– Вот так и совершаются немотивированные убийства, – прокомментировал Федор. – Где ж тебе взять убийцу, Савелий? Если бы он у нас был, нам не понадобилась бы ясновидящая.
– А доктор?
– Доктор появился на сцене только вчера. Но вообще мысль дельная. Как тебе, Николай? Пусть она возьмет его за руку…
– У нас появился не только доктор, – ответил невпопад капитан Астахов. – У нас появился персонаж, пишущий письма. Александр Урбан получил два письма с идиотским текстом.
– Кто такой Александр Урбан? – спросил Савелий.
– Экстрасенс, близкий друг Николая, – объяснил Федор. – Тот самый, с гранеными стаканами. Чего хочет новый персонаж?
– Он хочет встретиться с ясновидящей. Пишет, что будет ждать ее около студии, но не указывает ни времени, ни даты. Причем тексты идентичные. Везде пальчики Урбана. На конверте первого письма еще и отпечатки дежурной.
– Значит, доставили не по почте. А как?
– Их подбросили. Первое на стойку дежурной, второе – на стол Урбану. Кабинет его был закрыт, но ключи всегда на стенде. Любой может взять. Дежурная клянется, что чужих не было. Но сами понимаете… Студия – проходной двор. Тетка там сидит стервозная, но вполне могла отвлечься.
– Постой, а откуда автор знает о ясновидящей?
– Здесь прокол, – с досадой сказал капитан Астахов. – Сашка Урбан рассказал о ней в своей передаче.
– Какой передаче? – спросил Зотов.
– Ты, Савелий, у нас как… пришелец из космоса. Урбана не знаешь, телевизор не смотришь, – упрекнул друга Федор. – У него своя передача после полуночи. А что именно он сказал?
– Да ничего особенного, – стал оправдываться капитан. – Никаких имен, ничего конкретного, просто упомянул. Я ничего не знал. Сашка тот еще жук, ему бы только рейтинг поднять.
– Да… – протянул Федор. – Твой прокол, Николай. С кадрами нужно работать, а не только пить водку гранеными стаканами.
– Да я сам, как узнал, чуть не… И еще – взломали машину этой ясновидящей.
– Как ее зовут, кстати?
– Ксения Валентиновна Холодова. Неприятная баба. Самоуверенная, высокомерная…
– Что взяли?
– Ничего. Взломщик разбросал квитанции и всякое барахло – перчатки, косметику… И полоснул ножом по спинке сиденья. И снова никто ничего не видел. Там дежурят два здоровенных бугая, и ничего!
– Как и с письмами, – заметил Федор.
– Это был убийца? – спросил Савелий.
– Где?
– Ну, письма и машина…
– Вряд ли, – ответил Федор. – Зачем убийце высовываться?
– Боится, что она может увидеть его во сне, – предположил Савелий. От волнения у него на скулах выступили красные пятна.
– Резонно. Но мне почему-то кажется, что это события разного порядка, – рассуждал Федор. – Убийства – это конкретное действо. Странные письма и странное происшествие с машиной…
– Почему странное? Мою машину тоже взломали, украли магнитофон… – перебил друга Савелий. – И порезали сиденья. Вот чего не могу понять – зачем резать сиденья?
– Классовое чутье сработало. В глазах люмпена ты проклятая буржуазия. Ты прав, Савелий, машины угоняют и взламывают немерено, но тут важен контекст. Тут важна цепь событий. А цепь событий такая: передача по тэвэ, письма, взлом машины. Причем самое странное – явная бессмысленность и писем и взлома. Ведь ничего не взяли. Магнитофон… или что там было – плеер? – на месте.
– Может, их спугнули?
– Может. Но напрашивается вопрос: почему два письма? Абсолютно идентичных. Что бы ты сделал, Савелий, если бы получил письмо подобного содержания?
– Бросил бы в корзину и забыл. Мне знаешь сколько авторов пишет?
– Вот именно, бросил бы в корзину. А если бы пришло второе, точно такое? А потом третье?
– Ну… не знаю, – задумался Савелий. – Может, позвонил бы Николаю… или тебе.
– Именно! Запомнил бы и рассказал жене, друзьям и так далее.
– Мы с Сашкой Урбаном тоже так считаем, – сказал капитан Астахов. – Этот тип хочет засветиться. Ну и что дальше?
– Я думаю, Николай, ты и сам знаешь. Среди бумаг в машине могли быть визитные карточки… Кстати, как, по-твоему, он вышел на ее машину?
– Следил за Урбаном. Он с ней встречается…
– Понятно. То есть непонятно. Если он предположил, что подруга Урбана – это ясновидящая из передачи, и следил за ними, то он знает, где она работает, и выяснить ее имя пара пустяков… и так далее. Не стоило взламывать машину. Опять бессмысленный на первый взгляд поступок.
– Как и письма. Один почерк.
– Именно! – воскликнул Федор.
– И в перспективе…
– Боюсь, ничего хорошего. Если его так интересуют паранормальные способности этой женщины, есть много способов с ней познакомиться. Да хоть прийти в качестве клиента. А тут письма, машина… Он не хочет выходить из тени, но тем не менее дает понять, что он здесь. И это, Николай, самое паршивое.
– Меня уже тошнит от твоей мутной философии на пустом месте, – в голосе капитана Астахова звучала досада. – У меня на руках два нераскрытых убийства, в которых нет ничего загадочного. А психов вокруг пруд пруди. Пишут, звонят, следят, но редко убивают. Убивает убийца, а псих пугает. Ну и пусть пугает, пока ему не надоест. Я и так не ухожу с работы раньше девяти. Ирка дуется. А приду, радости тоже мало. Так и бросаюсь. Как Клара на почтальона. – Клара – собака капитана, булем, со скверным характером старой девы. – Давайте лучше выпьем за все хорошее! И Савелий расскажет о детях. Как Настенька?
День за окном был серый и теплый – из тех, что пробуждают воспоминания и заставляют думать о смысле жизни. В солнечный летний день никто не задумывается о смысле жизни, а такой – к этому располагает.
В семь утра я была уже на работе. Открыла дверь, вошла в пустой офис, застыла, прислушиваясь. Мне показалось, что из комнаты Стаса доносится слабый звук. Подошла к двери, подергала ручку. Дверь была заперта. Я приложила к ней ухо – тишина. Показалось! Бухгалтерия и кабинет Романа тоже оказались заперты. Я вошла к себе и с порога осмотрела кабинет. Оставив дверь открытой настежь, добралась до своего стола и почти упала в кресло. Пальцы мои дрожали противной мелкой дрожью. Иррациональное чувство ужаса охватило меня средь бела дня в скучном административном здании, куда уже стекались люди, такие же ранние пташки, как я, и мне стоило лишь позвать на помощь…
Отдышавшись, я отдернула штору и открыла окно, впуская холодный еще, утренний воздух. Достала из холодильника воду. Зубы мелко стучали о край стакана. Вода была ледяной, я закашлялась и, разумеется, облилась. И пришла в себя окончательно. Сняв блузку, я встала у окна, держа ее на вытянутых руках в надежде, что так она скорее высохнет. Я настолько увлеклась, что не услышала шагов за спиной, и вскрикнула, когда почувствовала чье-то прикосновение. Александр стоял рядом и молча смотрел на меня. Был он бледен, с черными кругами под глазами. Я растерялась, а он вдруг сгреб меня и прижал к себе. Он целовал меня исступленно, с каким-то отчаянием, как будто в последний раз. Кажется, блузка моя упала на пол. Не помню, как мы оказались на диване.
«Я умираю! – думала я, отвечая на его поцелуи. – Ну и черт с ним!»
– Я дал себе слово не звонить тебе. Никогда! – шептал Александр. – А потом испугался: что мы делаем? Не нужно отказываться… Ради чего? Это радость! Я виноват, Ксенечка. Мы одно целое, ты моя половинка… навсегда!
Мне казалось, он бредит. Я прижалась губами к его губам, заглянула в его темные измученные глаза и поняла, что мы действительно одно целое…
Звук открываемой наружной двери в офис застал нас врасплох. Я рванулась из его рук и слетела с дивана. Он поспешно поднялся, застегивая рубашку. Я напяливала на себя мокрую блузку – слава богу, она цветная, и не видно, что мокрая.
Когда спустя три или четыре минуты в дверь кабинета постучали, мы оба сидели – я за письменным столом, Александр в кресле напротив, неторопливо беседуя. Баба Броня вошла и уставилась на нас с любопытством. Потом перевела взгляд на диван – кожаные подушки лежали в беспорядке.
– Доброе утро, – сказала она и кивнула Александру. – Извините, Ксения Валентиновна, я не знала, что у вас посетитель. – С этими словами она, ухмыльнувшись, выплыла из кабинета.
Мы переглянулись и расхохотались.
– Может, прогуляешь? – спросил Александр. Я кивнула.
– Идите, Ксенечка, – замахала руками баба Броня. – Конечно, идите! Я присмотрю. И не думайте ни о чем! – Раньше она никогда не называла меня Ксенечкой.
– Хочешь на природу? – спросил Александр.
Я покачала головой, и мы поехали ко мне…
Это было сумасшествием, наваждением, безумием. Мы отрывались друг от друга, обессиленные, измученные, мертвецки пьяные близостью. Стаскивали с постели влажные простыни, стелили свежие, держа их вдвоем за оба конца – это казалось мистическим ритуалом. Принимали душ, не размыкая рук и губ. Падали на свежие простыни и проваливались в короткий и глубокий, как обморок, сон.
