- Я предложил Вале, - рассказывал свидетель, - оставить галстук мне и заходить за ним каждое утро. Домой ей показываться в нем было нельзя. Девочка ответила, что она знает - папа будет сердиться, но галстук она спрячет дома.
- Кто присутствовал при этом разговоре?
- Говорили мы на улице. Слышать нас никто не мог. Но в это время проходил мимо Калашников. Я тогда сразу подумал: наябедничает этот фрукт Степану, и еще раз посоветовал Вале отдать галстук мне. Но она опять отказалась.
- Вы подтверждаете эту встречу, Калашников?
- Была такая встреча.
- И вы действительно сообщили Акимову, что видели его дочь в пионерском галстуке?
- А что? Разве я что-нибудь преступное сделал? Правду же сказал.
- Вечером я зашел к брату, - продолжал Никифор Акимов. - Его не было дома. Сказали, что он ушел к Афанасию Калашникову. Тут-то мне и нужно было задержаться, посидеть. Но час был поздний, и я подумал, не станет же Степан среди ночи скандалить из-за галстука, а утром я с ним поговорю. Только утром он был уже в милиции, а Валя в больнице...
- Пригласите свидетельницу Акимову, - попросила судья.
Головы сидящих в зале повернулись в сторону двери. Вошла Мария Михайловна. По тому, как беспокойно теребили ее руки темную косынку, было заметно, что она сильно волнуется.
Когда Акимовой предложили рассказать обо всем, что ей известно, она всхлипнула и поднесла к глазам платок. Судьи терпеливо ждали, пока женщина справится со своим волнением.
- Я ему говорила, - глухо начала она, - "Что ты, Степан, делаешь! Не может быть богу угодно, чтобы ребенка так бить. Ну, скажи ей, пожури ее, в угол поставь. Ну, отшлепай", - а он...
Видимо, картина происшедшего была еще очень свежа в памяти матери, и она снова всхлипнула.
- Пришел от Афанасия сам не свой. Первым делом - ко мне. Сатане, мол, служишь. Зачем девке деньги на галстук дала? Я говорю - слышать не слышала, видеть не видела. Тогда он - к Валечкиной кроватке. Я прошу: "Уймись, Степа". А он: "Праотец Авраам принес, - говорит, - в жертву сына, ибо Иегове это угодно было. Верно меня Афанасий надоумил". Я в руки ему вцепилась. Он так толкнул меня, что в глазах потемнело... Кричит на Валю: "Где галстук?" А она у нас с характером: как заупрямится, беда с ней. Я же понимаю - Степана не остановишь, прошу: "Скажи, дочка, где галстук, выбросим его, и все спокойно будет". А она свое: "Не отдам, ни за что не отдам". Степан кричит: "Правильно брат Афанасий велел мне дух сатанинский из девки выбить!" Совсем озверел и драться начал. Я его опять удержать хотела. А он бьет и бьет. Валечку бьет и меня бьет. Потом Соколкин вбежал и отнял девочку.
Внимание всех присутствующих было обращено на Марию Михайловну. Поэтому никто не заметил перемены в поведении Калашникова. До сих пор спокойный, даже вялый, он облокотился на барьерчик, отделявший места подсудимых от зала, и буквально впился глазами в свидетельницу.
Судья перелистывала дело, Мария Михайловна ждала нового вопроса. Калашников даже рот приоткрыл от нетерпения.
- Скажите, свидетельница, с каким предложением приходил к вам Калашников на следующий день после задержания вашего мужа?
Женщина молчала. Все повернули головы в сторону подсудимого. Руки его судорожно вцепились в деревянный барьер.
- Говорил он, - медленно и робко начала свой ответ Мария Михайловна, что вызовут меня к прокурору и что, если я прокурору все расскажу, Степана на всю жизнь осудят, а меня и Валю сошлют. Но если я так скажу, как он учил, секта нас с девочкой на курорт отправит на два месяца.
Калашников крикнул:
- По злобе наговаривает! Мужа посадить хочет, а себе другого найти... Помни, Мария, придет армагеддон и не спасешься ты, как Иуда, предавший Христа...
По измученному лицу женщины снова потекли слезы.
- Какой из тебя Христос, Афанасий! Христос не учил врать, а ты учил. Ты же мне говорил: не из-за того, мол, побил Степан девочку, что галстук надела, а за то, что деньги у меня украла.
- Не говорил я этого!
- А зачем мне врать? Если я вру, то пусть от армагеддона я и погибну, если ты правду говоришь, то спасешься... Чего же ты заволновался?
- Беспокоится: а вдруг армагеддон не состоится? - выкрикнул кто-то в зале.
- Вы остались в секте? - спросил судья женщину.
- Нет, Афанасий выгнал. Как сказала я, что прокурору правду говорить буду, проклял он меня.
- Но вы продолжаете верить в армагеддон и другие вещи, о которых вам говорили в секте?
- Ничего я не знаю, - грустно ответила женщина. - Ведь когда принять просила, думала о том, чтобы ребенка спасти. А как увидела Валечкину спинку в синяках, так подумала: это же страшнее всякого армагеддона! Пусть будет, что будет, а девочку бить не дам...
- Пригласите, пожалуйста, свидетельницу Покровскую.
В зал вошла молодая женщина с толстыми белокурыми косами, уложенными короной вокруг головы, - учительница, в классе которой Валя и проучилась три года.
Покровская рассказала суду, что обратила внимание на ласковую, прилежную девочку еще в первом классе. Акимов вначале частенько наведывался в школу. Потом все переменилось. Девочка стала приходить в школу невыспавшейся, иногда с невыученными уроками. Покровская пришла к Акимовым домой. Встретили ее, как и прежде, приветливо, угощали чаем, выслушивали, но чувствовалась какая-то настороженность и тяжесть обстановки в семье.
Через несколько дней подружки Вали проговорились учительнице, что Акимовы водят дочь на сектантские моления. В тот же день Покровская снова была у Акимовых. На этот раз ее приняли с холодной, настороженной вежливостью. Степан Сергеевич подтвердил, что девочка бывает на молениях, но заявил, что дочь ему дорога не менее, чем учительнице, и делается это лишь для блага самой Вали. О том, что отец категорически запретил девочке вступать в пионеры, Покровская не знала...
Эксперт обстоятельно перечислил следы побоев на теле ребенка. Он сообщил, что исследованием подтверждено предположение, что, кроме кровавых рубцов на спине и боках девочки, ей было причинено еще и сотрясение мозга. Мария Михайловна, сидевшая на одной из первых скамей в группе женщин, громко заплакала.
Степанова продолжила допрос Акимова. Тот ничего не отрицал. Отвечал односложно и угрюмо.
- Вы пытались проникнуть в квартиру Соколкина?
- Пытался.
- Для чего вы хотели это сделать?
- Дочку забрать.
- Зачем вам понадобилась девочка?
- Допытаться хотел, куда галстук скрыла.
- Зачем вам нужен был галстук?
- Сжечь нужно.
- Для чего? Допустим, вас тревожил галстук на шее у девочки. Но чем вам мешал спрятанный галстук?
- Он все равно знак сатаны. Будешь жить в комнате, где знак сатаны, погибнешь.
- А для чего вы пытались сорвать погоны у работника милиции?
- Чтоб не в свое дело не лез. Сказано: "Да распорядится отец телом отпрыска своего".
После перерыва слово было предоставлено прокурору, а затем учительнице Наталье Матвеевне Карасевой. Много лет проработала она в школе. Не раз ее избирали депутатом городского Совета. Она была одной из самых уважаемых учительниц, с ее мнением считались, к ее голосу прислушивались и ребята, и взрослые. Вот почему именно Наталью Матвеевну попросили быть общественным обвинителем по этому делу.
Наталья Матвеевна встала, не спеша собрала листки с конспектом речи и посмотрела в зал. Казалось, что сейчас она произнесет те слова, что слышали от нее многие из присутствующих в зале в далекие школьные годы: "Здравствуйте, дети!"
Но Наталья Матвеевна обернулась к судьям и произнесла совсем другие слова. Очевидно, ей приходилось пользоваться ими первый раз в жизни, и, может быть, поэтому они прозвучали так значительно и торжественно: "Товарищи судьи!"
- Помнится мне, - негромко сказала учительница, - первый год моих занятий в школе - тысяча девятьсот девятнадцатый. Шла тогда гражданская война, фронт подходил к нашему поселку. Слышно было, как стреляют пушки. Ученики мои волновались, переживали, им было не до учения. Как-то не пришел на занятия один мальчик - самый слабый мой ученик. Товарищи его рассказали, что отец вечером так избил парнишку, что тот ходить не может. Побежала я к ним в избу. Встречает меня солдат на костылях. Спрашиваю, где мальчонка. Лежит, говорит. Почему лежит. Проучил, отвечает.
- Как так?
- А что же мне с ним делать, - вздыхает солдат. - Мы на фронте жизни не жалеем, чтобы дети в школу ходить могли, ногу вот мне перебило, а он ленится учиться!
Молодая я была тогда, неспокойная. Накричала на этого солдата. Гляжу, а у него на глазах слезы.
- Барышня, - говорит, - учительница, за что же это вы на меня? Я ж добра ему хотел. А как ему ума вложить? Хочу, чтобы сын грамотным стал, а не таким, как я, темным...
Учительница умолкла. Казалось, что она не видит сейчас сидящих в зале, а перед ней встает далекая-далекая картина: солдат в тесной, темной избушке.
- Что греха таить, - продолжала Наталья Матвеевна, - сколько раз за полвека сталкивалась я с такими способами "вкладывать" детям ум. И сейчас встречаются родители, не знающие других средств воспитания, кроме ремня да подзатыльников.
