- Уверен, что мы все передумали! - неожиданно выкрикнул Стокаммер, метнув свой нож на тарелку.
К тому времени беглец уже стянул с меня трусики и принялся за дело. Раздвинул мне ноги, и я почувствовала, как его язык щекочет между ляжек. Что он придумал дальше, я рассказывать не буду, сами догадайтесь. Я и сломалась. Положила локти на стол, подперла подбородок, делаю вид, что внимательно слушаю, но чувствую - глаза у меня закатываются, с трудом сдерживаюсь, чтобы не охнуть.
- Вам нехорошо, Фру-Фру? - подозрительно спрашивает Эсмеральда.
Кое-как выдавливаю по словечку:
- Да… Так жарко!.. Фру-Фру не может… Фру-Фру не может…
- Что вы не можете? - пристает эта кретинка.
Тут уж все на меня уставились. Галантный Матье вынул из ведерка со льдом бутылку шампанского:
- Может быть, глоточек?
Он расплывается в моих контактных линзах, все вижу как в тумане. Шепчу:
- Да!.. О да! О да!
Матье наполняет бокал.
Вытягиваю ноги. Я хочу остановить Матье. Я чувствую, что все на меня глазеют, но ничто уже не сломает мне кайфа. Умоляю:
- О да! Так! Так!
- Еще? - откуда-то доносится удивленный голос вконец ошалевшего Матье.
Я улетаю в небеса. Шампанское переливается через край. Слышу свой хриплый голос, твердящий: да, да, да. Я подаюсь вперед, мышцы напряжены, ноги сводит. Как же мне хорошо. Наслаждение все длится, длится, хоть бы оно никогда не кончалось. Да что вам рассказывать, сами знаете, как это бывает.
Когда я немного прихожу в себя, обнаруживаю, что лежу, откинувшись на спинку, безвольная, как тряпичная кукла. Тело наполовину под столом, так же как и руки. Вся компашка озадаченно меня разглядывает. Чтобы показать, что я пока не сдохла, поднимаю бокал. Причем, когда несу его к губам, ухитряюсь еще пролить. Молча глазеют, как я пью. Молча глазеют, как я вытряхиваю контактные линзы и протираю глаза, как встряхиваю платьем, чтобы проветриться. Потом Джикс снова принимается жевать, прежде закончив спор:
- Ладно! Фильм уже прокрутили, какая, к черту, разница, как он называется?..
Можете себе представить, какую выволочку я устроила подлому насильнику, когда сразу после ужина спустилась в его чуланчик, чтобы принести поесть. Только захлопнулась дверь, я, вся скорчившись, чтоб не удариться головой о потолок, приступила к суровому допросу:
- И как вам не стыдно?
Он, как всегда, валялся на матрасе, закинув руки за голову. Может, ему и было стыдно, но не слишком. Честно отвечает:
- У меня полгода не было женщины. Целых полгода!
- Вы считаете, это повод залезть мне под юбку? Ведь, чтоб вас же спасти, я не могла ни крикнуть, ни сопротивляться.
Но почитай-ка мораль этакой здоровенной жерди, ростом еще подлиннее, чем Орлом-и-Решкой. Я его уже не интересовала, только моя жратва.
Я присела рядом и наблюдала, как он приканчивает целого цыпленка, грушевый компот и бутылку медока. Поглядишь на него и не поверишь, что он способен кинуть подлянку. Ел он очень элегантно, даже если приходилось орудовать пятерней. Глазея, как вино исчезает в его глотке, говорю:
- Я из Монружа. А ты?
- Из Марселя.
- А что ты делал до тюрьмы?
- Так, всего помаленьку.
- Ты женат?
С недовольным видом спрятал руку с кольцом за спину Отвечает весьма резко:
- Не надо о ней! Это мое дело.
Я не стала настаивать, взяла поднос и уже собралась отчалить, но он схватил меня за руку. Нет, не злобно, наоборот. И пряча глаза, извинился:
- Не сердитесь, но это святое. Она меня долго ждала. Уверен, что и сейчас ждет. Она само постоянство, ее и зовут Констанс.
И замолчал на добрые пяток минут, погруженный в грустные думы о своей половине. Какие мы все-таки смешные. Глядя, как он убивается по другой, мне вдруг захотелось. Может, поэтому меня и разобрало. Конечно, там, под столом, он вел себя как свинья, но ведь почти бескорыстно, сам-то он вряд ли получил такой уж кайф. Короче говоря, я потянула молнию сзади платья, с одной только целью, чтоб он меня трахнул и - квиты. Но, видимо, в том и состоял секрет той сволочной поломки, с которой столько бились светила механики. Стоило мне коснуться молнии, как "Пандора" снялась с места. Взревели моторы, звякнул колокол, и вся посудина заходила с борта на борт.
В панике я вскочила на ноги, тут же опять получила этим дерьмовым потолком по кумполу и, рассыпая искры из глаз, крикнула:
- Дьявольщина!.. Мы поплыли!
Кое-как я доковыляла до двери и, перед тем как выйти, уже застегивая молнию, сказала Фредерику, что, мол, ничего уже не поделаешь. Видно, судьба ему тут отсвечивать до ближайшего порта.
Закончив свои делишки, этот крысенок сразу смылся из салона так же незаметно, как туда пробрался. При этом, наверно, здорово потешался, что оставил меня с голой задницей Сейчас он, пошарив в карманах, извлек оттуда мои кружавчики и галантно мне их преподнес, покачав на указательном пальце, как отбитый у врага стяг. Я их тут же натянула, причем с подобающими стыдливыми ужимками, да еще в спешке задом наперед. Так что малому было о чем помечтать до утра.
Не знаю, так ли уж он возбудился, но сама я до утра не дотерпела. В три ночи, когда я сшивалась на верхней палубе в своей коротенькой ночной рубашке, меня вдруг осенило, что хватит дурью маяться, как та вот одинокая селедка, что резвится при луне в этой чертовой луже. Я спустилась в трюм, где обнаружила беглеца совсем голым, если не считать одеяла, и мы отлично порезвились.
Вот так.
Теперь вы знаете все, кроме финала.
Мне долго еще пришлось придуриваться, так как в первый раз с Фредериком вывалялись в дерьме на долготе Руайана, а в последний - на другом конце света, у острова Рождества. Прошло много дней, ночей, недель, месяцев. Но если бы это происходило в фильме, показали бы только какой-нибудь дерьмовый календарь с резво отлетающими листами, да еще наложили бы нос "Пандоры", лихо режущий волны. А может, к тому же для выразительности добавили бы пунктир, бегущий по старинной карте полушарий. Джикс повторял:
- В фильмах про любовь зрителя интересует, с чего началось и чем закончилось. Остальное нужно, чтобы подкинуть работенку режиссеру и оператору и израсходовать сколько положено пленки.
Тоже новость! Конечно, всем хочется, чтобы раз-два, и - дело в сторону. Но это все же не фильм, а моя дерьмовая жизнь. Так что попытаюсь вам рассказать, что было в промежутке.
Ну, во-первых, не могла же я сплавить своего затворника, если он этого не хочет. Первым портом был Лиссабон. Нет бы ему хоть соврать, что он от меня без ума, я бы и рассиропилась. Так он попросту заявил, что не знает португальского, так что, мол, придется его еще потерпеть. Ишь какой целомудренный малый. Когда же потом он лез ко мне с лживо ласковыми речами, я ему отвечала: "Дура Фру-Фру", "Бедняжка Фру-Фру", а чаще: "Несчастная дура Фру-Фру". Как-то он даже в порыве хандры заявил, что не хотел бы меня потерять. Я вам еще расскажу об этом случае, а пока только замечу, что, наливая в тот вечер свой бокал, он не перелил его через край.
Я, понятно, женщина особой породы, таких на земле всего-то пять-шесть миллиардов - как себя помню, я все время спала и видела, что подцепила себе мужичка - не важно, длинный он будет или коротышка, красавец или урод, богатый или бедный, дурак или умный, - главное, чтобы руки не распускал и был обаяшкой. Трахни меня такой малый, и никто мне был бы больше не нужен. Я, конечно, не сомневаюсь, что отыщется на белом свете примерно двести девяносто три дамы всех рас и народов, что попытаются меня опровергнуть, включая консьержку дома 486 (бульвар Писс-Винэгр, Париж, Франция), примутся утверждать, что, мол, я вру, что несчитано-немеряно, сколько мужиков меня трахнули только в комнатенке на третьем этаже "Беверли-Хиллз", но в гробу я этих сплетниц видела в белых тапочках. Да не вру я, честное слово. Если я выскочила замуж за своего первого или за последнего, так только потому, что ужасные зануды они были, главным занятием у них было перемалывать косточки ближним и к тому же они не более постоянны, чем флюгер в бурю. Ну если уж совсем честно, то находились и такие, кому надоедали мои киношные закидоны, и они сами меня безжалостно выкидывали - случалось, даже в пургу. Разумеется, я подзалетала. После чего каждый раз зарекалась связываться с мужиком до тех пор, пока не появлялся очередной олух.
Во Фредерика, что уж греха таить, я здорово втюрилась. Просто подарок судьбы. Он стал моей любимой игрушкой, почти такой же, как плюшевый медвежонок. Мне его подарили в три года, и до восемнадцати я с ним не разлучалась. Даже взяла с собой на "Нормандию", на которой меня увезли Джиксовы холуи в надежде, что я покорю Америку. В нью-йоркском порту я так закрутилась с багажом, декларациями и прочей таможенной ерундой, что потеряла медвежонка. Джикс потом нанял кучу детективов, чтоб его отыскали. Он не врет, я проверяла На "Нормандии" я лопалась от спеси. Каюта первого класса, цветы, которыми меня завалили при отплытии, обеды за капитанским столом еще как вскружили мне голову. Я и задремала, совсем как зрители на первой части моей чепуховины, которая и доставила мне всю эту роскошь. Очнувшись, я распсиховалась так, что все подумали, будто у меня украли ребенка. Джикс дал объявление в разные газетенки, где обещал озолотить того кто вернет мне мишку живым и невредимым, и чуть не убедил своих друзей в сенате начать кампанию за распространение закона Линдберга на плюшевых медведей. За считанные недели я получила по почте тонну мишек всех цветов радуги, но моего Пинко среди них не было. Я их потом сбагрила на Филиппины, тамошнему Обществу охраны детства. Рассказываю это, чтоб вы поняли, насколько я была счастлива с Фредериком.
