Я не стал зажигать ночник, думая о Марии — должно быть, она тоже сейчас молилась над телом брата в полной темноте. Оставшись один, я снова принялся размышлять о Хуане. Не разреши я ему сопровождать меня в Уэльву, Мария в эту минуту сидела бы у моего изголовья, и, возможно, злосчастная рана соединила бы нас навеки… А теперь…
Увидев, что моя комната погружена во тьму, Алонсо испугался, и мне пришлось поскорее зажечь свет в доказательство того, что я жив. Без всякого сопротивления я позволил другу осмотреть рану с нежностью наседки. Но мне не терпелось узнать, что происходит в доме Марии.
— Надо полагать, ты и сам догадываешься, Пепе, как она это восприняла? О нет, никаких криков… Но, Господи Боже! Я всерьез испугался, как бы девушка не последовала за братом… Она словно окаменела, лицо покрылось мертвенной бледностью… И я не смог выдавить из себя ни слова… Сталкиваясь с таким горем, право же, чувствуешь себя ужасно скверно, Пепе… И я казался себе последним мерзавцем…
— Ну, ты ничуть не хуже других, Алонсо…
— Да… но Рут…
— Верно… у тебя есть Рут…
Он сразу понял, о чем я думаю, и склонился к моей постели.
— Ты мой единственный друг, Пепе… И я никогда не забываю, что ты для меня сделал, уступив любимую девушку… В тот день я стал твоим должником навеки, и настанет время, когда я сумею расплатиться.
— Алонсо… а Мария ничего не говорила… обо мне?
— Когда я сказал, что ее брат спас тебе жизнь, но сам при этом погиб, девушка с удивительной простотой ответила: «Хуан правильно сделал. Это был единственный способ доказать ему…» А потом, узнав, что ты ранен, Мария, несомненно, встревожилась. По-моему, ты еще не все потерял, Пепе, и, если сумеешь проявить терпение…
— Ладно уж, не вешай мне лапшу на уши, бесполезно…
Он промолчал, и мои не слишком искренние возражения вдруг превратились в непреложную истину.
— Когда похороны?
— Завтра во второй половине дня, до того как на улицы выйдут процессии…
— Ты собираешься туда?
— Само собой, и, вероятно, Чарли захочет меня сопровождать.
— Как, по-твоему, если бы я мог подняться, стоило бы…
— Слушай, Пепе, пока тебе нечего и думать о Марии… Теперь чем раньше ты уедешь, тем лучше для вас обоих.
Алонсо вытащил бумажник и достал оттуда билет на самолет.
— Я заказал билет на Лиссабон. Рейс — послезавтра вечером. В Португалии ты пересядешь на «Клиппер» и в субботу вечером уже доберешься до Вашингтона.
Я внимательно посмотрел на билет.
— Меня отзывают, да?
— Не болтай ерунды! Ты и так сделал больше, чем мог!
— Я обещал доставить Клифу голову Лажолета!
— Ну, пускай он и добывает ее самостоятельно!
— А ты остаешься?
— Всего на несколько дней — надо же составить отчет…
— А Лажолет в очередной раз выйдет сухим из воды…
— Между прочим, это далеко не первый из ускользнувших от нас бандитов!
Алонсо говорил правду. Я и так наделал слишком много глупостей в этой истории. Послушай я друга с самого начала — сел бы на самолет, и тогда Хуан, возможно, остался бы жив…
— Хорошо, Алонсо, послезавтра я улечу… Надеюсь, повязка продержится до конца путешествия…
— Я уже поручил тебя особому вниманию стюардессы. Кроме того, тебе крупно повезло — на том же самолете в Нью-Йорк летит врач. Так что с тобой будут тетешкаться, как с младенцем.
Снова оставшись один, я невольно подводил итоги своего пребывания в Севилье. Сплошные огорчения!.. Провал за провалом… Да, конечно, мы прекратили отправку наркотиков в Штаты (по крайней мере на время), да, организации Лажолета нанесен чувствительный удар, но любой другой на моем месте сделал бы то же самое, и у меня не было никаких причин считать, что я заплатил за эти жалкие результаты не слишком дорогую цену. Мария… Хуан… Хуан… Мария… Перед глазами вставали сменявшиеся, словно на карусели, призраки и видения, в том числе и Альфонсо с Хосефой Персель. Можно подумать, оба явились нарочно доказать мне, что победа все же — за ними, ибо я покидаю Испанию без Марии. Я уже решил, что совсем сбрендил, когда в палату вдруг вошел насарено, одетый в голубой с белым костюм. Однако, прежде чем я успел опомниться от удивления, кающийся снял капюшон, и передо мной предстал хирург, оперировавший меня накануне. Врач извинился, что не зашел раньше, но, узнав от ординатора и сестер, что я чувствую себя вполне прилично, не особенно беспокоился на мой счет, а день выдался очень тяжелый. Хирург принадлежал к братству «Баратильо»[88] и теперь собирался присоединиться к друзьям в надежде, что успеет догнать их, прежде чем процессия доберется до Кампаны. Уходя, он что-то сунул мне в ладонь.
— Я полагаю, у человека вашей профессии сувениров такого рода больше чем достаточно, но, во всяком случае, вот пуля, которую я извлек из вашего плеча. Сохраните ее на память о Севилье… Желаю вам спокойной ночи и — до завтра. Ординатор сменит вам повязку. А теперь — пора спать.
Стараясь отвлечься от мыслей о Марии, я не без отвращения стал разглядывать пулю, едва не отправившую меня в мир иной. Подбрасывая кусочек свинца на ладони, я думал, что, выстрели Эрнандес на долю секунды раньше, сейчас я бы уже избавился от всех забот и терпеливо ожидал момента предстать пред очи Создателя. Я настолько погрузился в размышления, что смотрел на пулю невидящим взглядом, а потом — как всегда, когда внимание постепенно сосредоточивается на определенном предмете, — заметил одну странную подробность, хотя еще и не осознавал всего ее значения. За ней последовала другая, затем третья… Наконец я сел в постели и при свете ночника стал внимательно изучать пулю. Именно в этом положении меня и застал дежурный врач и стал подтрунивать над моими мрачными наклонностями, однако мне было не до шуток. Врач заново перебинтовал рану, и я попросил сделать повязку потуже, поскольку не исключено, что мне придется уйти раньше, чем мы снова увидимся. Дежурный возразил, что, если моя рана в отличном состоянии, это еще не повод вести себя так неосторожно. Во всяком случае, он, как врач, категорически возражает, а коли я действительно решился на столь экстравагантную выходку, снимает с себя всякую ответственность. Я даже не слушал. Когда доктор (значительно менее любезный, чем вначале) удалился, я отхлебнул хороший глоток виски и начал одеваться. Это оказалось чертовски трудной задачей. Во-первых, у меня немного кружилась голова, а потом, одеваться одной рукой — довольно тяжелое испытание. Пришлось звонить медсестре. Та в свою очередь раскричалась, но в конце концов позволила себя уговорить и, убедившись, что мое решение непоколебимо, помогла натянуть одежду. Подписать разрешение покинуть клинику тоже было непросто — поднялся настоящий переполох. Все эти славные люди, по-видимому, нисколько не сомневались, что я совершаю настоящее самоубийство, а кроме того, чувствовали себя глубоко уязвленными, что я так невежливо презрел их гостеприимство.
Слишком теплая ночь еще больше расслабляла, и я едва держался на ногах, но сила воли взяла верх. Сначала я хотел поймать такси, но потом подумал, что пешая прогулка не причинит особого вреда. Мне настоятельно требовалось встряхнуться. До «Сесил-Ориента» я добирался целый час, если не больше, поскольку приходилось избегать слишком многолюдных улиц с их толчеей. Я быстро присоединился к последним насарено братства «Прендимиенто»[89], пересек Ла Пласа и вошел в гостиницу. Раздеться оказалось гораздо легче. Надев пижаму, я позвонил в комиссариат Фернандесу. Меня соединили с Лусеро — его шеф уже уехал. Узнав, что я у себя в номере, инспектор, как и врачи, обозвал меня сумасшедшим. Наконец, покончив с дружескими упреками, он все же решил осведомиться, чем вызван мой звонок.
— Меня интересует тело Хуана… Вы уже сделали вскрытие?
— Конечно, сеньор Моралес, и, прежде чем передать сестре, малость привели парня в порядок…
— Ну и каковы результаты экспертизы?
— Одна пуля, попав в спину, пробила сердце, а вторая угодила в затылок.
— И обе у вас?
— Да.
— Не могли бы вы мне их переслать?
По наступившему на том конце провода молчанию я понял, что мой собеседник удивлен.
— Прямо сейчас?
— Нет… скажем, завтра утром. Ладно?
— Ничего не имею против.
— Спасибо… А кстати, попытайтесь заодно раздобыть и те, что прикончили Эрнандеса.
Я повесил трубку, прежде чем Лусеро успел забросать меня новыми вопросами. Выключив свет, я почувствовал себя немного лучше, чем в больнице. Во всяком случае, не таким взвинченным. Меня успокаивала мысль, точнее, уверенность, что завтра я либо последую за Хуаном, либо смогу сказать Марии, что виновник гибели ее брата уже расплатился за свое преступление. В глубине души я так и остался испанцем, а потому твердо верил, что лишь кровь убийцы может успокоить душу жертвы.
