Но сдаваться я не собиралась. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что со странной дамочкой в Мишином деле кое-что связано. А вот что — я и хочу выяснить.
— Откройте!
Я дернула за ручку, и она отвалилась. Вставив ее обратно, я снова позвонила.
— Кто там? — отозвалась наконец женщина.
Судя по голосу, она была близка к истерике.
«Конь бледный», — прошептала я, не зная, как представиться. Все равно же она меня не знает.
— Кто там?! — До истерики оставалось секунды две, не больше.
— Гестапо, — бухнула я.
Вообще я ужасная шалунья, но тут, конечно, немного перегнула палку. Не надо бы так с ней разговаривать. Вот возьмет и совсем не откроет.
Но, к моему удивлению, сейчас же послышалось позвякивание ключа, затем — облегченный вздох, ворчание...
Дверь со скрежетом отворилась. Мы с интересом осмотрели друг друга.
Она была довольно высокая, худосочная, сутулая. На вид — далеко за сорок. А то и за пятьдесят. Но уже не так далеко. В общем, года пятьдесят два, наверное. Нос длинный, губы бесцветные, тонкие, глаза вроде бы карие, ближе к черному. Лицо вытянутое, тощее, лошадиное. Волосы — ни то ни се. Серые с сильной сединой. Сзади затянуты в старушечий пучок.
Себя описывать не буду. С некоторых пор я уже не так уверена в собственной неотразимости. Могу только дать слово, что я — лучше, чем она. Возможно, что ненадолго. Возможно, что лет через двадцать я буду выглядеть как ведьма после шабаша.
Она учтиво пригласила меня войти. Голос скрипучий, с нервными нотками. Очень похож на тот, каким говорил Пульс на поминках у Миши. Так кто же все-таки звонил Мадам?
Я не заставила себя упрашивать, а сразу вошла и быстренько сняла ботинки, таким образом намекая ей, что меня нельзя выставлять через две минуты. Я была намерена погостить у нее не меньше часа. А Пете можно и отсюда позвонить.
Сначала она стояла и молча смотрела на меня, потом вдруг произнесла без всякого выражения:
Кто шагает дружно в ряд?
Пионерский наш отряд.
До свиданья, пионеры,
Возвращайтесь в Ленинград.
— Очаровательно, — пробормотала я, отступая к кухне, — только не «до свиданья», а «здравствуйте».
Она покорно согласилась:
— Здравствуйте.
— Где тут у вас телефон?
Она растерянно огляделась. Потом кивком головы указала мне на коробку для обуви, из которой торчал шнур. Я открыла крышку и нашла телефонный аппарат, в еще худшем состоянии, чем у Невзоровой. Половина трубки была отколота, диск держался на честном слове. Когда я стала набирать свой номер, диск едва не отвалился. Однако я справилась. Коротко объяснила Пете, что задержусь и позвоню ему попозже, потом осторожно повесила трубку на рычаг и повернулась к хозяйке.
— Как вас зовут?
— Лиля Брик, — ответила она без смущения.
— А меня — Валентина Терешкова. Попробуем еще раз. Как вас зовут?
— Софья Перовская.
— Приятно познакомиться. Мата Хари. Еще раз...
Она улыбнулась — мимолетно, робко. Эта игра ей, как видно, понравилась.
— Вероника Жемалдинова...
— А я... Постойте, что-то я такой не знаю. Кто это — Вероника Жемалдинова? Юная партизанка? Актриса?
— Это я, — скромно ответила она.
— Ну, слава Богу. В таком случае я — Антонина Антонова. Можно просто Тоня.
— Можно просто Вера.
Вот так мы подружились. Она уже смотрела на меня без прежней настороженности. Я на нее — тоже. В конце концов, у каждого свои заскоки.
Вероника повела меня на экскурсию по квартире. Типичная однокомнатная, запущенная до предела. Везде и во всем явно чувствовалась легкая шизофрения хозяйки. На столе лежало штук семь книг. Вероника подошла к столу и раскрыла каждую на шестьдесят второй странице — я нарочно посмотрела. Книги были разные, но одной тематики — детективы. Агата Кристи, Честертон и кто-то современный, по текстам я их не узнаю. На подоконнике стоял цветочный горшок, а в нем обыкновенная толстая сучковатая палка. К сучкам были приделаны бумажные розочки. Старый истертый глобус лежал на кровати, прямо на подушке, и на нем были нарисованы глаза, нос и рот. Древний «Рекорд» работал, черно-белая, довольно четкая картинка чуть подрагивала. Молоденький американский солдат давал интервью юной журналистке. Он горячо рассказывал о своей службе в замечательной американской армии, и я в который раз удивилась тому, как хорошо такие, как он, знают английский язык. А вроде бы простые деревенские парни...
Честно говоря, я поспешила уйти из этой комнаты. В кухне наверняка должно было быть лучше. Кухня — сердце каждой русской квартиры. А сердце у моей новой знакомой было нежное, это точно.
Как я и думала, на кухне было лучше. Если не считать стопки книг в раковине и жуткой, просто свинской грязи. Невзорова позавидовала бы такому умению наводить бардак...
Я оглянулась на хозяйку. Она смотрела на меня с такой простодушной гордостью, что я поняла: немедленно следует изумиться и восхититься ее идиотской кухней.
С большим трудом я изобразила нечто вроде: «О-о-о... Fine! Прелестно!» Хотя спроси меня в эту минуту, что тут такого прелестного, и я не нашлась бы, что ответить.
Но Веронике было вполне достаточно моих слов и моей плохой игры. Она расцвела, ногой подвинула мне стул и спросила:
— Чай? Коньяк? Наркотики?
— Чай, — выбрала я. — Или кофе.
Она покачала головой, и я поняла, что у нее нет кофе. Я очень надеялась, что наркотиков у нее тоже нет. А чай, который она мне предложила, по цвету напоминал писи сиротки Хаси — белый, с легкой желтизной. Я такой не пью. Но из вежливости все же сделала глоток.
— Вера, вы знали Мишу Михайловского?
Это был рискованный вопрос, особенно если учесть, что я говорила с шизофреничкой. Однако она отреагировала довольно спокойно:
Розы расцвели в твоем саду,
А в моем завяли незабудки.
У меня вчера подохли утки,
У тебя скончался какаду.
— Восхитительно... Вы его любили?
Она несколько затруднилась ответить, что свидетельствовало о ее способности иногда рассуждать здраво.
— Да.
Я отпраздновала маленькую победу — наконец она сказала не в рифму. Но радовалась я рано, потому что она тут же добавила:
Еще бы, милая, ведь он
И идеал, и эталон.
— Это вы позвонили в дверь Анатолию?
— Какому Анатолию?
— Мишиному соседу.
— Да...
Я поспешила воспользоваться проблеском в ее сознании.
— Вы видели, кто убил Мишу?
Вероника вдруг страшно взволновалась. Она залепетала что-то неразборчивое, руки ее задрожали, а глаза стали совершенно безумными. В уголках рта запузырилась белая пена.
Нет, я не испугалась. Я была в ужасе. Более того, я едва удержалась, чтоб не вскочить и не сбежать из этой квартиры, даже без ботинок...
Потом она заплакала. Как ребенок — тихо, жалобно...
— Вера... — растерялась я. — Вера, не плачьте... Не надо... Налить вам еще чаю?
Она отпрянула от чашки, которую я ей протянула, словно в моей руке был скорпион. Вода выплеснулась на подол ее старенького платьица. Она не обратила на это внимания.
Минут пять мы молчали. Вероника понемногу успокаивалась. Жаль, я не слышала, что она шептала себе под нос. Но в этот момент меня это не слишком волновало. Я только хотела, чтобы она пришла в норму и мы могли бы продолжить беседу.
Как могла я быть такой толстокожей? Да, это не самое плохое качество моего характера: не тратить времени зря, а сразу брать быка за рога. Но надо же дифференцировать людей! С умалишенным человеком нельзя говорить так же, как с нормальным. Нужно найти подход, выбрать интересную для собеседника тему... Да что теперь толку в моем раскаянии!
Я приуныла, одним глотком допила свой жидкий чай. Вероника молча раскачивалась из стороны в сторону, черными блестящими глазами глядя в туманную темноту за окном. Ну, по крайней мере я теперь точно знаю, кого имел в виду хулиган Брыльников, когда говорил мне: «Спроси у Вэ Жэ»...
Моя природная энергия, придавленная было грузом страха и раздражения на себя самое, освободилась; мысль снова заработала в нужном направлении. Ответ на поставленную задачу был таков: говорить то, что лично мне никогда бы и в голову не пришло. Только в этом случае она сумеет меня понять.
Я напряглась и неожиданно (даже для себя неожиданно) выдала:
Бывает в жизни все, подружка,
Не плачь, развеселись скорей,
И выпей чаю. Где же кружка?
Так сердцу будет веселей.
Не скажу, что шедевр. В какой-то мере даже плагиат, но зато результат оказался потрясающий: Вероника замерла на месте, потом перевела взгляд на меня и неуверенно улыбнулась. Победа!
Вдохновленная, я продолжила прозой:
— Вера, тебе нравится кино про любовь?
