Он вспомнил измученное лицо сестры Раскаяние, когда она тащила за собой троицу своих послушных детей с бунтующими глазами, и раздраженный голос матери Пуресы, мысленно уже покинувшей обитель и обитающей в роскошных апартаментах своего детства в компании с любимым слугой Кэпиротом.
— Вы собираетесь снова туда вернуться? — поинтересовалась Марта.
— Да, я кое-кому обещал. К тому же надо ведь рассказать сестре Благодеяние, что человек, которого она поручила мне найти, умер.
— Вы не станете упоминать о письме?
— Нет.
— Никому?
— Никому, — Куинн поднялся. — Ну, мне, пожалуй, пора.
— Да.
— Когда я вас снова увижу, Марта?
— Не знаю. Сейчас я слишком смущена. Из-за письма… ну, и из-за того, что вы сказали.
— Сегодня вы сюда выбрались, чтобы убежать от меня?
— Да.
— Жалеете, что я вас нашел?
— Трудно сказать. Пожалуйста, не спрашивайте меня об этом.
— Хорошо.
Куинн подошел к своей машине и сел за руль. Оглянулся. Марта разжигала костер; разгорающийся огонь придал ее спокойному лицу оживление и теплоту. Теперь оно выглядело совсем как тогда, в кафетерии больницы, когда она рассказывала ему о своем замужестве.
* * *
— Мы вернулись, как только услышали, что машина уехала, — сказал Ричард. Он чувствовал витающий в воздухе аромат тайны, столь же явственный, как запах дыма от костра. — Кто это был?
— Мой друг.
— У тебя же нет друзей-мужчин.
— Нет. А ты бы хотел, чтобы они появились?
— Думаю, это было бы неплохо.
— Нет, — серьезно возразила Салли. — У мам не бывает друзей-мужчин.
— Иногда бывает, — улыбнулась Марта, положив руку ей на плечо. — Когда у них слишком долго нет собственного мужа.
— Почему?
— Как правило, женщины и мужчины проявляют друг к другу интерес. Иногда женятся.
— И рожают детей?
— Тоже иногда.
— Как ты думаешь, сколько детей у вас будет?
— Самый глупый вопрос из всех, какие я слышал в своей жизни, — с презрением заявил Ричард. — Как может мама иметь детей, если она старая и седая?
— Не очень-то лестно ты обо мне говоришь, Ричард, — оборвала его Марта более резко, чем собиралась. — Тебе не кажется?
— Черт возьми, нет. Ты ведь моя мама, а мамам комплиментов не говорят.
— А было бы неплохо, хотя бы для разнообразия. Волосы у меня, между прочим, каштановые, а не седые.
— Я знаю. И совершенно замечательные. Старая и седая — это ведь просто такое выражение.
— Если даже и так, я не желаю его слышать, пока оно не будет соответствовать действительности. Может, и тогда не захочу. Ясно?
— Дружище, ты сегодня что-то чересчур обидчива! Что же, парню и сказать ничего нельзя, чтобы его тут же не поставили на место? Мы как, вообще-то, ужинать собираемся?
— Можете обслужить себя сами, — холодно предложила Марта. — Я чувствую себя слишком дряхлой, чтобы что-нибудь поднимать.
Ричард уставился на нее, широко распахнув глазенки; челюсть его от удивления отвисла.
— Эй, дружище! Ты даже на маму перестала быть похожей!
…Распихав детишек по спальникам, Марта извлекла из сумочки зеркало и, устроившись поближе к огню, тщательно исследовала глядящее на нее из темного стекла женское лицо. Прошло немало времени с тех пор, как она проделывала это в последний раз, и увиденное не доставило ей большого удовольствия. В зеркале отражалось вполне заурядное лицо. Еще не старое, совершенно здоровое на вид, оно вполне могло бы устроить какого-нибудь вдовца с кучей детишек, подыскивающего новую кандидатуру, согласную взвалить на себя ярмо домашнего хозяйства. Но для свободного молодого мужчины, вроде Куинна, в нем не было решительно ничего привлекательного.
«Я вела себя, как последняя идиотка, — подумала она. — Ведь почти поверила. Нет уж, лучше буду впредь доверять суждениям Ричарда».
Возвращаясь в мотель, Куинн проехал мимо оштукатуренного здания, занятого редакцией «Маяка». Окна еще светились.
Он вовсе не горел желанием встречаться с Рондой: слишком много накопилось информации, которой вовсе ни к чему было делиться с говорливым редактором газеты. Однако он не сомневался, что по своим таинственным каналам Ронда непременно узнает о его возвращении и может что-нибудь заподозрить, если Куинн будет уклоняться от встречи. Поэтому он нехотя затормозил и вошел в редакцию.
Ронда в полном одиночестве изучал «Хронику Сан-Франциско», потягивая из банки пиво.
— Привет, Куинн. Присаживайтесь. Чувствуйте себя как дома. Пивка не Хотите?
— Нет, спасибо.
— Слышал-слышал, что вы вернулись в наш городишко. Что поделывали? Шли по следу?
— Да нет, — хмыкнул Куинн. — Большей частью служил нянькой у одного эрзац-адмирала в Сан-Феличе.
— Есть новости?
— Какие новости?
— Черт побери, вы очень хорошо знаете, какие. Нашли что-нибудь интересненькое в деле О'Гормана?
— Ничего такого, что годилось бы для печати. Множество слухов и версий, но никаких конкретных доказательств. Мне начинает казаться все более достоверной ваша теория о незнакомом хичхайкере.
— Вот как? — доброжелательно ухмыльнулся Ронда, но в голосе его явственно проскользнула и скептическая нотка. — Почему же?
— Оказалось, что в этом деле самое верное — придерживаться фактов.
— Других причин нет?
— Нет вроде. А что?
— Просто уточняю. Вдруг мелькнула мысль: может, вы раскопали что-нибудь такое, что предпочитаете держать в секрете? Но, поскольку большую часть информации вы получили от меня, вы ведь не станете ничего скрывать, верно?
— Конечно, нет, — самым добродетельным тоном уверил его Куинн. — Я никогда даже помыслить не мог, чтобы вести себя так некрасиво.
— Я совершенно серьезно, Куинн.
— Я тоже.
— Тогда выкладывайте.
— Готов.
— Давайте начнем сначала. Так чем вы занимались эту неделю?
— Это я вам уже объяснил. Подвернулась работенка в Сан-Феличе.
Куинн понимал, что какую-нибудь кость Ронде кинуть придется, иначе его подозрительность только пуще разыграется.
— Пока я там ошивался, мне удалось перекинуться парой слов с Рут, сестрой Альберты Хейвуд, — неохотно признался он. — Об О'Гормане я, правда, ничего нового не узнал, но об Альберте кое-что выяснил. А еще больше, когда съездил навестить ее в Теколотской тюрьме.
— Вы ее ВИДЕЛИ? Лично?
— Да.
— Ну, будь я проклят! Как это вам удалось? Я уже несколько лет пытаюсь раскрутить ее на интервью.
— Мне, знаете ли, в свое время выдали в Неваде лицензию детектива. Представители закона всегда рады скооперироваться.
— Ну и как она? — взволнованно спросил Ронда, перегибаясь через стол. — Что-нибудь рассказала? О чем вы говорили?
— Об О'Гормане, конечно.
— О'Горман! Ну, будь я проклят! Как раз то, что…
— Прежде чем ваш восторг дойдет до логического конца, хочу предупредить, что ее суждения об О'Гормане, мягко говоря, не вполне нормальны.
— То есть?
— Она вбила себе в голову, что ажиотаж, вызванный исчезновением О'Гормана, заставил ее потерять осторожность. Потому-то она и допустила ошибку, из-за которой попала в тюрьму. Даже попыталась убедить меня, что О'Горман только для того и решил исчезнуть, чтобы отомстить ей за то, что ее брат Джордж делал ему замечания.
— Так она что, во всем винит О'Гормана?
— Да.
— Полный бред. Кроме всего прочего, это означало бы, что О'Горман узнал о ее махинациях в банке за месяц до ревизии, рассчитал, какой поднимется ажиотаж, если он исчезнет, и как это повлияет на Альберту. Она что, не понимает, что это просто нереально?
— Для нас — да. Но она живет в собственной реальности. Например, полностью отвергает мысль, что О'Горман мертв, только на том основании, что, если это так, ей некого будет винить в своих несчастьях. Понимаете, не будь его исчезновения, ей пришлось бы признать, что в ее бедах виновата лишь она сама, а она еще не готова посмотреть правде в лицо. Возможно, и никогда не будет готова.
— И далеко это у нее зашло?
— Понятия не имею. По мне, так вполне основательно.
— Но с чего вдруг?
— Я лично не поручился бы, что того же не произошло бы со мной, просиди я пять лет в клетке, — вздохнул Куинн. — А вы?
Воспоминание о тюрьме в Теколоте заставило его вновь передернуться от отвращения, только не к несчастной Альберте, а к обществу, вырезавшему части собственного тела, чтобы сохранить видимость благополучия, а потом удивляющемуся, почему это оно так скверно себя чувствует.
Ронда мерил шагами комнату, будто чувствуя, как вокруг него смыкаются стены тюремной камеры.
— Я не смогу опубликовать то, что вы Мне рассказали, — проговорил он. — Слишком многие этого не одобрят.
