить, всем сердцем ощутить то, что испытывают иные в ее присутствии, но не способен.
Гийом все же выдохся.
Присел.
Швырнул донесение в жаровню, которая горела, хоть на дворе и стояло лето. И без жаровни было жарковато.
— Мы должны с этим что-то сделать, — произнес Гийом после долгого молчания, которое, как показалось Жилю, готово было длиться вечность, — с… этой девкой.
— Я тебя не понимаю! — Жиль почувствовал, как закипает. — То ты желаешь, чтобы она появилась и помогла. То вдруг это тебя злит… И что ты собираешься сделать? Рассказать правду?
Гийом мотнул головой.
Нельзя.
Ему простили бы многое, но не обман короля…
— Нет… молчи, Жиль. Заклинаю, ради собственного блага… ради блага своей жены, если уж она тебе дорога, молчи.
Он и не собирался никому ничего говорить.
Не дурак.
— Мы не выступим на Париж… — Гийом успокоился. Теперь, избавившись от ярости, он вновь вернул себе прежнее, слегка сонное обличье.
— Но…
Самое время.
Англичане бегут. Череда поражений подорвала их дух. Они боятся не столько французских пушек, сколько Жанны. Грех не воспользоваться этим страхом. Жанна права в том, что следует выступать немедля, пока к Фалстафу не подошли свежие силы…
Промедление смерти подобно.
А король медлит.
— Король… — медленно повторил Гийом, по давней своей привычке растягивая слова, — король не желает отдавать ей и эту победу. Слишком много… слишком часто говорят, что с Жанной король не нужен вовсе… а ему эти разговоры не по нраву…
— Но ты же понимаешь…
— Что? — Гийом заглянул в глаза. — Что я должен понимать, дорогой друг? Жанна возьмет Париж? О да, я почти уверен, что так и будет. Возьмет. Сама ли, с армией ли ангелов, которые вдруг спустятся на улицы этого растреклятого города и велят горожанам взяться за оружие… или случится еще какое чудо… но это чудо нам невыгодно.
— Нам — это кому?
— Мне невыгодно, — спокойно сказал Гийом. — Королю невыгодно. Дворянам… Или тебе хочется создать прецедент? Хватит того, что деревенская девка стала рыцарем и командует армией. Не хватало еще, чтобы она и трон заняла.
— Ты тоже этого боишься?
— Боюсь? О нет, Жиль, это не страх… это… разумные опасения, скажем так. Сам подумай. Вот Жанна освободит страну… а ведь скажут, что именно она освободила. Посланница Господа… святая Жанна… не ты, не я… не те, кто и вправду проливал кровь… но ничего, так всегда говорят. Однако что дальше? Разве у нее получится уйти? И главное, захочет ли она уходить? Знаешь, что я слышал от нее?
— Что? — послушно спросил Жиль, уже догадываясь, о чем пойдет речь.
— Что все люди равны перед Господом.
— А разве…
— Нет, — Гийом перебил. — Послушай внимательно. Все. Люди. Равны.
Он произнес эти слова раздельно и облизал узкие нервные губы.
— Именно это услышат… решат… равны. Здесь и сейчас. Я и… и какой-нибудь конюх… или золотарь… или еще кто… и поверят в это. Как же, сказала святая Жанна… А разве равным нужен король? Или вот барон… граф… почему если все равны, то одни живут лучше других? По какому праву?
Жиль слушал молча.
— Тебе сейчас кажется, что я несколько… поторопился, — Гийом взмахнул рукой, — что поспешил со своими страхами… Но она опасна, Жиль. И не сама по себе, а именно тем, что люди в нее верят. И ждут от нее чудес. И будут ждать. И каждое ее слово, помимо ее же воли, станет откровением…
Он тяжко осел и сгорбился.
— Я желал оружия, но сам не понимал, сколь опасно оно… Мы не пойдем на Париж, Жиль.
— Но англичане…
— Не худшее из зол. Король есть… и, если повезет, мы справимся сами.
— И что ты…
— Я придумаю. Что-нибудь придумаю. Только… не говори ей.
Говорить не понадобилось. Жанна все поняла без слов.
— Он меня боится, — сказала она, глядя на небо, и взгляд ее сделался… иным?
Вновь слышит голоса ангелов?
— И не только он. — Жанна грустно улыбнулась: — Ты тоже думаешь, что я опасна.
— Я не знаю, — вынужден был признать Жиль. — Я… я боюсь за тебя, Жанна. Будь осторожней со словами.
— Разве слова способны навредить?
В улыбке ее появилось что-то такое… лукавое?
— А то, чего он так боится… скажи, что когда-нибудь это всенепременно произойдет… и да, он прав, прольется много крови. Погибнут невинные. Но и виноватые проживут не дольше… Мы не выступим на Париж?
— Король…
Жиль осекся.
Не только король. Слишком много оказалось тех, кто думает, как Гийом, боится, что сегодня Жанна освободит Париж, а завтра потребует корону… или не корону, но просто власть.
— Плохо. — Она сказала это, не скрывая печали в голосе. — Скажи ему, что я… я просто хочу помочь. Господь…
— Скажу.
— И я лишь выполню, что мне предначертано. А потом… потом меня не станет.
— Тебе страшно?
Она кивнула.
— Я всего-навсего человек… Ты ведь будешь обо мне помнить?
— Буду.
— Хорошо. — Жанна вновь улыбнулась: — А я стану молиться о тебе, даже там… особенно там.
Она смотрела на небо.
— Ты, главное, знай, что я тебя простила, хорошо?
Ее казнят тридцатого мая на площади Старого рынка в Руане.
Позади останется год бургундского плена и две попытки побега.
Железная клетка. Камера. Допросы и обвинения, которые она отводила с легкостью, раздражавшей что прокурора, что высокий суд.
Прилюдное отречение, вырванное обманом.
И раскаяние.
Молитвы. Надежды. Безнадежность.
Костер будет гореть несколько часов, но по Руану пронесется слух, что и это яростное пламя не коснулось сердца Жанны. Заговорят о палаче, который ушел в монастырь, дабы молитвой и постом испросить у Господа прощения.
О ней будут говорить много и с пылом, споря, кем же была Жанна-воительница, но сходясь в одном: суд, учиненный над ней, не был праведным судом…
Думать?
Уезжать надо… или нет?
Алиции Виссарионовне недолго осталось. И если подождать… месяц или два… два месяца — не так уж и много… даже год — это мелочи, по сути, главное, что старуха рано или поздно умрет, а Жанна получит наследство.
Она заслужила!
Разве нет? Ей не нужны все деньги. Она поделится, и с Ольгой, и с Аллой, пусть Алла и неприятна, но все равно хватит всем. Главное, что дорогие родственники правы в одном: Жанна получит возможность жить так, как хочет.
Школа?
Если она что-то понимала, то она сумеет открыть собственный лицей… будет директором…
И на море съездит. А потом в Прагу… или в Париж… и вообще не обязательно работать.
Дела?
Жанна наймет управляющего, так, кажется, делают… Она просто будет жить в свое удовольствие…
Искушение было велико. Стоило закрыть глаза, как перед ними вставали песчаные пляжи с пальмами и смуглолицыми красавцами, которые наперебой желали услужить Жанне. Да уж, осталось завести альфонса и коллекцию бриллиантов. Хотя нет, коллекция, как подозревала Жанна, имелась. Семейная. С парой-тройкой тяжеловесных реликвий.
Нельзя поддаваться искушению.
Почему?
Потому что нельзя, потому что иначе она, Жанна, утратит себя, как и все остальные в этом доме. Она ведь не желает становиться подобием Ольги или Аллы. Или Игорька, который вовсе безумен. Она… она просто хочет жить.
