Владельцами квартиры были писатели-супруги, работавшие дома. Они предпочитали, чтобы их квартиру убирали в субботу днем, потому что около двенадцати уезжали в свой загородный дом в Вашингтоне[13], штат Коннектикут.
Софи продолжала эту работу по одной причине – ей платили двойную цену за выход в субботу. Заработки позволяли ей покупать своим пятнадцати внукам какие-то вещи, которые были не по карману родителям.
«И все же здесь работать становится все труднее», – думала Софи, когда, точно в час дня, открывала ключом дверь квартиры. Эти двое совсем не похожи на миз Морроу, уже не в первый раз говорила она себе. Через несколько минут она принялась вытряхивать переполненные корзины с мусором, собирать груды влажных полотенец с пола ванной комнаты и вынимать из холодильника полупустые коробки с китайской едой. «Иначе их и не назовешь – неряхи», – вздохнула она.
В шесть часов, когда она уходила, в квартире не осталось ни пятнышка. Она разгрузила посудомоечную машину, сложила белье в шкаф, опустила оконные шторы ровно наполовину во всех пяти комнатах. «Они все время твердят, как приятно приехать домой в понедельник и найти квартиру в таком виде, – думала Софи. – Почему же сами не стараются содержать ее в таком виде?»
Она снова с грустью вспомнила Оливию Морроу. Ее квартира такая красивая. Туда будут приходить люди, и многие захотят купить ее. Миз Морроу говорила, что обо всем позаботится доктор Хэдли.
Когда Софи нажала кнопку вызова лифта, ей в голову пришла одна мысль. «Если миз Морроу прикусила губу и кровь попала на подушку, то испачканная наволочка должна быть в корзине с грязным бельем. А как насчет постели? Когда унесли тело бедной миз Морроу, готова биться об заклад, никто не позаботился заправить постель. Не хочу, чтобы незнакомые люди, придя в ее квартиру, увидели незаправленную постель и испачканную наволочку в бельевой корзине».
Пришел лифт. Она нажала кнопку четырнадцатого этажа. Поскольку у Софи был ключ от квартиры, она решила сделать для Оливии Морроу последнее, что было в ее силах, – поменять простыни, взять испачканную наволочку домой, постирать ее, заправить постель и застелить покрывалом. Тогда любой пришедший в квартиру сможет оценить, как все здесь выглядело при жизни хозяйки.
Успокоившись при мысли, что может оказать последнюю услугу женщине, которая была так добра к ней, Софи вышла на четырнадцатом этаже, достала ключ и открыла дверь квартиры Оливии Морроу.
Испытывая смешанные чувства, но веря в искреннее участие Сьюзен Гэннон, Моника привела ее к кроватке Салли. Глаза малышки были открыты, и она держала в руках почти полную бутылочку воды. Кислородную маску заменили трубками в носу. При виде Моники девочка поднялась и протянула к ней руки.
– Монни, Монни.
Но когда Моника взяла Салли на руки, та принялась колотить ее маленькими кулачками.
– Ой, перестань, Салли, – успокаивающе сказала Моника. – Я знаю, ты на меня очень сердишься, но пойми, без этих иголок пока не обойтись. Они помогут тебе скорей поправиться.
Медсестра из отделения интенсивной терапии показала доктору карту.
– Как я говорила вам по телефону, доктор, Салли спала довольно хорошо. Она, конечно, терпеть не может капельницы и сопротивлялась, пока не уснула. Утром она выпила свою бутылочку и съела немного фруктов.
Сьюзен стояла в нескольких футах поодаль.
– Она еще не справилась с пневмонией? – тихо спросила она.
– В легких осталось немного жидкости, – ответила Моника. – Но слава богу, критическое состояние миновало. Когда в четверг утром ее привезла няня, я боялась, мы потеряем малышку. Но мы не могли этого допустить, правда, Салли?
Девочка затихла и положила головку на плечо Моники.
– Она копия своего отца, – тихо произнесла Сьюзен. – Сколько времени она пробудет в больнице?
– Еще как минимум неделю, – ответила Моника.
– А что потом?
– Если на нее не заявит права какой-нибудь родственник, ее поместят в детский приют, по крайней мере на время.
– Понятно. Спасибо, доктор.
Сьюзен Гэннон резко повернулась и быстро пошла по коридору. Монике стало ясно, что женщина взволнована и ей не терпится уйти отсюда.
Осмотрев начавшую хныкать Салли, Моника положила ее обратно в кроватку и подсоединила капельницу. Затем она осмотрела двух других маленьких пациентов. Одним из них был шестилетний мальчик с острым фарингитом. К нему пришли родители, старшие братья и бабушка. На подоконник были навалены книги и игры.
– Думаю, подержу тебя здесь еще пару дней, Бобби, так что успеешь почитать свои книжки, – сказала она ему, подписывая бумаги на выписку.
Видя встревоженный взгляд мальчика, она улыбнулась:
– Это просто шутка. Можешь ехать домой.
Четырехлетняя Рейчел, поступившая с бронхитом, тоже поправилась, и ее можно было выписывать.
– Вам обоим надо бы отдохнуть, – сказала Моника утомленным родителям.
Она знала, что они не отходили от постели дочки все четыре дня, которые та провела в больнице. Но жизни Бобби и Рейчел ничего по-настоящему не угрожало, их госпитализация была лишь мерой предосторожности. А вот Салли едва не умерла. Других детей родители и родственники не оставляют ни на минуту. Салли навещала только няня, знавшая ее всего неделю, и бывшая жена ее отца, который теперь подозревается в убийстве матери Салли.
В вестибюле больницы Моника купила «Пост» и «Ньюс», а в такси по пути домой прочитала статьи о Питере Гэнноне. Большой подарочный пакет, который, по словам Гэннона, он отдал Рене Картер, был найден смятым в его корзине для мусора. Сто тысяч долларов в стодолларовых купюрах – деньги, бывшие в подарочном пакете, – были спрятаны в его письменном столе, в ящике с двойным дном.
Да он со всех сторон виновен, думала Моника. Никто из этой семьи не захочет принять ребенка Рене Картер. Если верить этим статьям, Питер Гэннон даже не видел свою дочь. Господи, когда столько людей мечтает о детях, почему Салли родилась именно у этой пары?
Но Салли не была бы Салли, не будь она отпрыском Питера Гэннона и Рене Картер. Какими бы они ни были людьми, она красивая, прелестная маленькая девочка.
– Приехали, мисс, – сказал таксист.
Моника очнулась от своих мыслей.
– Да, конечно.
Заплатив шоферу, она поднялась по ступеням с ключом в руке. Открыла наружную дверь, потом ключом отперла внутреннюю дверь в тамбур и прошла по коридору к своей квартире. Стоило ей оказаться внутри и бросить сумку на стул, как в голове стали проноситься события последних нескольких дней.
Взгляд ее остановился на потрепанной сумке, которую она носила вместо новой, раздавленной колесами. На нее вновь нахлынул весь ужас того момента, когда она оказалась на мостовой перед надвигающимся автобусом. Потом она вспомнила, как была расстроена тем, что Оливия Морроу умерла всего за несколько часов до их встречи, вспомнила о тщетных попытках найти знакомых Морроу на ее похоронах и, в довершение всего, опять ощутила, как больно было узнать, что у Райана есть другая женщина. Ей стало невыносимо грустно.
Едва сдерживая слезы, она пошла на кухню и заглянула в холодильник в поисках ингредиентов для салата. Поморщившись, она подумала, что ушиблась сильнее, чем себе представляла. Очень болели спина и плечи.
И что-то еще мучило ее. «Что же это? – задумалась она. – Что-то связанное с Салли. Что-то сказанное мной сегодня утром. Что же это было? Да ладно. Если что-то важное, то само вспомнится».
Но одну важную вещь она знала наверняка: на вторник назначено заседание фонда Гэннона. «Интересно, отменят ли его, учитывая все, что происходит? Нам нужно пятнадцать миллионов долларов, которые были обещаны для расширения больницы. Нужен новый педиатрический корпус. В голове не укладывается, что один из Гэннонов – отец Салли».
Салат с крабовым мясом и две чашки чая помогли Монике немного прийти в себя. Она не сомневалась, что автоответчик забит сообщениями от друзей, узнавших о происшествии. Взяв блокнот, она прослушала сообщения, все примерно в одном духе – друзья были озабочены и потрясены тем, что ее едва не сбил автобус, и спрашивали, правда ли, что ее толкнули, как утверждала пожилая женщина. Трое из позвонивших предлагали ей побыть у них дома на тот случай, если за ней установлена слежка.
Моника принялась отвечать на звонки. Она дозвонилась до шести знакомых, а остальным оставила сообщения и отклонила также несколько приглашений на ужин, хотя на вечер планов у нее не было. Закончив, она пошла в ванную, разделась и залезла в джакузи. Сорок пять минут она нежилась в теплой воде, пока напряжение не ушло из тела.
Сначала она собиралась надеть удобные брюки и свитер и прогуляться, но практически бессонная ночь дала о себе знать. Моника легла в постель, под ватное одеяло, и закрыла глаза.
Когда она проснулась, косые тени подсказали ей, что уже вечер. Она еще несколько минут оставалась под одеялом, приходя в себя. «Хорошо, что нет ничего срочного, – радовалась она. – Я уже сто лет не видела хорошего фильма. Пойду в кино одна, а на обратном пути куплю что-нибудь поесть. Правда, выходить как-то не хочется. Но надо немного подышать свежим воздухом…»
